27.12.2021

Материал опубликован в №10 печатной версии газеты «Культура» от 28 октября 2021 года в рамках темы номера «Культурная элита России: где ее искать?».

В известном смысле наши первые классики — это коллективные Гоблин, Володарский и Гаврилов. Жуковский шпарил немецкую романтику. Крылов на значительный процент состоял из галлицизированного Эзопа, пропущенного через коллективных Лафонтенов. Пушкина и Гоголя только их неподдельная гениальность вывела из тени английских и немецких образцов.

Одним из самых частых вопросов, задаваемых (иногда адресно медийщикам, а иногда просто в пространство) нормальными человеческими людьми, является следующий:

— Объясните загадку. Что в России не так с культурной элитой? Почему наш креативный класс так резко отрицает собственную страну? И это ведь началось не вчера и даже не при СССР — это, кажется, было всегда. Откуда такой накал нелюбви к России у тех, кто в ней чувствует себя значительно лучше среднего?

Опыт показывает, что из всех версий относительно какого-нибудь явления самой верной обычно оказывается самая циничная, обидная и приземленная.

В данном случае я бы хотел привести собственную версию, которую можно назвать «гипотезой класса-переводчика».

Итак.

Россия, какой мы ее знаем и особенно какой мы ее забыли, во многом сформировалась как цивилизация-фронтир. В том смысле, что в ней основная функция государства — самозащита (в том числе через вынужденную экспансию) — столетиями оставалась не просто главной, но почти всеобъемлющей. Причем на карте неизменно стоял не вопрос денег, но вопрос жизни и смерти.

Русская цивилизация, зажатая в суровых природных условиях между многочисленными народами Европы и Великой Степи, в одинаковой степени видевшими в ней добычу, попросту не могла быть европейской в любом из смыслов, существовавших «к западу от».

Кстати, к западу от чего — интересный вопрос. Мне встречалось бойкое поп-исследование одного британского автора, утверждавшего, что истинная граница Европы проходит не по Уралу, не по какому-нибудь Неману, не по Карпатам, не по Днепру, не по Висле и даже не по Одеру, а по Эльбе. Граница, на которой остановилась римская экспансия пару тысячелетий назад, по мнению исследователя, веками всплывала раз за разом, отделяя европейство от неевропейства. Поэтому, делает вывод автор, Германия и становилась периодически в истории мировым чудовищем: это потому, что она раз за разом попадала под власть Трансэльбии, населенной ненастоящими европейцами — говорившими, казалось бы, на европейском языке, но бывшими в душе такими же азиатами, как какие-нибудь казаки или монголы.

Ну так вот. Страна, сформировавшаяся как система коллективной самообороны, попросту не могла породить то множество автономных торговых городов, зарабатывающих на смелых колониальных аферах, которые стали центрами производства культуры в Европе.

Россия могла быть и была только суперцентрализованной, и, значит, сама гуманитарная культура формировалась в ней административным образом. То есть деньги проходили сперва сквозь госказну, а уже потом доставались творцам (которые принадлежали в подавляющем большинстве к служилому сословию: достаточно сказать, что из великих наших поэтов первой половины XIX века — назовем Жуковского, Державина, Пушкина, Грибоедова, Крылова, Лермонтова, Давыдова, Баратынского, Кукольника — военную или казенную службу несли все).

Более того: сама гуманитарка была разделена на собственно хардкорную (ею занималось духовенство, и, строго говоря, русское богословие и было русской философией) и лайтовую, которая как раз была отдана креаклам.

Так вот — эти последние, собственно, и сформировали лицо того, что мы полагаем российской творческой элитой: по сути, речь идет о весьма небольшой по численности и узкой по назначению прослойке, рожденной в качестве класса-переводчика, класса-ученика и класса-подражателя.

Этот небольшой класс занимался изначально ретрансляцией лучших (ну, или почитавшихся лучшими) произведений и идей, выданных куда более многочисленным, сформированным городами-купцами и городами-колонистами, классом европейского креаклиата. Русский креакл снимал сливки с европейского молока, а сливок было много. В известном смысле наши первые классики — это коллективные Гоблин, Володарский и Гаврилов. Жуковский шпарил немецкую романтику (занятно, что осталась прекрасная и злобная статья против засилья этой неметчины в родной культуре, написанная человеком по имени Вильгельм Карлович фон Кюхельбекер). Крылов на значительный процент состоял из галлицизированного Эзопа, пропущенного через коллективных Лафонтенов. Пушкина и Гоголя только их неподдельная гениальность вывела из тени английских и немецких образцов.

Собственно массовой и зависимой более от публики, чем от начальства, гуманитарная элита в России начала становиться лишь во второй половине XIX столетия, ближе к его концу, но она все равно в значительном своем большинстве оставалась коллективным ретранслятором. Ибо по-прежнему уступала количественно производителям англо-, франко- и германоязычного контента и имела расслабляюще огромные возможности переводить (пересказывать и пересочинять) чужие сливки. У нее был волшебный чит — она знала европейские языки. И она этим пользовалась, подсев на переводы и пересказы, как на кокаин.

Времена меняются, но роль и самовосприятие большинства отечественных представителей творческой элиты (поскольку культура у нас, см. выше, централизована, то говорить об элите мы имеем полное право как о «самых высокопоставленных и высокооплачиваемых» культуртрегерах) остались прежними. Российский творческий интеллигент привык определять себя в качестве своеобразного аптекаря, торгующего Европой посреди Неевропы, но делающего это одновременно милостью военного государства и вопреки ему.

Фраза «поэт в России больше, чем поэт» выражает именно эту истину: поэт в России еще и должность. Особый вид наемного госслужащего, чья функция — пересказывать западную культуру и страдать от своей вторичности и казенной зависимости.

Поэтому элитный российский креаклиат в подавляющем своем большинстве есть искренне страдающий класс — и он, кстати, зачастую попросту не опознает в качестве «своих» тех, кому в России норм.

Попробуй мы спросить у современного держателя креаклиного бренда, из кого состоит русская творческая интеллигенция XX века, мы увидим странное: из нее тут же выпадут, забудутся русские, не страдавшие в России как следует. Шолохов, Алексей Толстой забудутся, Булгаков вспомнится с «Мастером и Маргаритой», но забудется с «Днями Турбиных», и даже Бродский окажется с дыркой на том месте, где был веселый и, как выяснилось позднее, мудрый стих «На независимость Украины». Энтина, чьим песням на горизонте XXI века смерть явно не писана, — тоже не вспомнят: ему в России норм.

Вместо них будут фамилии, существовавшие (и существующие) исключительно благодаря бешеному вращению в кузинатре тусовочности, занятые взаимовручением премий и прочим кукушкопетушкингом — и определяющие себя через страдание.

...Но есть и хорошие новости.

Мы пришли наконец к эпохе, когда Россия перестает нуждаться в специальном классе-переводчике, как бы он ни цеплялся за погоны, ключи от Википедии, издательскую мафию и оргкомитеты премий. Ибо у русской общественности сегодня благодаря банальному интернету появился наконец по-настоящему широкий (даже широчайший) выбор, кого смотреть, слушать и читать.

Разумеется, культурная элита «в погонах», элита «по должности» — сдает свои позиции медленно. Но сдает верно. Ибо невхожесть в тусовку, еще 25 лет назад означавшая безусловное забвение и многих таки поглотившая, сегодня для упорной творческой единицы не значит вообще ничего. А это значит, что за пределами «тусовки страдающих элитариев» накапливается все больше и больше как авторов, так и аудитории. И они создают свой — свободный, независимый от казенных денег и тусовочных болей — рынок идей и произведений. И их число и концентрация уже, кажется, пересекли ту невидимую границу, за которой культура начинает самовоспроизводиться, без непрерывных инъекций зарубежных образцов для бездумного копирования.

И мы выйдем, наконец, на своеобразный «гамбургский счет», в котором, конечно, останется место для «государевых творцов и дворцов культуры», но основу истинных рейтингов и элитности будет составлять ответ на простой (циничный и обидный) вопрос:

— Какова у этого творца аудитория и сколько она ему платит?

Это, конечно, не идеальный критерий — но лучше иметь армию признанных публикой вольных творцов и армию непризнанных ею гениев на скамейке запасных, чем самопополняющуюся замкнутую касту подражателей.