Валерия КУДРЯВЦЕВА

22.02.2014

В Коломне, в Музее органической культуры, открылась «Алмазная фототека» — выставка корифея отечественной фотографии Николая Рахманова. 

Работы Николая Рахманова давно стали классикой жанра, в его арсенале — съемки, которые пока никто не смог повторить. Его называют «певцом Москвы» — ничто так не вдохновляет Рахманова, как родной город, который он любит снимать с недоступных высоких точек.

культура: Почему у «певца Москвы» вдруг выставка в Коломне?
Рахманов: Меня пригласили создатели музея. Они серьезно увлечены фотографией, у них даже есть мечта открыть в Коломне специальный музей, посвященный русской фотографии. Но пока ограничились выставкой. Ее главное отличие от предыдущих в том, что здесь для моих слайдов заказали специальные световые короба. Кадры заиграли фантастически! Особенно алмазная ювелирка, которую снимал к 50-летию Гохрана. Много современных фотографий, есть даже новогодний снимок 2014 года... Единственно, на мой вкус, многовато получилось черно-белых вещей. Но к такой технике сегодня огромный интерес. 

культура: А какую предпочитаете Вы — черно-белую или цветную? 
Рахманов: Трудно сказать однозначно. Мне кажется, цветная фотография более эмоциональна, к тому же композиция кадра строится абсолютно иначе. Пример: ущелье, сход к воде, по нему идут два человечка и собачка. И хотя они занимают совсем крохотное пространство, эти фигуры привлекают к себе внимание, как бриллианты. За счет цвета. Будь они черно-белые — просто слились бы с ущельем. 

культура: Фотография меняется с появлением цифровых технологий?
Рахманов: На пленке изображение на первом плане — более резкое, в перспективе — более мягкое. Это дает ощущение движения. В цифровой фотографии такого эффекта достичь практически невозможно, изображение становится плоским. С помощью любимой моей пленки 13х18 я мог передать собственное настроение, эмоции. Но сейчас такая пленка обходится слишком дорого. Нет таких гонораров, которые способны окупить затраты фотографа. Сегодня вообще резко снижается уровень художественности и отношения к профессиональной фотографии. Огромное количество «мыльниц» и мобильных телефонов. Любой, кому нужно фото, берет камеру и сам все снимает. Профессионалы не нужны. Мне за последнее время только комендант Кремля сделал заказ, в остальном меня кормит мой архив. 

культура: Вы всегда знали, что хотите стать фотографом?
Рахманов: Мой отец был музыкантом, но очень увлекался фотографией. Кстати, у него на стене среди портретов красовалось фото Михаила Чехова с автографом: «Коля, друг, за многое прости, за очень многое — спасибо». Но серьезно я начал заниматься фотографией в 53-м году. Сначала работал в ТАСС, потом в «Неделе». В журнале «РТ — программа» занялся цветной фотографией. В 1970-х задумался: фотография в газете живет один день, в журнале — неделю, месяц. А книга, если не сожгут, вечна. И я решил стать бессмертным — ушел на вольные хлеба. За годы сделал более 80 книг. 

культура: Один только альбом «Москва» переиздавался более десяти раз. 
Рахманов: Многие считают, я снимаю архитектуру. Нет, я снимаю городской пейзаж. Архитектура — неотъемлемая его часть, но я стараюсь вдохнуть в кадр поэзию, вводя в него собственные ощущения. Я родился в Москве, был знаком с шестью комендантами Московского Кремля. Нынешний, Сергей Хлебников, как раз и заказал мне недавно альбом про людей, которые служат в Кремле и всегда остаются за кадром: военные, садовники и т.д. 

Благодаря другому коменданту — Сергею Шорникову — я сделал уникальную панораму. Когда Кремль ремонтировали накануне Олимпиады-80, я уговорил его пустить меня на леса, которые были выше креста колокольни Ивана Великого. Вообще это был один из подвигов Геракла: площадочка два на два метра, легкие ограждения, порывистый ветер... Первые двадцать минут я боялся на ноги встать — день был солнечный, но ветреный. Собрался, привязал штатив, камеру, чтобы не унесло, и работал до вечера. Перед уходом зашел к Шорникову поблагодарить. А он мне: я из-за тебя целый день работать не мог, все смотрел: сдует — не сдует.

культура: В чем уникальность этой панорамы? 
Рахманов: Такого никто не делал больше ста лет. В 1867-м фотограф Найденов снял круговую панораму Москвы с гульбища Храма Христа Спасителя. Издательство «Шерер и Набгольц» выпустило ее на 16 отдельных листах. Мне повезло быть первым с тех пор. Компьютеров у нас не было, и в маленькой коммунистической типографии в Австрии соединили мои 16 листов, да так, что даже я не нашел места склейки. Напечатали календарь в виде гармошки длиной в 5,5 метра и выпустили его к Олимпиаде. 

культура: Где еще Вам удалось поснимать, куда обычному человеку ход заказан?
Рахманов: Много работал в Оружейной палате. После ремонта Большого Кремлевского дворца меня пригласили сделать серию фотографий для альбома. Чтобы никто не мешал, работать приходилось с восьми вечера до восьми утра. Первые два дня меня сопровождал электрик. Потом ему надоело, и следующие пару месяцев я ходил один. Часа в три ночи устраивал себе завтрак: садился на императорскую тахту, закусывал бутербродиком, запивал водичкой. 

культура: Старая Москва исчезала буквально у Вас на глазах. Чего больше всего не хватает?
Рахманов: Арбата. В моем альбоме «Московская панорама» был симпатичный кадр. Маленький особнячок на старом Арбате — один этаж, с красивыми скульптурками мраморными. Прошло несколько лет, решил — пересниму его уже на пленку 13х18. Ходил-ходил, искал-искал — нету. Потом понял: домик снесли, а на его месте — сквер с двумя лавками. 

Но знаете, в чем Москва переплюнула, наверное, все столицы Европы? В освещении. Вечерняя Москва сейчас выглядит лучше, чем дневная. Изящная разноцветная подсветка даже современную архитектуру преподносит в лучшем виде. 

культура: У вас много удивительных фотоочерков. Кто-то скажет: как он поймал! Другой: как он предвидел! Каков на самом деле Ваш метод? 
Рахманов: Первые наставления я получил в фотохронике ТАСС от очень мудрого редактора Петра Семеновича Клячко. Он сказал: не думай, что снимают фотоаппаратом, снимают головой и сердцем. Я заранее узнавал про события в Москве, а многие вещи организовывал сам. Например, когда снимал огромный красный каток, укатывающий асфальт, мне нужно было подчеркнуть его масштаб. И я купил игрушечный красный автомобильчик. В кадре мальчик идет за руку с бабушкой и везет эту машинку мимо катка. 

Или такой кадр. Когда я снимал альбом «Московские зори», то сфотографировал свою семилетнюю дочку Ярославу. Маленькая фотография бегущей по набережной девочки появлялась в начале альбома. Через два разворота девочка становится крупнее — в руках у нее авоська с апельсинами и хлеб. Третий кадр уже разворотный — на апельсине поймано солнце, девочка жует еще теплую булку. Все это снято в теплых красках московского заката, как и вся вечерняя глава. 

культура: Портреты тоже доводилось снимать? 
Рахманов: Во времена Бориса Ельцина один высокопоставленный чиновник попросил меня сделать хороший портрет президента. «Извините, но у меня лучше выходит архитектура», — вежливо отказался я. 

Знаете, почему я ушел из фотохроники ТАСС? Ухудшились отношения с Китаем. Меня вызывает начальник управления фотохроники: езжай в гостиницу «Советская», там Хрущев будет встречаться с послом Китая. Обязательно сними их рукопожатие. Я еду, выбираю точку, договариваюсь с китайскими представителями, выставляюсь, жду. Хрущев опаздывает, я на низком старте. Слышу, поднимается, протягивает руку, жмет, я нажимаю на спуск и... снимаю люстру. Сзади кто-то толкает меня под локоть. Я говорю: что ж вы сделали! А он: я Бульонов. — Да хоть Борщов! Вы же мне работу сорвали! — Иди к своему Кузовкину и скажи, что тебя выгнал Бульонов. 

Бульонов оказался начальником личной охраны Хрущева. Оказывается, была команда рукопожатие не снимать. Но сказали бы мне об этом цивилизованно — я бы развернулся и ушел, зачем же камеру выбивать?! Через месяц меня решили сделать правительственным корреспондентом, а я написал заявление об уходе.