25.01.2018

В конце прошлого года был анонсирован целый ряд новых государственных мер поддержки  семьи — продление программы материнского капитала до 2021 года и начало выплат семьям, где появился первый ребенок. Согласно свежему опросу ВЦИОМ, 87 процентов граждан эти шаги одобряют.

Данные социологов свидетельствуют и о более сложных вещах. 28 процентов респондентов хотят иметь минимум троих детей, но выросло (до 6 процентов) и число так называемых «чайлдфри», людей, готовых акцентировать и декларировать отсутствие наследников. Между двумя крайностями — наше общество, которое всерьез волнует размытость современной отечественной модели семьи. До революции все было понятно: уклад предполагал, что несколько поколений тесно общались или даже проживали вместе, а стремление иметь много детей было связано в том числе с высокой смертностью.

В советское время, с одной стороны, рост уровня медицины значительно повлиял на продолжительность жизни и отчасти снял проблему детской смертности. С другой — урбанизация и секуляризация задали принципиально новые стандарты: лучше родить одного или двух детей, но зато «дать им все». На закате СССР пали последние бастионы семейно-общинной патриархальности — маленькие провинциальные городки и село. Россия попрощалась с Матёрой, и деревня стала формальным географическим, а не социально-символическим понятием.

Первое постсоветское десятилетие привнесло изменения — на горизонте в качестве пусть не эталона, но вполне допустимой нормы замаячила совсем бездетная семья. Кому-то в обстановке хаоса и разрухи было не до детей («чего нищету плодить»), кто-то перенял западные ценности индивидуализма.

В нулевые проблема нищеты отступила. И проявились две противоположные тенденции — с одной стороны, в повестку вернулись традиционные ценности, с другой — укрепились западные социальные модели. Столкновение этих потоков становится все более заметным не только социологам, которым по долгу службы надлежит замечать глубинные общественные сдвиги, но и обывателям, читающим новостную ленту и соцсети.

Посмотрим на информационные «взрывы» последнего времени. На одном фланге — настоятель столичного храма Всемилостивого Спаса протоиерей Александр Ильяшенко, который скандально заявил: «Необходимо сделать нормой ранние браки и деторождения. Девушка в 17 лет спокойно может стать прекрасной мамочкой. Более того, в этом возрасте юная девушка еще не растратила себя, не нахватала различных болезней и инфекций, поэтому вполне может быть хорошей и доброй мамочкой... В школе надо объяснять ученикам, что демографическая ситуация в стране не просто тревожная, а угрожающая. И им решать эту проблему таким естественным способом, как ранний брак».

На другом — сенатор Антон Беляков, предложивший вернуться к раннесоветской (до 1944 года) практике семейной эмансипации и приравнять сожительство к официальному браку.

Конечно, Ильяшенко и Беляков — это выражение точки зрения активных, но статистически не слишком многочисленных групп. Между ними — огромное количество простых граждан, которые сами толком не могут понять, к какому мнению они если не полностью принадлежат, то хотя бы тяготеют. У нас как будто духовное возрождение. И одновременно — разнузданные ток-шоу на центральных телеканалах в прайм-тайм. То есть одновременно — и развязная певичка, демонстрирующая свои прелести, и рождественское богослужение. Разные, порой противоречащие друг другу осколки должного и сущего, смешались.

Отсюда — страшные трагедии, связанные с категорическим бардаком в головах: вот, например, студент Бауманки Артем Исхаков убил свою сожительницу, студентку ВШЭ Татьяну Страхову за то, что она ему отказала в близости. Жили они при этом вместе, снимая квартиру, без любви, без отношений, будто бы «друзьями». Как описать эту форму устройства отношений? Кем были убийца и жертва друг другу? О чем думала девушка? На что надеялся молодой человек? Жалко их обоих, но вся эта история — следствие глубокого общественного разлада, который невозможно решить по-семейному, без внятных сигналов и открытого общественного обсуждения.

Сегодня мы оказались в нескольких эпохах, а заодно общественно-экономических формациях и цивилизационных типах сразу. Русский человек, как заметил великий мыслитель Лев Тихомиров, — или монархист, или анархист: он либо ждет сигнала от государства, как ему строить жизнь, либо стремится к свободе, тотальной и безоговорочной. Когда Глеб Жеглов, вполне выражая общегосударственный настрой, помогал продуктовыми карточками ограбленной соседке и ее детям, мотивируя это тем, что «солдаты нам еще понадобятся» — то был сигнал суровый и жесткий, но понятный. Когда в девяностых руководство страны практически отказалось от всякой помощи  — идея тоже была очевидна (хотя и бесчеловечна). А что сейчас? Государство готово вкладываться в семью и детей, и раз уж оно становится вкладчиком, логично предположить заинтересованность в конечном результате. Но каков он должен быть? Какую модель семьи нам надо считать если не законодательно обозначенной, то хотя бы предпочтительным ориентиром — понятно не совсем, похоже, не только гражданам.

Если ясность наступит — демографическому оптимизму это поспособствует столь же явственно, как и льготы с пособиями. Потому что семейные проблемы одними деньгами не решаются.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции