28.11.2013

«Если, путь пpоpубая отцовским мечом,/ Ты соленые слезы на ус намотал,/ Если в жаpком бою испытал, что почем,/ Значит, нужные книги ты в детстве читал!» На состоявшемся в Москве Российском литературном собрании мне крайне хотелось привлечь внимание главного гостя (точнее, главного участника), Владимира Путина, к серьезной проблеме: новому поколению россиян катастрофически не хватает тех самых — «нужных» — книг, о которых пел Высоцкий.

Собрание, как все теперь знают, быстро скатилось в Болото. Вынести вопрос детских книжек на уровень президента не было никакой возможности. Ну так давайте поговорим об этом сейчас. Тем более, что обычный осенне-зимний мрак в 2013-м оказался расцвечен сразу двумя радостными датами.

...— Алё, это газета «Культура»? Почему вы юбилей Носова отметили, а Драгунского — нет?!

По ту сторону трубки дрожала характерная пассионарная обида: наших бьют! На момент звонка до столетия со дня рождения Виктора Драгунского оставалось больше недели. 

«Бедный Драгунский, — подумала я. — Вот и у него объявились защитники, которые хуже врагов. Вот и он уже втянут в азартную игру «разоблачи антисемита»…»

Противостояние Николая Николаевича Носова и Виктора Юзефовича Драгунского существует только в отдельном воспаленном мозгу. Оба этих имени равно святы для тех, кто успел вырасти в советские времена.

Если вдуматься: какие случайные книжки, сколь незначительные литераторы именуются в современной России «культовыми». Славы Драгунского и Носова им не добиться в самых радужных галлюцинациях. После нынешних остаются в лучшем случае тексты. После тех остались поколения. Мы их выкормыши, их дети — быть может, более родные, чем кровное потомство. Мы говорим на их языке. «Ну, братец, это у тебя какая-то Мишкина каша», — скажу сотруднику, напихавшему в материал избыточно фактов или метафор. Либо: «Давай-ка, определись — пожар во флигеле или подвиг во льдах» — неловкому вруну, запутавшемуся в показаниях. И ничего не надо объяснять. Все понятно.

Да, поколения вырастали неоднородными. Да, на моего ровесника Сергея Полонского «Денискины рассказы» явно не произвели судьбоносного впечатления. Но все-таки нас — денисок обоего пола — в стране хватает. Как и крапивинских мальчиков (по факту зачастую являющихся девочками). Вообще великая советская детская литература пропагандировала преимущественно «мальчиковые» ценности. Обостренное чувство справедливости, принципы, отстаиваемые вплоть до кровавой юшки из носа, готовность жертвовать сиюминутным ради главного... Книжки типа «Как почувствовать себя девочкой» тогда не поощрялись, и была в том своя сермяга. Это теперь раньше срока созревают существа, гендерно сориентированные, но личностно пустые. Сначала надо запомнить: я — человек. И только затем: я — девочка. Как человек, как личность я делаю выбор между добром и злом. И встаю на сторону добра — в меру сил, отпущенных мне природой.

Носов, Драгунский, Крапивин, Алексин, Железников, Михалков, Барто... рассчитаны на тот возраст, когда сказки в художественном исполнении мам и бабушек уходят в прошлое, а до классики еще предстоит дорасти. Прежде чем человек начнет узнавать себя в Андрее Болконском (а может, в Чичикове, Обломове, Опискине), ему нужен герой, который захламляет такую же комнату, таскает тройки из такой же школы, чьи родители, учителя, приятели, собаки и проблемы не требуют домысливания — они понятны и узнаваемы.

Роскошная полиграфия — это забавы для родителей. А ребенку надо смотреться в напечатанную историю, словно в зеркало. Так он приучается держать в руках книгу. И именно так — что значительно важнее — происходит социализация личности. В конце концов, чтение не самоцель, мало ли мы знаем начитанных ничтожеств...

Вся индустрия советской детской литературы работала в основном на этот запрос, на этот возраст. А что теперь? Пустота. Конечно, перепечатки Драгунского и Носова представлены в таком объеме и разнообразии — мы, гонявшиеся за истрепанным томиком по библиотекам, позеленели бы от зависти. Но повторим: Носову стукнуло 105, Драгунскому 1 декабря — век. Встроиться в их реалии современному ребенку зачастую не легче, чем в толстовского «Филипка». Это уже тоже — классика.

Самые замечательные иллюстрированные энциклопедии, переводы, приключения, фэнтези не заменят книгу о реальной жизни. Что мы имеем на данном поле? Биографическое творение Мариэтты Чудаковой «Егор» — про Гайдара. «Книжка, — как говорится в предисловии, — для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет». А также «для всех, кто решится отбросить мифы и россказни о прекрасной эпохе Брежнева и о «плохих» 90-х». Юный читатель «узнает историю недолгой и яркой жизни одного из самых замечательных людей российского XX века».

Просто, как все гениальное. Эффект Шницель-Птуцера, усиленный законом Кранца-Ничиханца. Лично я предлагаю не скромничать: чего там одинокий «Егор»? Даешь серию! «Толя», например, — про Сердюкова. Или нет, «Толя» — про Чубайса. А вот «Толик и Женечка» — это уж мальчик с девочкой дружил. Повесть о пятой любви. Пионеры-герои на новый лад.

Ниша школьной литературы зияет. На безрыбье ее оккупировал дуэт белорусских авторов — Андрей Жвалевский и Евгения Пастернак. В их весьма странной повести «Я хочу в школу!» мне попалось изуверски невинное, на голубом глазу упоминание шкалы эмоциональных тонов Рона Хаббарда. С предложением всем, кто заинтересовался, выяснить подробности в интернете.

Еще раз: на полках российских магазинов в открытом доступе лежит книга, привлекающая внимание ребенка к саентологии. Более того, «Я хочу в школу!» отмечена наградами и дипломами престижных литературных конкурсов. Вот почему мне казалось важным взять слово на собрании в РУДН. Ведь с 2014-го начнут вручаться президентские премии за лучшие произведения для детей и юношества. Там тоже возникнет совет. И в него опять войдут милые, добрые, абсолютно не бдительные эксперты. Вообще — конкурсами и премиями вопрос детской литературы не решается. В этой области необходима продуманная госполитика.

Собранием, увы, попытались рулить «смышленые люди». Книгу «Егор» они наверняка знают наизусть. Я слушала волапюк Шаргунова: «Его, типа, пытались вербануть в так называемый центр...», смотрела в седой затылок понуро молчавшего Валентина Распутина и удивлялась, почему от «болотных узников» не перекинули мостик к страданиям пед... — геев, извиняюсь. Потрендим о меньшинствах — благо, большинство в России привычное, потерпит. Три с половиной хулигана, кидавшиеся в ОМОН неустановленными предметами — то ли лимонами, то ли «лимонками», то ли бутылками с лимонадом, — вот герои, вот сюжет. Сюжет, а? А законопослушные граждане, которые пытаются честно работать, считают сотни до получки, трясутся за безопасность своих детей и не понимают, в какой стране живут, современному писателю не интересны. За них бонусов не будет, Акунин не похвалит.

Драгунский и Носов сочиняли для большинства. С их голоса запели миллионы и поют до сих пор. Недаром самая дикая критика Драгунского раздается из либерального лагеря, где вроде бы процветает столь не похожий на своего тезку Денис Викторович. Именно на либеральном берегу Дениску Кораблева пытались даже (где это видано, где это слыхано?) разложить на фрейдистские элементы, — как учительница географии анализировала со своей колокольни отрывок из поэмы «Полтава»... Этим людям Дениска глубоко чужд. Ибо он живой и светится.

До сих пор — когда трудно, больно или просто взгрустнулось — я снимаю с полки книжку Драгунского. Там вечно растет и никогда не вырастает любимый герой моего детства. Он весит двадцать четыре кило пятьсот граммов и, говоря откровенно, вылитый Кащей. Готов часами слушать про Сингапур и отважно забрасывает храпящего дядю яйцами всмятку. Он умеет плакать, сочиняет собственные — бескровные — версии известных сказок и не может тренировать силу удара на старом плюшевом мишке. У него есть приятель, с которым они вместе — как истинные небесные близнецы — поют по телефону дуэтом «На пыльных тропинках далеких планет»...

Вопреки всему он верит, что на Садовой большое движение, и сам обманывает только в крайних случаях, причем эти крайние случаи заканчиваются крупными неприятностями — с горячей кашей на чужой шляпе. Поскольку Денискина мама воспитывает сына на евангельской истине: «Тайное всегда становится явным».

Он смешивает коллекционный мускат с жигулевским пивом, вспоминает девочку на шаре, любит запах неба и махорочки и когда поют колеса — тра-та-та. Истопник дядя Павел ему гораздо ближе, чем Разговаривающая Ветчина. Он вообще — поймите меня правильно — очень русский пацаненок, этот Дениска. Такой же, как Женя Табаков. Только во времена нашего детства жизнь обходилась с этими пацанятами мягче.

Но если поколению Жени и без того нелегко, разве можно лишать их великого подспорья — хорошей книги?