Профессор Борис Любимов — ректор Театрального училища (института) имени М.С. Щепкина при Малом театре, заведующий кафедрой истории русского театра ГИТИСа, педагог Академии Никиты Михалкова. «Культура» поговорила с Борисом Николаевичем о знаменитой «Щепке», театральной педагогике и о том, как изменились современные студенты.

— Нас в студенческие годы восхищало ваше умение за каждым современным событием увидеть традиции, почувствовать дыхание прошлого. Расскажите о «связи времен» в Щепкинском училище.

— Это сложный и объемный вопрос — училищу более чем два столетия. У нас есть Ермоловский зал, где училась Мария Николаевна Ермолова. Щепкин преподавал именно в этом здании в тот промежуток времени, когда Островский возглавлял, как бы мы сегодня сказали, Департамент московских театров, — его рабочий кабинет находился тоже здесь. Сейчас-то мы и Станиславского с Немировичем-Данченко уже не очень себе представляем, а ведь история училища началась намного раньше. Меня это вдохновляет, как и педагогов, которые в большинстве своем оканчивали это училище, и студентов, которые сюда поступают. Вдумайтесь: Юрий Мефодьевич Соломин пришел в училище в 1953 году, начал преподавать в 60-м, занимается со студентами более шести десятилетий. Владимир Сергеевич Сулимов и Мария Евгеньевна Велихова — преподаватели кафедры мастерства актеров, Наталья Евгеньевна Королькова — завкафедрой искусствоведения, работают более 50 лет. Они застали тех, великих: Соломин учился у Пашенной, она у Ленского. Вот и — «Здравствуй, XIX век!» — все по цепочке передается. Это как звенья кольчуги — в этом и есть самая большая традиция. Здесь вся история русского театра. В будущем году исполняется 200 лет, как Щепкина выкупили и он перестал быть крепостным актером. Представьте себе, что он бы не получил вольную. История театра, конечно, развивалась бы, но как-то по-другому.

— В названии училища есть уточнение — «при Малом театре». Это важно сегодня или, скорее, дань традиции?

— Юридически это никак не работает, а по сути — очень важно, потому что большинство педагогов по мастерству, сценической речи, а иногда и по движению — так или иначе связаны с Малым театром. У нас две точки: здание училища, которое оно получило чуть позднее, чем открылось, но ему уже тоже более 150 лет, и дом Малого театра — через три года зданию будет 200 лет. Актеры после репетиций идут из театра в училище преподавать, а студенты отправляются вечерами в театр — играть в массовых сценах спектаклей. Так происходит уже более полутора веков. Такие ходы, как у муравьев, туда-сюда, только строится не муравейник, а русская театральная культура. Станиславский говорил, что Малый театр лучше всяких школ подействовал на его духовное развитие, и о том, что здесь он учился. Малый дал Станиславского, а Станиславский — Мейерхольда и Вахтангова. Вот и начинается вся русская театральная история XX века, или почти вся — не будем забывать про Петербург и Александринский театр. Скажем скромнее — московская, но вообще-то, конечно, российская.

— Задумываются ли студенты о том, где расположено их училище?

— Местоположение тоже «складывало» традицию. Ближе к Кремлю и Красной площади нет ни одного театрального института. Прошел через ЦУМ, вышел на Театральную площадь, а там не только Малый, еще и Большой театр, и РАМТ, где когда-то была студия под руководством Александра Ленского. Сейчас в труппе Молодежного театра немало выпускников Щепкинского. Прихожу на «Горе от ума» к Алексею Бородину: Чацкий — наш, Софья — наша, Наталья Дмитриевна — наша, да и РАМТ тоже немножко наш. Триумфальная площадь в десяти минутах ходьбы, а между ней и Театральной — самый насыщенный старой культурой район Москвы. А зал Малого театра? Здесь сидели Гоголь и Достоевский, уже не говорю о Чехове. Все основные деятели искусства XIX столетия бывали, а этот век в истории русского театра и вообще культуры — почти то же, что для Европы эпоха Возрождения.

— Прекрасно, но, наверное, непросто жить с такой историей?

— В новообразовании в чем-то гораздо проще. Какая главная новость XXI века? Интернет и цифра. С ними, кажется, без всего, о чем я говорю, можно обойтись. Ан нет, оказывается, невозможно. Поэтому ребята, которые приходят сюда из царства интернета, должны почувствовать прелесть этого здания. Пастернак писал: «Привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов». Заметьте, он не сказал — зов прошлого, именно будущего и через любовь к пространству.

— У 18-летних должен мозг взорваться от этой информации. Они вообще способны это понять?

— Лучшие из них — да. Худших — если не училище, мы в этом смысле гуманисты, то жизнь потом отбрасывает. Она ведь сложная штука. С одной стороны, абсолютно демократична, в ней есть идея равенства, справедливости, а с другой — очень иерархична и аристократична. Такая вертикаль и горизонталь, как крест. Если стремишься подниматься в выси, то будешь бороться, без борьбы театральных Эверестов и Эльбрусов не достигнешь ни-ког-да. Жизнь устроена так, что есть не только горы, но и равнины, где тоже есть традиции. С глубочайшим уважением отношусь к тем, кто играет пятую княжну в «Горе от ума» или слугу в «Царе Федоре», если они делают это достойно и честно. Артист эпизода, артист массовых сцен — это замечательно.

— Что тревожит в сегодняшнем театральном образовании?

— Сейчас важнейшая работа падает на кафедру сценической речи — в любом театральном вузе. Если есть в жизни что-то ужасное, то для меня это речь, слово, неправильные ударения. Я говорю не о той низовой культуре речи, которая была всегда. Пластами этой речи пользовался и протопоп Аввакум — достаточно прочитать его «Житие». Было это и в XIX веке, но не проникало на сцену. Сегодня она поднялась и становится едва ли не основной. Современный студент, приходящий на первый курс, двигается гораздо лучше, чем говорит. Но театральный институт — не дискотека для бессловесных и не только пластические этюды. «В начале было слово» — тут никуда не денешься. Слово — это логос и смысл, история и культура. Слово — это и любовь к Отечеству. Сегодня оно корежится, мы его мямлим и проборматываем. Гумилев писал — «дурно пахнут мертвые слова», а мы этими мертвыми словами и отапливаем СМИ. Зачастую совсем не словом Грибоедова, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова, Тургенева, Бунина, Булгакова, Солженицына говорят актеры, дикторы радио и телевидения, популярные звезды и политические деятели. И, собственно, какие претензии к студенту первого курса?

— Адепты постдраматического театра считают, что спектакль далеко не всегда нуждается в словах, главное на сцене — эмоции и энергетика.

— Сколько бы теоретики ни говорили про постдраматический театр, а он как одно из направлений вполне возможен, но еще на два-три десятилетия, а может, и до конца истории, хватит великой литературы и великой драматургии для театра, который будет радовать зрителя. Я застал те поколения прекрасных актеров драматического театра, которые были замечательными чтецами. Мы — за осмысленного актера. За личность и индивидуальность и боремся.

— Сегодня столичные учреждения культуры и искусства, в том числе и учебные заведения, открывают филиалы в других городах. Вы подобного не собираетесь делать?

— Не собираемся, нам вполне хватает того, чем мы занимаемся. К инициативе больших вузов, которые готовы открыть свои филиалы, отношусь замечательно, потому что, конечно, нужно поднимать культурную жизнь периферии и давать ей дышать. С другой стороны, вижу, как не хватает многим институтам педагогов по мастерству и сценической речи. Где будут находить профессоров и доцентов для филиалов? Сейчас получение этих званий — огромная проблема. Давайте подождем и посмотрим, к каким результатам этот эксперимент приведет, чтобы не получилось так: пировали, веселились, подсчитали — прослезились. А сама идея хороша!

— Все чаще слышишь о том, что театральных учебных заведений слишком много и стоит их объединить в один большой вуз.

— Этот план представляется сомнительным, и прежде всего потому, что произойдет нивелировка своеобразия вузов, а нюансы есть у Щукинского и Щепкинского училищ, ГИТИСа и Школы-студии МХАТ. За этим предложением стоит кажущаяся экономия средств, но, если быть честным, это не называется объединением — просто остается один вуз, а остальные закрываются.

— Те, кто предлагает подобные изменения, считают, что актеров слишком много и далеко не все находят себя в профессии. Согласны?

— Как раз сейчас мы отвечаем на запрос Министерства науки и высшего образования по поводу трудоустройства актеров. Большая масса актеров застревает в Москве. Именно потому, что здесь огромное количество всякого рода платформ, на которых выпускник может себя реализовать. Мы привыкли мыслить по-советски, но при этом без советских условий. Тогда было понятно — если ты не трудоустроился в Москве или Ленинграде, то едешь по маршруту до Владивостока и Калининграда, чтобы попасть в театр. Иначе ты — тунеядец. А сейчас актер остается в столице — прописки нет, но он снимается в сериале. Он трудоустроен? Да, зарабатывает приличные деньги. Но трудовая книжка у него не открыта. И как может ректорат это проконтролировать? Обязан студент отчитываться перед вузом, к которому он уже отношения не имеет? Нет. Обычно люди в соцсетях себя засвечивают. Значит, мы должны сидеть перед компьютером и следить за тем, расскажет ли выпускник, что он снимается в сериале «След» или «Шеф». А относительно того, что актеров слишком много, не знаю, мы ведь работаем с очень маленькими цифрами. Скажите, а выпускники филфака, истфака, физтеха отлично трудоустраиваются? Математиков и юристов много или мало? Кто это просчитал?

Я с ужасом вижу, как все кому не лень открывают театральные факультеты, они появляются в университетах, педагогических институтах — это очень серьезная проблема. Прежде чем создавать Вавилонскую башню и говорить о переизбытке актеров, стоит на законодательном уровне запретить непрофильным вузам набирать актеров. Сразу их будет гораздо меньше. Мы же не выпускаем зубных врачей или химиков.

— То есть системы распределения выпускников сейчас нет?

— Я был молодым педагогом и помню, как при мне ректор Школы-студии МХАТ Радомысленский звонил в Театр Сатиры Плучеку: «Валя, посмотри актеров». Последние годы и я не раз обращался к худрукам. Но никто не может заставить режиссера прийти на дипломный спектакль, тем более приехать на него из периферийного театра.

Системы распределения у нас нет, кроме тех случаев, когда это целевой курс — студии, национальные или театральные. Сейчас мы выпустили башкирскую студию, набрали ребят из Киргизии, в будущем году, надеюсь, получится собрать группу из Абхазии. Но и на целевых курсах бывают разные «штуки». Вот, скажем, мы готовим студию для определенного театра конкретного города — все хорошо, региональное министерство поддерживает идею худрука театра. Через два года худрук переезжает в другой город, министр культуры меняется, а новый говорит: «Это не мой заказ, я этого совсем не хотел». И новому режиссеру не нужны эти артисты. А кто будет виноват в том, что их не возьмут в труппу? Вуз? Но это неправильно, потому что у него нет средств воздействия на тот или иной театр. Даже при целевом трудоустройстве я не могу сказать: почему вы восемь человек взяли, а девятого — нет? Будем говорить начистоту: проще всего со студентами из Южной Кореи. Никто не спросит, почему ваш иностранный выпускник не служит в театре и не снимается в кино, а работает официантом на улицах Гонконга или Тайваня.

— Щепкинское училище выпускает только актеров. Не открываете другие факультеты из-за преданности традициям?

— Традиции можно изменять и развивать. Теоретически создание нового — неплохо, но практически — зачем? Если говорить о Москве, то режиссеров готовят ГИТИС, Щукинское училище. Вступать в конкуренцию? Этого не понимаю. Сейчас, наверное, слово «продюсер» самое модное. Но уже более 40 лет существует продюсерский факультет в ГИТИСе, 30 лет продюсеров готовит Школа-студия МХАТ и не только. Давайте откроем еще? Славные традиции у постановочного факультета Школы-студии МХАТ — им уже 75 лет, и мы их не переплюнем. А в воспитании актеров мы самые первые.

— А если Малому театру понадобятся особо обученные режиссеры или мастера постановочной части?

— У нас среди педагогов есть режиссеры, и теоретически мы вполне могли бы набрать режиссерскую группу. И специалистов для постановочной части Малого театра, если возникнет необходимость, можем подготовить. Разово это возможно. Но создавать факультет — каждый год набирать курс, расширять штат педагогов и учебные пространства.

— Вы можете по игре актера понять, в какой школе и у какого педагога он учился?

— Среднестатистически, конечно, могу, особенно когда педагог с яркой индивидуальностью. Определял в свое время «фоменковцев» и «захаровцев», сейчас, наверное, не ошибусь в «женовачах» и «кудряшах». Часто спрашиваю: как думаете, Олег Даль в каком вузе учился? Большинство полагает, что в «Щуке», а его туда не приняли, а взяли в «Щепку».

— Ведь учат-то по единой программе: актерское мастерство, сценречь, фехтование, танцы. Но тем не менее, у каждого вуза — свои особенности, своя индивидуальность. В чем они?

— Это очень сложная штука. Предлагаю такой «фокус». 1953 год, лето, Москва. Три абитуриента: из Саратова приезжает мальчик Олег Табаков, из Читы — Юра Соломин и москвич Вася Лановой — из семьи украинских крестьян, незадолго до рождения сына перебравшихся в столицу. Представьте себе: Соломин, с его любовью к Чехову и психологическому театру, поступает не в «Щепку», а в Школу-студию МХАТ. Василий Лановой с возвышенным пафосом, голосом, внешними данными оказывается в Щепкинском училище, а не в «Щуке». Олег Павлович с его эксцентрикой, склонностью к гротеску попадает в Щукинское училище, а не в Школу-студию МХАТ. Могло такое случиться? Вполне. Состоялись бы они в профессии? Без сомнения. Но какие-то свойства их игры были бы иными. Лановой стал бы ведущим артистом Малого театра, Табаков расцвел бы в Театре Вахтангова, а Соломин — во МХАТе или в «Современнике», если бы пошел в конце 50-х вместе с лидерами создавать новый театр. А это только один выпуск. Вот и ответ на вопрос.

— Как изменились студенты и изменились ли?

— Они стали, безусловно, свободнее, и это хорошо, но в них появилось много самоуправства, и это плохо. Свобода и самоуправство для меня очень разные понятия. Свобода всегда — во имя чего? Думаю, раньше самоуправства было меньше. Нынешние студенты гораздо больше думают про деньги, чем в мое время, это не хорошо и не плохо, они так живут.

Сейчас они меньше связаны с книгой. Я видел анкеты выпускников театральных вузов, где они перечисляют пять книг, которые «произвели наибольшее впечатление». Порадовало, что почти все в верхние строки включали Достоевского, некоторые — Пушкина, а на четвертой и пятой позициях — что-то запредельное. В этом не их беда, мы тоже читали не только большую литературу. С кинематографом проще — можно посмотреть все, что снято, от Эйзенштейна до наших дней. В театральном мире сложнее. Сейчас, после нашего разговора, поеду к второкурсникам театроведческого факультета ГИТИСа и узнаю, какие темы для своих рецензий они выбирают. Вы, второкурсники 1975-го, могли видеть премьеру «Иванова» Марка Захарова с Евгением Леоновым и Инной Чуриковой, и мне интересно, кто — Леонов, а кто — Чурикова у нынешних учащихся. В театре же они не видели не только Щепкина и Ермолову, Станиславского и Михаила Чехова — их и я не видел, но они не застали театр 60–70-х годов. Вот только несколько премьер одного сезона 70-х: Любимов ставит спектакль «Деревянные кони», Эфрос — «Дон Жуана», в «Современнике» Товстоногов выпускает «Балалайкина и Кº», Волчек — «Восхождение на Фудзияму», Захаров — «Тиля». Все спектакли разные, и такое обилие очень талантливых людей.

— Такой взлет может повториться?

— На каком-то определенном этапе вполне это допускаю, хотя эпоха Возрождения не повторилась, пушкинская пора тоже.

— С каким настроением вошли в новый учебный год?

— Непросто существовать в сегодняшних условиях, но мы достойно проходим ковидные испытания. Отрасль, связанная с культурой, у нас спасена за эти два года. Мне пришлось столкнуться и с медициной — меня потрясло, как замечательно вели себя врачи и медсестры: благодаря их профессионализму и самоотверженности я не отдал Богу душу и не превратился в инвалида. Слово «оптимизм» я терпеть не могу, но «пессимизм» — еще хуже, и я стараюсь трезво относиться к ситуации. Весной 2020-го, сидя на карантине, все время думал: как выйдем, справимся ли, сможем ли пережить? Ведь была идея все закрыть. Закрыть цирки и зоопарки? А что со зверями делать? Одних — съесть, других — распродать? Но кто купит в период пандемии? Потом их не соберешь, да и культуру не восстановишь. Нам дали возможность выпустить курс и набрать новый, мы приспособились работать в Zoom, в прошлом году наши педагоги получили награды от президента за работу во время ковида. Мы не богатеем, но зарплаты не уменьшили, президентский грант не отменили. И не только нам. Насколько знаю, все, кому было необходимо, получили деньги на реконструкцию, ремонт, развитие. Кажется, повода для уныния нет, нужно благодарить Бога за то, что с такой труднейшей ситуацией справились.

— Работа ректора — творческая?

— В известной мере — если рассматривать ее не как сухую бюрократию или протокольную работу. Ее можно превратить в творческую, если есть какие-то цели, ты к чему-то ведешь институт и у тебя есть время на это. Думал, что проработаю лет пять, сейчас пошел уже пятнадцатый. 14 лет — большой срок, за всю новейшую историю Щепкинского училища только один ректор работал 16 лет, с 1943 по 1959 год, но тогда были совсем другие условия: факультет — вдвое меньше, никаких иностранных студентов, понятия «бюджет не бюджет» не существовало, ректор не отвечал ни за столовую, ни за ремонты. С 2007 года, кажется, кое-что удалось сделать — может, это и немного самонадеянно. Все проректоры, главный бухгалтер, заведующие кафедрами мастерства актера и сценической речи пришли при мне, как и почти все художественные руководители курсов. Помните, с чего мы начали разговор: «Привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов». Не знаю, любит ли меня пространство Щепкинского училища, я его очень люблю, за него борюсь и отстаиваю его.

Фотографии: Юрий Машков / ТАСС; Сергей Савостьянов / ТАСС.