Собеседница «Культуры» — музыкант с мировым именем, педагог, общественный деятель, ведущая программы «Дневник пианистки» на радио «Орфей».

— Екатерина, традиционный вопрос: чем заняты в период пандемии?

— Пандемия сейчас почти уже не ощущается. Но заполняемость залов все же остается неполной: в каких-то городах мы видим заполняемость 50%, в каких-то уже и больше. Я помню эти 25% заполняемости, они «недозвучивали», как музыканты любят говорить, хотя невозможно не отдать должное этим бесценным слушателям, самым верным, преданным. 50% заполняемости зала — это совсем другая энергетика. Слушатели наполняют зал аплодисментами и энергией благодарности на 100%. А мы, музыканты, играем всегда так, как будто перед тобой полный зрительский зал, даже если бы и сидело в зале лишь три человека. Нас так учили, это уже в крови…

— Какие качества профессионального музыканта вы могли бы назвать?

— Хороший вопрос. В дипломе у профессиональных музыкантов-пианистов написано: «Концертный исполнитель, преподаватель, артист камерного ансамбля, концертмейстер». Первые три — и есть моя работа, а в роли концертмейстера я выступаю крайне редко. Качества профессионального музыканта в моих трех ипостасях разные. У концертного исполнителя — природные данные, то есть чувство ритма, музыкальная память и так далее, затем идет работоспособность, знание своих «пределов», мобильность, самодисциплина, уверенность в себе.

У преподавателя — это терпение, способность учиться самому дальше, уверенность в себе, конечно, тоже. Но при этом преподаватель не должен «бронзоветь». Нужно находиться в диалоге с учениками. Я, наверное, недостаточно авторитарный педагог (улыбается).

Артист камерного ансамбля — вообще сплошное удовольствие. У меня есть камерный ансамбль, это наше «Трио солистов Московской филармонии», состоящее из скрипача Никиты Борисоглебского, виолончелиста Сергея Антонова и меня, пианистки. Мы существуем уже 12 лет.

— Вам приходится прослушивать много начинающих исполнителей в консерватории. Талант проявляется уже на начальном этапе?

— В консерваторию приходят поступать достаточно взрослые ребята в возрасте 17–19 лет. Это никак нельзя назвать «начальным этапом», они уже достаточно сформировавшиеся люди. Вся «черновая техника» у талантливых людей ставится раньше. Я помню себя, когда я пришла в консерваторию уже лауреатом взрослого конкурса. По многим видно, что на данный момент это готовый артист, но при этом через десять лет он станет совсем другим. Созрел ли он или не созрел? И то, и другое одновременно. Бывает, что и в 18 лет еще не все понятно, надо понаблюдать. Классический подход у нас, в Центральной музыкальной школе при консерватории, такой: есть конкурсный класс — четвертый. По итогам четвертого класса отсеиваются те, кто совсем не пригоден к профессии. В первом классе можно не угадать или ошибиться, и это не проблема «неопытных» педагогов. Это физиология и психология детей. Еще один конкурс проходит после восьмого класса. Подросток может в этом возрасте чем-то другим увлечься. Или же, наоборот, он начинает увлекаться музыкой в этом возрасте осознанно. Талант очень нуждается в поддержке мотивацией, но сама по себе мотивация не означает талант. Так же как и очень талантливый человек в детстве может быть очень ленивым.

— Мне кажется, с уходом в прошлое советской музыкальной школы мы потеряли, наверное, гениальных исполнителей. Сейчас музыкантов такого уровня, как Ростропович, Шостакович или Шнитке, нет. Вы согласны?

— Провокационный вопрос. Я не сторонница теории, что все великие умерли. История развивается… Поколения сменяют друг друга, и художественные эпохи сменяют друг друга. В советское время была другая художественная эпоха.

Нельзя же сказать, что во времена зарождения музыкальной школы, появления первых российских консерваторий, т.е. во времена юности Чайковского, все были великие. И нельзя сказать, что сейчас совсем никого из великих нет. В наше время есть выдающиеся исполнители — Григорий Соколов, Михаил Плетнев, Виктор Третьяков...

Да, в некотором плане понятие советской музыкальной культуры ушло в прошлое, вместе со страной и вместе с социальными сопровождающими этой культуры. Например, сейчас композитору государство не заказывает сочинений, зато, выезжая за рубеж, исполнители не обязаны отдавать все свои гонорары в советское посольство. В чем-то стало легче, а в чем-то тяжелее. Например, победитель Конкурса Чайковского в советские времена был обеспечен государством необходимым количеством концертов. Сейчас необязательно быть победителем крупного конкурса, чтобы стать известным музыкантом…

— Вам удается совмещать в концертной программе трудносовместимое — например, Скрябина с Рахманиновым, которые при жизни явно недолюбливали друг друга…

— Искусство составления концертов — это отдельное направление в музыкальном творчестве. Не последним аргументом являются вкусы публики, их надо учитывать. В этом нет никакого популизма, есть простое желание наполнить зрительный зал и порадовать слушателей. Составить разнообразную программу — это важно. Хотя бывают и монографические программы, составленные из сочинений одного композитора: Шопен, Лист, Рахманинов, Скрябин…

Я увлеклась составлением программ с какой-то объединяющей идеей. Например, в этом сезоне это «Русские картины». До этого у меня была программа, как я ее называла для себя, «Времена года 2». Это программа в одном отделении. Я взяла пьесы Чайковского, но другие, не те, что в любимом цикле «Времена года», пьесы из разных опусов Петра Ильича. Ничего «постороннего» не добавляла. Только последняя пьеса — «Вальс цветов» из «Щелкунчика» прозвучала в транскрипции современного пианиста Вячеслава Грязнова. А то, что вы сказали про Скрябина с Рахманиновым,— да, они при жизни недолюбливали друг друга, хотя Рахманинов после кончины Скрябина идеально благородно себя повел: помогал вдове, способствовал продвижению сочинений композитора. Но это были две планеты на разных орбитах.

— На разных жизненных этапах нам близки разные композиторы. Кто из композиторов вам наиболее близок на данный момент?

— Я способна сегодня найти в композиторе то гениальное, что мне, может быть, и не близко, но от этого его музыка не перестает быть гениальной. Я воспринимаю композитора как данность, понимая, что хорошей музыки на самом деле очень много. Да, есть композиторы, которые ближе, есть те, что дальше. Например, у меня был период, когда мне казалось, что лучше Шопена или Рахманинова никого быть не может. Конечно, никуда они не делись, а любовь к Чайковскому за все это время только углубилась…

— Вы близко знали Мстислава Ростроповича, были стипендиатом его фонда. Скажите о нем, пожалуйста, пару слов. Какой-нибудь малоизвестный эпизод.

— Мне кажется, он был такой открытый человек, что малоизвестных эпизодов, связанных с ним, почти нет. Хотя... почему-то я вспомнила один эпизод. Я еще молоденькая была, недавняя студентка, и мы играли с ним в Саратове. И он очень большие комплименты мне говорил после концерта: «У тебя только одна конкурентка — это Марта Аргерих». А для пианистки это очень серьезная похвала. Очень много было таких добрых слов, сказанных им, потому что он действительно был теплый, искренний человек, который не стеснялся говорить ободряющие слова, особенно молодым. Я была стипендиатом его фонда, он лично меня пригласил, назначил стипендию имени Эмиля Гилельса, а это о многом говорит. И когда мы летели обратно, из Саратова в Москву, я подумала: «Ну как же так! Концерт прошел чудесно, столько добрых слов он мне сказал, надо попросить у него автограф». Я осмелилась и попросила, честно говоря, думая, что он это все напишет, и у меня останется на память. А он написал какие-то хорошие, но общие слова. И я поняла потом, много лет спустя, какая в этом была мудрость. Не зазнавайся! (улыбается).

— Поэт Борис Пастернак писал: «Тишина, ты — лучшее из всего, что слышал…» Вы можете про себя в минуты покоя сказать так?

— Сейчас тишина — большая роскошь. Тишина, прежде всего, информационная. Если бы я была более свободным человеком, я бы удалилась из соцсетей. Но артистическая профессия обязывает все равно там находиться. Я понимаю, что есть какая-то зависимость от соцсетей, у каждого из нас. Для меня сейчас тишина — это не отсутствие звуков музыки, а отсутствие информационного шума. Музыка, наоборот, пусть будет и дальше.

— Когда вы слушаете музыку, неважно, Джо Дассена, Стинга, Джорджа Майкла, вы обращаете внимание главным образом на то, как это исполнено, или же на текстовую, смысловую часть?

— Перечисленные вами исполнители — это неакадемическая музыка. Неакадемическую музыку я слушаю как обычный слушатель. И слушаю довольно много, особенно за рулем. Академической музыки хватает мне и в работе, и около нее. Не могу находиться все время только во взаимодействии с академической музыкой, устаю.

Тем не менее для меня как профессионального музыканта существуют разные типы слушания академической музыки: первый — это педагогический, второй — это разговор двух коллег, третий — когда ты слушаешь великого музыканта и понимаешь, что здесь уже не о чем спорить. Кроме того, подключается и моя педагогическая практика — я иногда слушаю студентов как коллег, и это тоже, признаюсь, большое счастье.

Вообще у меня вся музыка делится на академическую и неакадемическую. Академическую я делю на фортепианную и всю остальную. Для фортепианной музыки я не слушатель, я внутренний критик. Струнную музыку мне проще анализировать, я больше в ней понимаю, чем, скажем, в музыке для ударных инструментов. Но все равно, какая бы ни была музыка, это моя профессиональная сфера. Просто, когда я слушаю именно фортепианную музыку, я слышу все: как сделано, вплоть до мельчайшего «шовчика»…

— В последнее время много шуму наделал недавний альбом Земфиры. Как вам «Бордерлайн»?

— Мне кажется, она изумительный музыкант. Она на меня влияет как на слушателя с 1999 года, когда я была еще юной студенткой, и продолжает влиять по сей день. Кто-то из критиков сказал, что она осталась такой, как была в 90-е. Она творец. Она живет по своим законам. Мне очень хочется послушать этот альбом на какой-то очень классной аппаратуре или в хороших наушниках, потому что там такая работа со звуком, немыслимая, которая даже с телефона слышна. Некоторые вещи эмоционально очень зацепили. Наверное, в этом и есть секрет: с ней ты возвращаешься к страстям своей юности. Она певец нашего поколения.

— Вам доводилось работать с Вячеславом Бутусовым. Как он на вас вышел?

— Его супруга Анжелика Эстоева приходила на мой концерт в Большой зал Петербургской филармонии, побывала у меня за кулисами. Я, конечно, знала о Вячеславе как человек, который в 90-е годы был подростком. Невозможно было не слушать его песни в ту пору. Хотя в ЦМШ мы так сильно русским роком не увлекались… Некоторые песни его я очень любила, например, «Апостол Андрей» или «Я хочу быть с тобой».

Однажды Вячеславу пришла в голову мысль исполнять собственные песни под аккомпанемент не рок-группы, а фортепиано соло. И мы это сделали. У нас был замечательный аранжировщик Игорь Грибков, который из рок-песен сделал практически камерно-вокальную музыку. Одна композиция была похожа на прелюдию из «Хорошо темперированного клавира» Баха, другая похожа на романс «Весенние воды» Рахманинова, третья — на сонату Бетховена... Из этого вырос спектакль «Пробужденная радость». Вячеслав — очень разносторонний человек. Он и в литературе себя проявляет. Он писал новеллы, собрал их в историю любви двух лирических героев — видимо, себя самого и своей супруги Анжелики. Детский хор пел его музыку, и все это перемежалось нашими номерами. Было так красиво!

Пару-тройку лет спустя Вячеслав сочинил фортепианные миниатюры и прислал мне в нотах, несмотря на то, что он сам нотной грамотой не владеет. И снова Игорь Грибков это все помог аранжировать. А когда мы решили рискнуть сесть в студии с этим материалом, Вячеслав стал рассказывать о содержании пьес, об их сюжетах, подтекстах, о том, что вдохновляло его в момент создания, даже об их архитектонике (Вячеслав — архитектор по образованию). Многие пьесы оказались связаны с библейскими, глубоко христианскими сюжетами. Его, верующего человека, эти темы вдохновляли на размышления и воплощение их в звуках.

Вышел студийный альбом, у пьес появились названия с именами художников Возрождения. Я считаю, это совершенно замечательный альбом. По жанру — и не классика, и не рок. По сути, это фортепианная инструментальная музыка. Там ни в одной пьесе нет вокала. Только звуки рояля. Совершенно новый для меня подход был применен к звукорежиссуре.

— Не секрет, что исполнители исполняют одни и те же произведения, выходят на одну и ту же сцену, даже мизансцена одна и та же: исполнитель и рояль. Как сохранить индивидуальность на сцене?

— Приведу цитату, услышанную в пересказе. Возможно, это сказала Алла Демидова: «Молодежь — это те, которых очень много, и они все одинаковые». Мне кажется, индивидуальность проявляется с возрастом. Но бывает индивидуальность — как та же Земфира. Она даже в молодости была такая, что ни с кем не перепутаешь.

Мне трудно судить, была ли я такою индивидуальностью в молодости. Мне кажется, что была. Но тем сложнее. Быть индивидуальностью не так легко, это рождает большое противодействие. Сейчас надо просто быть собой, этого достаточно. Прислушиваться к себе. Я уже давно знаю, что мое и что не мое. Разобраться в этом — одно из самых увлекательных в жизни занятий…

— Вы президент Международного молодежного фестиваля «Зеленый шум», который ежегодно проходит в Сургуте. Что для вас значит этот фестиваль?

— Это мое любимое «дитя». У меня не так много больших проектов. Это самый крупный из них, он существует с 2013 года. В нем я выполняю роль худрука. Я веду его как человек, который формирует программу, концепцию. В этом мне помогает руководство Сургутской филармонии и ее директор Яков Семенович Черняк. Мы всё создаем вместе, всё обсуждаем, прислушиваемся к мнению друг друга. Концепция у нас такая — показать творчество молодых.

Бывают участники маленькие, бывают постарше... К нам приезжали детки совсем, лауреаты премии «Щелкунчик». А есть, например, такие, как Константин Емельянов, один из победителей Конкурса Чайковского. И всегда интересно, угадаешь или не угадаешь талантливого исполнителя, будущую «звезду». На одном из первых фестивалей у нас была Венера Гимадиева, Люка Дебарг приезжал. Их сейчас не надо представлять, а тогда Сургут был их стартовой площадкой.

— Вы член Совета по культуре при президенте РФ. Недавно инициированный вами законопроект о музыкальных школах и школах искусств прошел все стадии согласования и подписан президентом. Почему для вас лично эта тема так важна?

— Не возьмусь говорить, что оставляю серьезный след в истории исполнительской музыки. Исполнителей много. Конкуренция большая. Достижение, лично мое, наверное, в том, что мне удалось «пробиться на большую сцену» (смеется). Эту формулировку я не очень люблю, но суть вы поняли.

Мне хочется надеяться, что мои скромные усилия, направленные на развитие детского музыкального образования, к чему-то приведут. И то, что законопроект, придающий детским школам искусств особый статус, утвержден, о многом говорит.

В Советском Союзе была замечательная система музыкального образования, которую, кстати, во многом скопировал Китай. Мне очень не хочется, чтобы наша страна сдавала свои позиции в этом направлении. Самое главное в генетике — это передать свои гены. Гены же бывают не только биологические. И именно культурные гены мы должны передать будущим поколениям.