Александр МАТУСЕВИЧ

25.01.2018

Премьерой «Лючии ди Ламмермур» в «Новой опере» открылся Крещенский фестиваль.

Лучшая опера Гаэтано Доницетти стала третьей в репертуаре московского театра из обширного «гардероба» (около семидесяти наименований) бергамасского мастера. На заре своей деятельности «Новая опера» начинала именно с Доницетти — куда более раритетной «Марией Стюарт». И как тогда думалось, со временем труппа освоит, в соответствии со своей стратегией на новизну, и другие произведения тюдоровского цикла, до того не ставившиеся в России («Анну Болейн» и «Роберто Девере»). Однако после Колобова театр пошел другим путем, выбрав из наследия гения бельканто его наипопулярнейшие опусы: в 2007-м появился «Любовный напиток», а десятилетие спустя очередь дошла и до «Лючии ди Ламмермур».

Московская оперная сцена достаточно долго игнорировала это название: например, в XX веке в Большом Доницетти не ставили, а в Театре Станиславского предпочитали его комические вещи (тот же «Напиток», «Колокольчик»). В том числе и поэтому памятным осталось явление «Лючии» в 1964-м на первых гастролях «Ла Скала», где соединились великая примадонна Рената Скотто и маэстро Нино Сондзоньо. Но девять лет назад «Лючия» поселилась неподалеку от «Новой»: все эти годы в «Стасике» с успехом идет версия Адольфа Шапиро с драматически запоминающейся Хиблой Герзмавой в титульной партии. Учитывая востребованность этой постановки и частоту ее показа на Большой Дмитровке, московскому меломану хотелось бы, конечно, чтобы из впечатляющего портфолио Доницетти в столице зазвучало что-то еще, менее известное, но пока наши театры выбирают наименования, проверенные временем.

Обращение «Новой» к безусловному шедевру бельканто абсолютно оправданно: здесь умеют петь, пестуют голоса и не обделены очевидным вкусом к итальянской опере. В театре случались разные по качеству премьеры, но певческий уровень всегда оставался высоким, а крепкими составами отличаются и рядовые спектакли. Премьера «Лючии» с блеском подтверждает этот тезис.

Три протагониста радуют красотой голосов, осмысленностью пения и экспрессией на протяжении всего вечера. По безупречности вокала на первом месте Алексей Богданчиков: его мягкий и эластичный баритон умеет быть грозным, не теряя ни на минуту белькантовой грациозности, оттого брат-деспот главной героини Энрико Эштон в его исполнении выходит настоящим романтическим злодеем — гадким, но галантным.

Одухотворенно и трогательно пение Ирины Боженко: екатеринбургская колоратура, не так давно перебравшаяся в столицу, для партии Лючии нашла в своем легком сопрано трагические краски и чарующую наполненность тона. Ее героиня с самого начала предстает надломленной и потерянной, даже в выходной арии, еще не предвещающей трагического финала, слышится откровенная тоска. Ключевая сцена безумия проведена технически мастерски, но за искусными руладами следишь не потому, что они неимоверно прекрасны, а оттого, что каждая фраза выразительна, спета сердцем. Кому-то, помнящему драматическую интерпретацию Каллас и ее последовательниц, голос Боженко покажется легковатым для выражения всей гаммы чувств героини, однако не будем забывать, что Фанни Таккинарди-Персиани, для которой композитор написал эту партию, была именно легким сопрано, а традиция утяжелять образ Лючии появилась гораздо позже и является лишь одним из возможных вариантов.

Ее возлюбленный Эдгардо в исполнении Алексея Татаринцева, быть может, немного более экспрессивен, откровенен в проявлении эмоций, чем того требует стиль бельканто, но при этом чрезмерный реализм не вредит вокальной линии. Тенор отлично справляется со всеми трудностями партии.

Трем главным певцам «Лючии» успешно ансамблируют второстепенные персонажи, пение каждого из них (Дмитрий Пьянов — Артуро, Отар Кунчулиа — Раймондо, Галина Бадиковская — Алиса, Вениамин Егоров — Норманно) настроено на те же струны — красоту звуковедения и романтическую приподнятость, но не чрезмерную страстность. В этом плане между сценой и ямой не всегда есть четкая согласованность: оркестр под водительством главного дирижера Яна Латам-Кёнига порой звучит слишком насыщенно, ярко, с обнаженным нервом, с несколько избыточной эмоциональностью. Хор Юлии Сенюковой балансирует между этими двумя полюсами и делает это в целом удачно, гармонично соединяя чистоту стиля с оперными страстями.

Еще в начале сезона директор «Новой» Дмитрий Сибирцев подчеркивал примат вокала в предстоящей работе. А приглашение режиссера Ханса-Йоахима Фрая объяснял следующим образом: «Выбирая этого постановщика, мы прекрасно понимали, что никакой особой концептуальности ждать не должны, да нам это в общем и не нужно было. Для нас главное, чтобы визуально работа органично и красиво смотрелась». Искомое, безусловно, найдено: художник Петр Окунев одел солистов и хор в старинные костюмы трех цветов — темно-серого, красного и золотого и развернул во всю ширь сцены огромные ренессансные ворота (не то храма, не то дворца) — массивные и с подробными барельефами, через которые в загробный мир в финале уйдут несчастные любовники, а режиссер не мешал вокалистам предаваться красотам виртуозного пения на этом впечатляющем фоне. Костюмированный концерт, за что оперу бельканто шельмовали многие и не одно десятилетие, предстал в своем полном блеске. Говорю без тени иронии — ибо существо этого стиля раскрывается наилучшим образом именно так: при минимуме режиссуры и максимуме музыкальности.

Фото на анонсе: Даниил Кочетков