18.02.2016

Февраль 1916 года оказался временем открытия нового литературного дарования: в свет вышел первый стихотворный сборник Сергея Есенина, названный «Радуница». Книгу приняли в меру восторженно, но понять так и не смогли. С легкой руки эмигрантов, оставивших о Серебряном веке подробные (и часто слишком пристрастные) воспоминания, Есенин стал числиться по ведомству «народных поэтов». Произносилось это не без некоторого высокомерия. Советская литература определила его в «певцы крестьянства», читательские предпочтения остались за «хулиганом».

В «Радунице», стоит только прочесть ее внимательно, сказано почти обо всем, что предстояло автору, так и не успевшему исполнить главную свою задачу. Образ «пастушка», с которого Есенин начал литературную карьеру, был, конечно, не равен его сложному дару, и в первой книге не так много наивного и детского, как это принято считать. Природу он описывает, к обычаям обращается, слово «Исус» произносит по-мужицки, речь стилизует, как нужно, но это — детали. Ключевой вопрос — зачем? Чтобы остаться «крестьянским поэтом» вроде Николая Клюева, сегодня уже почти забытого?

Нет, амбиция Есенина состояла в ином. Он думал стать соавтором нового мира, противопоставив эстетику созидания жесткой этике разрушения. Напомним, что быть революционером в 1916 году — последний писк моды, а Сергей Александрович под громкое улюлюканье тогдашней тусовки выступает перед царской семьей. К сожалению, почти никто не понял, что Радуница — не просто красивое слово, речь ведь идет о празднике памяти усопших. Автор одноименной книги занят именно этим, изучением «науки расставанья». Посмотрите — так выглядит государство, совсем скоро исчезнувшее, пространство, от которого нам останутся только «край ты мой заброшенный» и «край ты мой забытый, край ты мой родной».

Прошлое — чудесно, настоящее — тревожно, будущее — открыто, и Есенину предстоит написать о том, как сотворить грядущее. В «Радунице» нет готового рецепта идеальной страны, но уже сказано о том, что нельзя строить ее, не понимая, не видя и не чувствуя, как сплетаются миллионы судеб молчаливых мужчин и женщин, умеющих жить в гармонии с землей и небом. Русь крестьянская — не догма, но основа, не тюрьма, но лестница. Есенин осознает, чем грозит распад русского мира и — как умеет только настоящий поэт — своей судьбой показывает, что бывает, если ошибиться.

«Чую радуницу Божью — / Не напрасно я живу, / Поклоняюсь бездорожью, / Припадаю на траву. / Между сосен, между елок, / Меж берез кудрявых бус, / Под венцом, в кольце иголок, / Мне мерещится Исус» — очень важно здесь слово «мерещится». «Исуса» еще нужно уметь разглядеть, поверить в него — именно такого. Нет никакой предопределенности. Вера, завещанная от предков, не существует сама по себе: она меняется, ее нужно каждый день подтверждать и доказывать.  

Каждый «пастушок» может завтра стать и «пугачевцем», и «разинцем». Сам Есенин пробовал объяснить это, читая на домашнем вечере у Евгения Замятина одно из главных стихотворений «Радуницы» — с папиросою в зубах, уже в 1916-м говоря с хулиганской интонацией еще не написанной московской лирики: «Ходит ласковый угодник, / Пот елейный льет с лица: / «Ой ты, лес мой, хороводник, / Прибаюкай пришлеца»... / Говорит Господь с престола, / Приоткрыв окно за рай: / «О мой верный раб, Микола, / Обойди ты русский край. / Защити там в черных бедах / Скорбью вытерзанный люд. / Помолись с ним о победах / И за нищий их уют».

Прочитанное не елейно, но иронично и жестко стихотворение приобретает иное звучание. «Люд» ведь однажды рискнет попробовать свои «победы» выковать, да только кто знает, во что это выльется. Во время выхода «Радуницы» у Есенина еще нет ответа на вопрос, как преодолеть «пугачевщину», но в философском трактате «Ключи Марии» (1918 год) об этом написано прямо. «Они хотят стиснуть нас руками проклятой смоковницы, которая рождена на бесплодие. <...> Мы должны вырвать из их звериных рук это маленькое тельце нашей новой эры, пока они не засекли ее». Человеческая душа слишком сложна для того, чтоб заковать ее в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты. Во всяком круге она шумит, как мельничная вода, просасывая плотину, и горе тем, которые ее запружают, ибо, вырвавшись бешеным потоком, она первыми сметает их в прах на пути своем. Так на этом пути она смела монархизм, так рассосала круги классицизма, декаданса, импрессионизма и футуризма, так сметет она и рассосет сонм кругов, которые ей уготованы впереди».

Душа народа — это и есть изнанка «Радуницы». Книга — рассказ о том, как не превратить все в руины. Сам Есенин находит формулу: «Если крикнет рать святая: / «Кинь ты Русь, живи в раю!» — / Я скажу: «Не надо рая, / Дайте родину мою». Родина — больше рая: русская литература потратила целый XX век, чтобы эти слова доказать. Ахматова, Твардовский, Симонов, Пастернак, Распутин — все возвращались к этой же теме.

Глубинная жизнь России, говорит поэт, не видна ни монархистам, ни революционерам. Одни хотят, чтобы было «начальственно», а другие — сами стать начальством. А тем временем где-то по деревням и скитам огромная, молчаливая, еловая Русь стоит на пороге перемен, не самой себе придуманных, и не умеет сказать, что шутить с потаенным нельзя — из этой бездны могут выйти не только «пастушки». «Коль черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней», — напишет позже Есенин не только о себе, но и о стране, которая вешала попов и с бабелевской тоской истребляла себя в Гражданскую. 

В «Радунице» Есенин описал не «березки и осины», а огромную и страшную, святую и никому не ведомую землю, куда поэт «пришел, чтоб быстрей ее покинуть». Жить на ней тяжело, а не жить — невозможно, остается только идти и узнавать. Тогда этот призыв услышан не был.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции