Александр МАТУСЕВИЧ

10.06.2022

Одиннадцатого июня концертом в КЗ имени Чайковского завершится празднование полувекового юбилея знаменитого Московского государственного академического камерного хора, известного также как Минин-хор. «Культура» поговорила с его основателем, многолетним руководителем, а сейчас — президентом Владимиром Мининым.

— Московский камерный хор возник на волне 1960-х — во время всплеска интереса к хоровому искусству. Как видится та эпоха полвека спустя?

— Если брать за точку отсчета примерно 1964 год, когда «освободили» Никиту Сергеевича Хрущева от его должности, — а он успел до этого снятия приоткрыть железный занавес и обозначить оттепель, — то можно сказать, что остановить это движение враз было невозможно. Оттепель ведь коснулась не только музыки. Она коснулась раскрепощения творческого начала в человеке. Я с удовольствием вспоминаю фильм Чухрая «Чистое небо»: там есть кадр, когда идет ледоход — вот это очень хороший, яркий символ оттепели. Это время позволило раскрепоститься тому, что было задавлено. Если брать только нашу сферу, то, действительно, количество хоров, которые тогда возникли, было гигантским. Важным непосредственным толчком к этому процессу, который также стал возможен благодаря оттепели и большей открытости Советского Союза, были гастроли американского хора под управлением Роберта Шоу. Камерный хор, всего 32 человека, но это был замечательный коллектив. Он послужил таким же катализатором, каким послужил приезд в СССР оркестра Западной Германии под управлением Вильгельма Штросса, после чего у нас возник оркестр Рудольфа Баршая, а потом и другие камерные оркестры. Как мне кажется, та же миссия была и у Камерного хора Шоу: после этого у нас камерные хоры стали возникать как грибы после дождя. Ведь как было до того? Русский хор всегда воспринимался как большой массивный коллектив — чтобы всего было много. Совершенно другая эстетика. Возьмем и русскую музыку, и русские народные песни, и русскую церковную службу — они, как правило, пышные, все сделано широко, крупным мазком. Мы должны быть «выше всех, дальше всех, быстрее всех», желательно и больше всех. А тут нам показали совсем иной подход — и он вызвал живейший интерес.

Почему эти камерные хоры (во всяком случае, большинство) прожили недолгую жизнь? Мне кажется, что все-таки дело было в репертуаре. Русского хорового репертуара вообще не так много, а для камерного хора его очень мало. Пели в основном западноевропейскую музыку эпохи Возрождения (в первую очередь), но для нашего слушателя западноевропейская музыка, да еще и столь отдаленных эпох, особенно в то время не была хлебом насущным. Познакомиться интересно, конечно, как с новинкой — захватывает, но надолго слушателей не удерживает. Бенгальский огонь — ярко, но быстро. Посмотрев на эту волну 1960-х, я ставил для себя другую задачу, когда пришел к задумке создания собственного камерного хора. Во-первых, найти другую манеру общения со слушателем, другую эстетику, другую стилевую манеру, другой посыл в зал. Манера — индивидуальная, чтобы человек, пришедший в зал, понимал и чувствовал, что мы поем именно для него. Во-вторых, репертуар должен быть обязательно русский. Это я поставил во главу угла, и мне кажется, что мы выжили именно благодаря такому изначальному подходу. В этом была идея некоторого даже оппонирования моему учителю и его коллективу — Александру Васильевичу Свешникову и его Русскому хору. Там, в конце его жизни, было как? Хор на сцене вещает, паства в зале — воспринимает. Личностный контакт минимален, больше парадности и официоза.

Что касается русского репертуара, то уже с первых программ мы стали петь русскую духовную музыку. Она была скромная, но все же эта линия была намечена — «Многолетие Петру Первому», кант на заключение Ништадтского мира и застольная «Похвала хозяину». Два из трех произведений были с духовной составляющей.

— Как это воспринималось тогда?

— Наша пластинка с записью фрагментов Литургии Рахманинова вышла под титлом «Семь хоров, опус 31». То есть назвать произведение своим именем было решительно невозможно. Да и как вышла эта пластинка — тоже целая история. На «Мелодии» мне поставили условие: получить разрешение в Министерстве культуры СССР. Я пришел к Василию Феодосьевичу Кухарскому, заместителю Фурцевой, он был человеком понимающим и на мое обращение ответил: «Я не слышал твоей просьбы, и я об этом ничего не знаю, а если увижу пластинку, сделаю вид, что ничего не заметил». Все шло совсем не просто. Это после 1988 года — тысячелетия Крещения Руси, а особенно после 1991-го — все стали смелые, и русская духовная музыка зазвучала везде. А в 1970-е для такого нужна была и смелость, и дипломатичность. Когда мы исполняли те же фрагменты Рахманинова в БЗК, меня директор зала спрашивает: «А разрешение есть?» Я на это отвечаю уклончиво: «А я пригласил на концерт Петра Ниловича Демичева, министра культуры СССР, кандидата в члены Политбюро». Вопрос был снят сам собой — поди проверь!

— Как возник ваш личный музыкантский интерес к духовной музыке, если она тогда не звучала, не исполнялась, не изучалась?

— В годы студенчества я заходил в церкви — из любознательности. Бабушка меня крестила втайне от моего папы, и, видимо, что-то этим было заронено в сознание и душу. Именно там я и услышал отдельные песнопения из Рахманинова — в частности, в храме на Большой Ордынке. После этого обратился в консерваторскую библиотеку за нотами «Всенощной» Рахманинова — чтобы уже посмотреть самому материал. От своего педагога, ректора консерватории Свешникова я получил не то что нагоняй, а гораздо больше — он готов был меня стереть в порошок: шел 1948 год.

Не могу сказать, что был большой выбор, кого послушать из церковных хоров. Но вместе с тем были некоторые — просто великолепные. Например, в Никольской церкви в Ленинграде, куда ходили моряки, — хор там был потрясающий. Во Владимирском соборе в Киеве хор регента Гайдая, отца знаменитой оперной певицы Зои Гайдай, — невероятный. А дьякон был там — фантастический, таких теперь не бывает — двухметрового роста, косая сажень в плечах, а голос гремел как колокол! Не хуже, чем у Бориса Штоколова. А мне было 19 лет — это был как раз тот период, когда я много ходил в церкви и слушал церковные хоры. Фактор запретного плода сыграл свою роль. И, конечно, крещение в детстве — какой-то импульс это все-таки дало, что-то внутри, в душе зацепилось.

— По какому принципу вы формировали первый состав хора?

— Будучи тогда ректором Музыкально-педагогического института имени Гнесиных, я решил создать свой хор. Почему? До этого момента я работал в государственных коллективах «Дойна» и Ленинградской капелле имени М.И. Глинки, в которых я вынужден был в какой-то мере поворачивать сложившуюся исполнительскую эстетику на свой лад. Таким образом, я не мог «петь в полный голос». Теперь мне захотелось петь своим голосом, поэтому я, кликнув клич, не мог отбирать, а мог только набирать желающих. Я никого не задерживал, никого не упрашивал. Оставались только те, кому моя эстетика нравилась, благо, что это была наша «самодеятельность». Через год после создания нас уже пригласили на фестиваль в Киев, поскольку слух о появлении нового коллектива быстро разнесся. И мы пели концерт духовной музыки в Святой Софии. Нас было 22 человека, и после концерта радости нашей не было конца, потому что это было настоящее единение душ.

— То есть набор удался — вы нашли своих людей! Тут, наверное, важна интуиция?

— Хор — достаточно капризный организм: приходя каждый раз на репетицию, ты должен почувствовать, какая атмосфера складывается в коллективе именно сегодня, и ей соответствовать. Есть всегда место вещам неудобным и даже парадоксальным: должностная обязанность предписывает тебе наказать артиста, совершившего дисциплинарный проступок, а человек в тебе протестует против этого наказания. Противоречие разума и сердца, которое проявляется весьма нередко! Также очень непростая проблема выгорания — и для руководителя, и для артистов хора: поначалу даже непонятно, как ее решать. Только с опытом, постепенно, приходишь к пониманию, что смена настроений, вида деятельности здесь очень способна помочь.

— Хор быстро превратился из любительского в профессиональный. Где здесь для вас грань? Ведь есть прекрасные любительские хоры и есть не очень хорошие профессиональные…

— Все дело в таланте дирижера хора, в его личности. Как говорится, рыба тухнет с головы. Если есть настоящий руководитель в хоре, личность, — вокруг него все вертится. Он и является той силой, которая порождает вокруг себя определенную атмосферу. И еще такой момент — отношения в коллективе. Приведу вам пример: Детский хор «Весна», основанный Александром Пономаревым, а теперь возглавляемый Надеждой Авериной, — великолепный любительский коллектив, высочайшего класса. Коллектив, где все построено на любви. А в профессиональном коллективе к человеческим и производственным отношениям примешиваются деньги. И, как следствие, зависть; и если этот денежный интерес превалирует или становится вообще единственным в деятельности коллектива, то тогда пиши пропало, творчества там не будет, высокого искусства не будет. Наш хор долгое время работал не на балансе, а на превалировании в составе хора людей, которые работали в нем за идею. И тогда тебе гораздо проще руководить. Это очень видно по лицам артистов — какая атмосфера царит в хоре. Одному лидеру они отдаются в пении, все устремлены к нему, а в другом хоре этой связки нет, все весьма формально. Опять же дело в лидере, который и сам должен отдаваться делу с удовольствием, а не только и не столько за зарплату. Нужно быть личностью, чтобы к тебе люди тянулись и хотели с тобой петь. Нужны в равной степени талант и искренность, это дело должно быть согрето твоим сердцем. Нужно обожать свою профессию — тогда люди чувствуют, что ты предан этому делу без остатка.

— Вы всегда были преданы хоровому искусству? Не хотелось расширить поле деятельности, встать к оркестру?

— Я всегда очень трезво оценивал свои возможности. Если хотите, я — большой самоед. К оркестру я вставал и не раз, но только вместе с хором. И только потому и тогда, когда видел и, увы, не раз, как некоторые симфонические дирижеры способны разрушить то, что ты с хором создал. Если картина противоположная — а такое, к счастью, было тоже не раз, например когда мы пели с Федосеевым, Плетневым, Сондецкисом, Спиваковым, — когда они не то что не разрушали, а улучшали и приумножали, то зачем тут я нужен? В этом случае за пультом настоящий мастер, и я ему с удовольствием готовлю хор.

— Роль вашего хора неоценима не только в возрождении духовной музыки, но и в создании нового репертуара.

— Самые главные мои авторы, кто тут очень много сделал значимого, — это Георгий Свиридов и Валерий Гаврилин. Оба так чувствовали и знали хор, что их хоровое письмо можно назвать и виртуозным, и совершенным. На старом репертуаре ни один творческий коллектив не сыграет своей роли в общем развитии искусства — нужна музыка современников, нужно то, что написано специально на тебя, в расчете на твои возможности. Кстати, и композитору общение с непосредственным исполнителем дает очень многое в плане творческого роста и профессионализма. Еще могу назвать Эдуарда Артемьева — его «Девять шагов к Преображению», масштабнейшее сочинение, увы, недооцененное, но его время еще придет. Как ни относись к советской власти, у большевиков, как у наследников просвещенческой традиции, был пиетет к высокому искусству. И этот пиетет в обществе очень культивировался. А теперь такого нет и близко. И еще один парадоксальный момент — под прессом, в отличие от свободы, создаются такие условия для художника, что он творит глубже и более цельно, от противного, своего рода сопротивление материала дает свой бесценный результат.

— В чем вы еще видите роль вашего хора в общественном развитии и искусстве?

— Я всегда стремился всей нашей деятельностью доказать, что хор — это не серятина, что это — искусство, что это — творческий организм огромных художественных возможностей. Надеюсь, что наша деятельность оказала некоторое влияние на современную хоровую культуру. Самодеятельные хоры, благодаря энтузиазму их руководителей, сегодня на порядок выше, чем это было несколько лет тому назад. Однако музыкальное воспитание подрастающих поколений равно нулю. Ушинский говорил, что школа должна воспитывать цифрой, буквой и нотой. С последним у нас совсем плохо. Но есть и положительное: расслоение публики и возникновение устойчивой прослойки тех, кто интересуется хоровым искусством постоянно. Она не очень многочисленная, но стабильная. И мы видим ее на наших концертах.

Фотографии: Сергей Киселев / АГН Москва; Photoxpress.