На концертных площадках Северной столицы продолжается фестиваль, посвященный 180-летию со дня рождения Николая Андреевича Римского-Корсакова. О том, почему ни в одной стране мира не импортозаместят творчество наших композиторов, «Культуре» рассказал художественный руководитель форума Антон Лубченко.

— В связи с юбилеями, даже громкими, сейчас принято давать гала-концерты. Почему вы и руководимый вами Губернаторский симфонический оркестр Санкт-Петербурга решились на фестиваль?

— Все-таки у Римского-Корсакова не день рождения, а юбилей, как вы правильно заметили. И мне кажется, что в Петербурге не хватало большого монографического проекта, который бы не только охватывал популярные сочинения Корсакова, но и открывал менее известные. Ведь он знаменит не только как автор пятнадцати опер и симфонической сюиты «Шехеразада». У него множество ораториальных и кантатных сочинений, камерной музыки, инструментальных концертов, которые практически не исполняются сегодня. Мы решили представить в одном фестивале если не все, то, во всяком случае, большинство жанров, в которых работал композитор.

— На открытии фестиваля победитель XVII Конкурса имени П.И. Чайковского Сергей Давыдченко сыграл Концерт для фортепиано с оркестром, который я, например, никогда не слышала.

— Это, к сожалению, абсолютно незаслуженно забытый концерт. До фестиваля мы представили его в Тихвине, на родине композитора. Конечно, нельзя называть это исполнение премьерой. Концерт звучал, но очень мало, едва ли раз пять. Знаю, что последние несколько десятков лет он не исполнялся в Петербурге. Сергей Давыдченко выучил его специально по нашей просьбе. Музыка настолько ему понравилась, что он уже заявил ее к исполнению в нескольких городах.

— Интересно, почему раньше его не играли? Музыка-то красивая.

— Совершенная загадка для меня. С точки зрения пианистической техники и фортепианной фактуры он не уступает концертам современников. Может быть, он, скажем так, меньше требует от пианиста, чем концерты Рахманинова или Чайковского, но в нем есть свое очарование. Он удивительно стройный, компактный. К примеру, когда нужно сыграть маленький концерт, минут на 20, исполняют либо один из концертов Шостаковича, либо Первый Прокофьева. На этом выбор практически заканчивается. А ведь и концерт Римского-Корсакова подходит под этот формат: его длина как раз около 15 минут.

— В фестивальной афише также кантата «Свитезянка». Тоже замечательная музыка, и тоже не помню, чтобы ее часто исполняли.

— Еще реже исполняется кантата «Из Гомера». И крайне редко — Фантазия для скрипки с оркестром, которую мы сыграли с Гайком Казазяном 11 ноября. Но мы исполняем и то, что достаточно известно. В программе фестиваля и «Шехеразада», и увертюра «Светлый праздник», и гала-концерт, состоящий из, пожалуй, самых известных оперных арий и дуэтов Римского-Корсакова.

— Менее известные решили не включать?

— В Мариинском театре в высшем качестве идут почти все оперы Римского-Корсакова, разве что «Сервилия» и «Пан воевода» в постоянном репертуаре пока не представлены. Нам не имеет смысла соперничать с прославленным коллективом, но мы хотим открывать то, что слушатели не знают. Эта, кстати, традиция Губернаторского оркестра, начавшаяся еще в бытность его оркестром Ленинградского радио и телевидения.

Мой предшественник Станислав Константинович Горковенко очень много работал с современниками, впервые исполняя музыку Валерия Гаврилина, Вениамина Баснера, Андрея Петрова, Исаака Шварца и многих других. Так что знакомить публику с малоизвестным или вовсе пока не известным музыкальным творчеством — наша ниша.

— Почему в монографический фестиваль Римского-Корсакова вы включили фортепианные концерты Шопена и Прокофьева?

— Решили сделать тематическую арку. Опера «Пан воевода», сюиту из которой мы будем играть, практически неизвестна, а посвящена она Фредерику Шопену. Второй концерт Прокофьева Денис Мацуев сыграет 22 ноября, на заключительном вечере фестиваля. Сергей Сергеевич, как мы знаем, был в числе учеников и последователей Николая Андреевича. И чем старше он становился, тем более в его музыке проявлялись их общие корни. Второй концерт Прокофьева, как мне кажется, наиболее «корсаковский». Кое-что там явно навеяно и «Кощеем Бессмертным», и другими сочинениями.

Кстати, в первом отделении концерта закрытия мы исполним, пожалуй, одно из самых авангардных сочинений Римского-Корсакова — симфоническую сюиту «Ночь на горе Триглав». В ней он практически вплотную подходит к тому, что чуть позже стали делать Прокофьев и Стравинский. Сегодня мало кто даже из музыкантов знает, что знаменитый «Поганый пляс» из «Жар-Птицы» Стравинского почти нота в ноту повторяет «Адское коло» из этой партитуры Корсакова — настолько сильное было влияние учителя! Здесь Корсаков открывает окно непосредственно в весь ХХ век, предвосхищая не только творчество своих великих учеников, но, пожалуй, и некоторые партитуры Щедрина.

— Стравинский в одном из писем Дягилеву написал, что Римский-Корсаков — истинно петербургский композитор. В чем, на ваш взгляд, заключается петербургское начало его музыки?

— Наверное, лучше спросить Игоря Федоровича, что он имел в виду. Я не делю музыку по территориальному признаку. Возможно, высказывание Стравинского касается петербургской композиторской школы, главой которой был композитор. Она, безусловно, отличается от школы, которую создал Чайковский в Москве. Стравинский, как и Прокофьев, Лядов, Глазунов, Черепнин и многие другие, учился у Римского-Корсакова. Я и сам, как композитор, учился в Санкт-Петербургской консерватории у Александра Мнацаканяна. Он был учеником Шостаковича, а Шостакович учился у Штейнберга. Штейнберг был, как известно, не только учеником Римского-Корсакова, но и его зятем. Всё это нити, до сих пор питающие петербургскую школу.

— Чайковский в музыке — наше всё, как и Пушкин в поэзии. Римский-Корсаков может так называться?

— Невозможно представить себе русскую музыку без Римского-Корсакова, Мусоргского, Прокофьева, Скрябина, Танеева, Шостаковича, Стравинского. Еще как минимум с десяток фамилий назову. Они все — наше всё. Вообще вся наша культура — это наше всё. Это, если хотите, самая дорогая наша нефть. Наше искусство, созданное как минимум за два последних столетия (я не беру уже древнюю иконопись) — то, что считается бесценным во всем мире.

Мы в России, где-нибудь в Красноярске или в Сочи, можем сварить неплохую рикотту с моцареллой, но ни в одной стране никогда не импортозаместят Чайковского и Рахманинова, Достоевского и Булгакова, Пастернака, Цветаеву и Бродского, Репина и Кандинского. Как бы много ни говорилось у нас про отмену русской культуры на Западе, но на самом деле ни Чайковский, ни Рахманинов, ни Шостакович никогда не переставали звучать в концертных залах Европы и Америки. Эту музыку невозможно вытравить из людских душ любых национальностей.

— Вы работали во многих театрах. Некоторые ваши коллеги считают, что симфонический дирижер — звучит гордо, а театральный — это своего рода компромисс. Не получилось у человека встать за пульт филармонического оркестра — он идет в театр. Как вам такая точка зрения?

— То есть Геннадий Рождественский и Валерий Гергиев, Джеймс Ливайн и Риккардо Мути — это такие себе дирижеры-неудачники? Всем бы быть такими «неудачниками»! Знаете, я год работал в Бурятии — это центр российского буддизма. Сам я человек православный, крест ношу, но кое-чему научился от местных лам. Главное — не имеет смысла никого переубеждать в чем-либо. Что касается лично моих профессиональных предпочтений — с одинаковой отдачей работаю как на сцене, так и в оркестровой яме.

Специфика действительно разная, но великие композиторы — одни и те же. Знаю, о чем говорю, так как мой симфонический репертуар исчисляется всем симфоническим наследием Брамса, Брукнера, Рахманинова, Шостаковича и Прокофьева. Вряд ли вы найдете другого дирижера моего возраста, который исполнил от первой до последней ноты всё наследие Чайковского, кроме струнных квартетов. Как пианист я играл его сонаты, трио, аккомпанировал все романсы, а вот игрой на струнных не владею.

Но и в театрах я работал не мало. Помимо театров Регенсбурга, Майнингена, Торонто и Мариинского театра, в которых был приглашенным дирижером, возглавлял театры в Волгограде, уже упомянутом Улан-Удэ. А уж количество оперных и балетных спектаклей, проведенных мною за пультом, исчисляется сотнями. Уж не знаю, в какой степени это получается, но, видимо, что-то получается.

— Если Приморский театр оперы и балета по итогам вашей работы стал филиалом Мариинского, то да, конечно, получается. Когда вы пришли в Губернаторский оркестр Санкт-Петербурга после пандемии, там было 40 человек, а сейчас, насколько мне известно, вдвое больше.

— Сейчас работает более восьмидесяти. Стояла задача — нарастить оркестр. Мы в команде с директором Дарьей Погорецкой также существенно подняли фонд заработной платы, потому что оркестр начал зарабатывать. Это, мне кажется, немаловажное значение имеет. В прошлом году дали 106 концертов (при наших предшественниках эта цифра едва превышала 40). Не берусь назвать точное количество концертов в 2024 году — не помню цифру, но знаю, что только в текущем ноябре их 15, причем с разными программами. Если не брать наших старших федеральных коллег, в Петербурге ни один коллектив не работает больше нас.

— В чем вы видите уникальность нынешнего своего оркестра?

— Менее всего об этом задумываюсь. В Петербурге много уникальных коллективов. У нашего оркестра интересная история. Вырос он в 1930-е годы из джаз-ансамбля Леонида Утесова. 10 мая 1945 года преобразован в коллектив, который позднее стал известен как оркестр Ленинградского радио и телевидения. Он пережил множество трансформаций и стал универсальным в жанрах исполняемой музыки: классической, джазовой, эстрадной, произведений для театра. Эту универсальность мы, собственно, и пытаемся сохранить. Но, прежде всего, любой оркестр необходимо воспитывать на серьезной классике.

За последние десятилетия репертуарный перекос «гнул» в эстрадные жанры и музыку из советского кино. Ничего не имею против произведений Арно Бабаджаняна и Евгения Птичкина, но симфонический оркестр в Петербурге, носящий гордый титул «Губернаторский», при этом не имеющий в репертуаре ни одной симфонии Чайковского, Рахманинова, Прокофьева и Шостаковича, не сыгравший ни одной ноты Стравинского, — это вопиющая бестолковость и даже, если хотите, преступление.

Руководство Санкт-Петербурга поставило задачу создать городской коллектив, способный отвечать самым разнообразным творческим вызовам. Этим и занимаемся — достаточно взглянуть на наши афиши. Комитет по культуре нас щедро поддерживает, грех жаловаться: мы только за одну эту осень проводим четыре фестиваля. Закрывая один, открываем другой практически на следующий день.

— Кто ваша публика? Каков ее состав —социальный, возрастной?

— Публика разнообразная. Есть совсем молодые люди — студенты музыкальных и театральных вузов, Художественной академии. Есть поколение более зрелого возраста, слушатели в преклонных годах. Мы исполняем программы для самой разной публики с самыми разными интересами. Например, в конце октября представили программу, посвященную юбилею Франсиса Пуленка. Моноопера «Человеческий голос» и два фортепианных концерта — репертуар для слушателя, который точно ценит изысканность.

Несколько месяцев назад сыграли концерт в Риме, став первым государственным оркестром, приглашенным в Европу за последние годы. Предложили итальянской публике фрагменты из итальянских и русских опер. Затем съездили в Москву, подарили зрителям Большого зала Консерватории интерпретацию симфонии Рахманинова и знакомство с музыкой Бориса Тищенко — ведущего ленинградского композитора последней трети ХХ века. На недавнем сольном концерте заслуженного артиста Республики Татарстан Альберта Жалилова в БКЗ «Октябрьский» звучали Гаврилин, Бабаджанян, песенный репертуар Магомаева. И публика была другая, не та, что ходит к нам в Капеллу или Эрмитаж. Разные у нас слушатели. Но есть то, что их всех объединяет. Они любят хорошую музыку. А плохую мы не играем.