15.10.2019

В Саратове по дороге в школу пропала девятилетняя девочка. Два дня весь город искал Лизу Киселеву — ​ее нашли мертвой. Вскоре был схвачен и подозреваемый — ​Михаил Туватин, позднее признавшийся в убийстве.

История, казалось бы, «камерная», но жуткая, ибо почти каждый может примерить ее на своего ребенка. После задержания город забурлил отмщением: саратовцы устроили у отделения МВД стихийный митинг, требуя выдать подонка. Окажись он в руках толпы — ​и его бы разорвали на части.

В тот же день, 11 октября, депутаты Госдумы Евгений Примаков и Ольга Алимова предложили отменить в России мораторий на смертную казнь для убийц и насильников детей. На странице Госдумы «ВКонтакте» открыто голосование, в нем уже приняли участие более 100 тысяч человек, и 80 процентов из них поддерживают инициативу народных избранников.

Тема смертной казни неизменно вызывает широкий резонанс, хотя все аргументы давно озвучены. Также хорошо известно, что большинство людей, «голосуя сердцем», выступают «за». Их чувства понятны. Невыносимо думать, что ребенок мертв, а изверг, лишивший его жизни, по-прежнему смотрит на солнце. И ведь однажды зверь может выйти на свободу и отправиться за новой добычей. Есть преступления, на которые смертная казнь кажется единственно возможным ответом.

Есть лишь одно весомое возражение против такой меры — ​опасность осудить невиновного. А от ошибок не застрахован ни один суд. Исследование ФБР показало, что за тридцать лет (с 1979 по 2009 год) в США 27 человек были казнены за преступления, которых не совершали. Вот и наша правоохранительная система весьма далека от идеала! Число оправдательных приговоров в российских судах ничтожно; зачастую люди предстают перед Фемидой на основании сомнительных или прямо подтасованных улик; и порой лишь громкое общественное вмешательство помогает восстановить справедливость. Но человека, отправленного по ошибке в тюрьму, можно оттуда вытащить, а безвинно казненного уже не спасешь.

У нашей страны есть печальный опыт неразборчивого применения смертной казни. Слишком это удобный инструмент в руках власть имущих. Начав с тех, кто по всем понятиям заслуживает смерти — ​с детоубийц — ​не выйдет ли слишком легким расширять «исключительную меру наказания» и дальше? Тот же Евгений Примаков пишет, что необходимо казнить не только убийц детей и педофилов, но и террористов, и коррупционеров, и виновных в «измене и предательстве Родины». Чем дальше — ​тем более широки и расплывчаты категории, и тем проще становится «подвести под статью» неугодного человека.

Впрочем, беспокоиться не стоит. Дмитрий Песков уже заявил, что возвращение смертной казни не обсуждают в Кремле. Да и опрос, проводимый Думой не на официальном портале РОИ, а в соцсети, как бы намекает: речь идет о том, чтобы люди выпустили пар. Едва ли стоит всерьез обсуждать возвращение смертной казни, необходимость окончательной отмены которой указана, как нечто само собой разумеющееся, даже в Конституции (ч. 2, ст. 20). Однако этот спор высвечивает серьезную проблему — ​неадекватность и неэффективность нынешней системы наказаний.

Смертной казни нельзя отказать в одном: она эффективна на сто процентов. Ни один душегуб после нее еще не вернулся с того света, чтобы продолжить свое дело. Более или менее подобный эффект обеспечивает лишь пожизненное заключение — ​с той разницей, что злодея лет 30–40 кормят налогоплательщики, и все это время сохраняется опасность, что по какому-нибудь стечению обстоятельств он окажется на воле.

А вот самое распространенное наказание преступников — ​лишение свободы на определенный срок — ​наталкивает на раздумья. Какова, собственно, цель тюрьмы? Наказать, причинить страдания? Но в таком случае дешевле и доходчивее просто пороть преступников на площади. Изолировать от общества? Но в чем тут смысл, если «они всегда возвращаются»? Или, может быть, сделать так, чтобы злодей раскаялся и исправился? Данная цель обычно декларируется как основная. Но именно она вызывает больше всего вопросов.

Осужденного бросают за решетку вместе с такими же или с еще худшими преступниками и на протяжении нескольких лет принуждают общаться только с ними. Делиться опытом, набираться воровским премудростям, усваивать антисоциальные ценности, замышлять новые преступления. Ощутить себя членом преступной «антисистемы», противостоящей обществу потенциальных «терпил», с его законами и правилами.

Те немногие не-преступники, с которыми общается сиделец, — ​тюремщики — ​чаще всего относятся к нему равнодушно, а то и жестоко. И укрепляют в мысли, что мир честных людей глубоко враждебен. Никакого способа реально понять, встал ли заключенный «на путь исправления», не существует — ​все оценки делаются по формальным признакам.

Наконец, озлобленный, развращенный и пропитанный уголовными «понятиями», он выходит на свободу. Без денег, без пропитания, возможно, потеряв жилье, отвыкнув от жизни вне зоны, с клеймом судимости, мешающим найти работу. А в тюрьме, по крайней мере, кормят три раза в день, есть крыша над головой и все привычно…

Финал предсказуем, не правда ли? Уровень рецидивов среди российских зеков составляет 85 процентов — ​самая высокая цифра в Европе. Так вышло и с Туватиным, убийцей Лизы Киселевой. Он судим шесть раз. Позапрошлый срок отсидел за кражу; едва выйдя, 31 декабря 2010 года «отпраздновал» Новый год, напав на девушку. За изнасилование и грабеж снова отправился в тюрьму. Опять вышел, и на этот раз убил ребенка.

Вечный круговорот: «сел-вышел-сел-вышел-сел…» — ​и с каждым поворотом колеса в человеке все меньше человеческого, и для окружающих он все более опасен. Казнить — ​так нам говорят — ​нельзя. Но кто скажет: как остановить это чертово колесо?

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции