Ольга АНДРЕЕВА, журналист

09.02.2021

Идеологический простор свободы слова, скрещенный с техническими возможностями соцсетей, породил уродливое, но забавное дитя — молодую альтернативную критику.

В российской словесности последних лет появилась группа младокритиков, которые, не отличаясь глубиной мысли, литературным вкусом и образованностью, зарабатывают себе имя на хайпе. Их жанр — яростные нападки на известных писателей и восхищение откровенным литературным трешем. Действуя по принципу старухи Шапокляк «хорошими делами прославиться нельзя», они претендуют на место в отечественной словесности как борцы с «кровавым режимом» культуры и красоты. Неудивительно, что в наше революционное время они встречают сочувствие со стороны неискушенного читателя: ведь свергать кумиров куда проще и интереснее, чем действительно понимать литературу.

Подобные младокритики, однако, явление не новое для русской словесности. За их плечами стоит определенная традиция. «Поэтом можно сделаться точно так же, как можно сделаться адвокатом, профессором, публицистом, сапожником или часовщиком», — говаривал Дмитрий Иванович Писарев и советовал поэтами все-таки не становиться.

Заняться вместо литературы распространением научных знаний он настоятельно рекомендовал, например, Щедрину и Добролюбову. Что уж он советовал Пушкину, я, как барышня, не решусь даже процитировать. Как это ни парадоксально, подход Писарева заслужил ему множество поклонников. В сердцах тогдашней читающей публики он прочно занимал третье место после Белинского и того же Добролюбова.

Вообще идея Белинского о том, что «искусство и литература идут рука об руку с критикою и оказывают взаимное действие друг на друга», сыграла с русской словесностью злую шутку. Критики вроде Писарева, не смущаясь, советовали писателям, как и что писать, а читателям трудолюбиво объясняли, почему Пушкина надо сбросить с корабля современности, а Толстой невыносимо скучен своими батальными сценами. Естественным следствием такого деловитого подхода к искусству стала укоренившаяся в критической традиции привычка относиться к писателям с покровительственной нежностью, как к людям недалеким и своей выгоды не понимающим. Заявить в хорошем обществе о том, что вы не любите Шекспира и Чехова, всегда давало жирный плюс к карме. Ну и девушки за такие вещи, конечно, любили больше.

Добрая писаревская манера подходить к храму отечественной словесности с ножом и топором особенно расцвела в эпоху интернета. Идеологический простор свободы слова, женившись на технических возможностях соцсетей, породил уродливое, но забавное дитя — молодую альтернативную критику. От свободы слова ей досталась уверенность в своем праве говорить что угодно. А сетевые практики наделили ее представлением о единственно возможном боге, представленном в лице анонимной сетевой аудитории. Настойчивое самоутверждение автора в стиле «Я есть, я здесь, я существую!» оказывается совершенно свободно от всех ограничений логики, литературоведческого опыта, ну и прочих старорежимных соображений вроде «под этим текстом будет стоять мое имя — что обо мне подумают коллеги?». Так как коллег в классическом цеховом понимании у этих критиков фактически нет, то и от понятий профессиональной репутации они тоже свободны.

Вот, например, некто Сергей Морозов анализирует новый роман Леонида Юзефовича «Филэллин», обещая сказать о романе «всю правду». Первая перчатка — роман не является историческим. Правда, Юзефович сам в предисловии к роману предупреждает, что его роман не реконструкция эпохи, но кто же читает предисловия? Дальше критик Морозов выдвигает новое определение правильного, на его взгляд, исторического романа. Этот гордый жанр красен «не годами действия, не антуражем эпохи и даже не степенью детализации, а целью, мотивами, направленностью. В историческом романе эпоха интересна сама по себе, а не в качестве упражнения в подражании Эзопу: иносказание, поучение для нас сегодняшних».

Тут Морозову следовало бы назвать хотя одно имя автора идеального исторического романа, но критик не затрудняет себя поиском литературных параллелей. И правильно делает. Куда ни глянь в историю жанра, везде наткнешься на то самое не любимое автором «иносказание». Пушкин в «Борисе Годунове» хотел исследовать природу российской власти, в «Капитанской дочке» — русский бунт, а в «Арапе Петра Великого» — превратности судьбы и сильный характер. Льву Толстому с «Войной и миром», Генрику Сенкевичу с «Крестоносцами» и «Камо грядеши» и десяткам других авторов тоже нечего предъявить в ответ на эту инвективу. Они-то наивно полагали, что если убрать из исторического романа «поучение для нас сегодняшних», останется учебник истории, где действительно «эпоха интересна сама по себе».

Впрочем, Сергей Морозов прав в одном — коллективный бог соцсетей жаждет вовсе не литературы и не ее истории, а крови. Ее-то новая критика предоставляет читателю в больших количествах.

Простодушное литературоведение наивно полагало, что, говоря о книге, надо стоять если не вровень, то хотя бы рядом с ее автором по части понимания природы человека и культуры как таковой. Эта порочная традиция новыми критиками решительно и бесповоротно послана в «Гугл». Перепрыгивая с одного сомнительного утверждения на другое, допуская немыслимые передергивания и головокружительно примитивные трактовки, молодая критика представляет современную отечественную словесность чем-то вроде донорского кабинета, откуда можно почерпнуть буквально безграничное количество кровавой свежатинки. Русским авторам остается только с ужасом вспоминать великого критика Шарикова из «Собачьего сердца» : «Вчера котов душили, душили, душили, душили…» 

Новая критика свергает кумиров с веселым азартом. Однако, свергнув одних, надо поставить на их место других и научить, наконец, русскую литературу писать правильно. За примерами идеальной прозы новая критика далеко не ходит. Эти сокровища высокой словесности лежат буквально в каждом вокзальном ларьке, но, по мнению младокритиков, бесстыдно замалчивается снобистским литературным истеблишментом. Совсем недавно главный редактор Alterlit.ru Вадим Чекунов опубликовал критическую статью «Наш ответ «Декамерону», посвященную книге Юрия Беккера «Свидетели самоизоляции». Эта книга, где «любовь, дружба и долг идут рука об руку», приводит критика в искренний восторг. Ничего, что любовь здесь отдает порнографией, а дружба «Бригадой». Все это кажется критику очень «правдивым и умелым». Особенно рецензент благодарен за «непринужденную афористичность текста» и «веселую житейскую мудрость» автора. Вот, например, как точно и остроумно художественный гений Юрия Беккера описывает начало эпохи самоизоляции: «Народ пошел за едой. И туалетной бумагой. Чтобы сначала поесть, а потом вытереть участвовавшие в событии отверстия». Не правда ли, это так тонко!

Особенно хорошо у новой критики получаются манифесты. Вот, например, так: «Мы терпели довольно долго. Вы нас замалчивали, а мы вас терпели. Вы делали вид, что нас нет, а мы только утирались. Вы веллерили телевизор, глубокомысленно водолазили премиальное бабло, прилепинили гражданское, быковали филологическое и истерили улицкое, а мы… лишь ухмылялись. И медленно точили ножи, надеясь устроить вам длинную ночь. Наш язык — не юзефович, не складная и глянцевая гармошка. У нас за пазухой «дырбулщыл» и раскольниковский топор. Глаголы наши — смеяться и издеваться, жалить и раздевать… И вот уже на глазах изумленной толпы… корчатся на опилках рожки да ножки «прирожденных стилистов». Этот кровожадный текст принадлежит перу писателя Андрея Бычкова. Отдаленно этот манифест новой русской литературы напоминает программные выступления футуристов. Правда, пафос Андрея Бычкова существенно отличается от пафоса Маяковского. Второй действительно предлагал русской литературе новую эстетику, тогда как первый ограничивается только жаждой крови. По-человечески товарища Бычкова можно понять: его книга была снята с презентации на Нон-фикшн, о его трудах не пишет журнал «Знамя». В самом деле, почто и доколе можно терпеть такое?! Пора точить ножи и под улюлюканье сетевой общественности резать и резать талантливых конкурентов.