Тихон СЫСОЕВ

05.03.2022

Материал опубликован в №12 печатной версии газеты «Культура» от 23 декабря 2021 года в рамках темы номера «Фонды: смогут ли они стать «мотором» культурного развития?».

Что мешает перенять зарубежный опыт культурных фондов в России? Об этом «Культура» поговорила с Екатериной Хауниной, завкафедрой экономики искусства и культурной политики продюсерского факультета Школы-студии МХАТ, старшим научным сотрудником Государственного института искусствознания, и Валентиной Музычук, заместителем директора по научной работе Института экономики РАН, главным научным сотрудником Государственного института искусствознания.

— Какие системные отличия вы бы выделили, сравнивая работу российских культурных фондов и зарубежных?

Екатерина Хаунина: Просто на этот вопрос, конечно, не ответишь. Сколько стран, столько есть и систем финансирования культуры через фонды. Причем эти системы обусловлены и историческими, и политическими, и экономическими факторами. Огромную роль играет и уровень благосостояния, развитость корпоративного сектора, налоговая политика, характер законодательного регулирования, модель культурной политики.

Приведу такой пример. На Западе уже давно работает наследственное право. Оно создано для состоятельных людей, которые заранее думают о своих финансах и хотят, чтобы после смерти эти активы пошли на социально значимые проекты, а не просто осели в семье.

Да, в России в 2018 году вступил в силу федеральный закон, который позволяет гражданам в завещательном порядке распорядиться о создании наследственного фонда, но в западной системе объемы средств, которые направляются в культуру по завещанию, весьма значительны.

Вдобавок к этому на Западе активно развиваются эндаумент-фонды (фонды целевого капитала, где поступающие средства не расходуются, а передаются в доверительное управление профессиональной компании. — «Культура»). Еще очень развита система фандрайзинга, когда фонды привлекают средства разных людей, пользуясь своим высоким доверием.

— То есть первое отличие связано с тем, что зарубежные фонды используют крайне разветвленную сеть для аккумуляции активов, которой в России пока не существует, или она находится в зачаточном состоянии?

Екатерина Хаунина: Именно. За рубежом источники наполнения фондов самые разнообразные, а у нас такой многоканальности пока нет.

Валентина Музычук: Прежде всего, функционирование разветвленной сети самых разнообразных фондов, в том числе и для поддержки культуры, тесно связано с существованием прогрессивной шкалы налогообложения. Во многом здесь работает не альтруистический взгляд на мир, а рациональное желание минимизировать свои налоговые отчисления.

В результате перечисления благотворительных пожертвований в фонд налогоплательщик автоматически попадает под меньшую налоговую ставку. Это касается как подоходного налога для физических лиц, так и налога на прибыль для частных компаний. То есть это выгодно и конкретному налогоплательщику, и государству, которое таким косвенным образом регулирует финансовые потоки и минимизирует расходы, связанные с налоговым администрированием. В ситуации с единой для всех ставкой налогообложения эта система не работает.

Я бы хотела добавить, что те фонды, которые обладают самым большим ресурсным потенциалом, так как формируются и за счет государственных денег, и за счет частных средств, в России пока не очень развиваются. К сожалению, в нашей стране нет механизма для смешения этих потоков, поэтому функционируют либо сугубо государственные фонды, либо частные фонды.

Екатерина Хаунина: Да, в квазигосударственных фондах учредителями являются и государство, и частные лица. Отличие от государственных фондов заключается в том, как осуществляется управление и распределение бюджета фонда. Работа над программой реализации деятельности подобных фондов может проводиться представителями государственного и частного сектора, которые входят в правление данных фондов.

В таких фондах управление осуществляется по принципу «вытянутой руки», когда совет имеет достаточно широкие полномочия по распределению средств. Квазигосударственные фонды весьма развиты в европейских странах. Например, во Франции такие фонды оказывают поддержку современному искусству, всем формам аудиовизуального искусства, кинематографии.

Валентина Музычук: Есть еще одна интересная практика — так называемые лотерейные фонды. Они наполняются за счет средств национальных лотерей. Например, в Великобритании уже с 1994 года существует национальная лотерея, через которую поступают миллиарды фунтов стерлингов (с момента создания) на развитие культуры.

За счет средств лотерейного фонда удалось восстановить культурные объекты как мирового, так и местного значения, создать тысячи новых рабочих мест, открыть целую сеть грантовой поддержки. Такие же лотерейные фонды существуют в Финляндии и Италии, но там масштабы деятельности значительно скромнее.

А практика создания прибалтийских фондов сводится к аккумулированию части поступлений от продажи (демериторных) благ, потребление которых вредит здоровью или социально не одобряется. Получается, что эти поступления являются своего рода компенсацией в развитие культуры за ущерб от не слишком здоровых привычек населения.

Так, Эстонский фонд культуры пополняется за счет специальных налоговых отчислений: часть от акцизов на табак и алкогольную продукцию, а часть от налога на азартные игры и тотализаторы.

Кроме того, эти фонды могут наполняться за счет отчислений от рекламы на телевидении, части абонентской платы за телевидение и радиовещание. Причем собранные средства направляются не только на финансирование государственных радиостанций и телеканалов, но и частично распределяются на гранты в культурной сфере.

— А что насчет частных фондов?

Екатерина Хаунина: На Западе их очень много. Частный фонд — это один из видов благотворительных фондов, управляющий средствами (обычно полученными из одного источника, которым может быть частное лицо, семья или корпорация) через доверенных лиц или директоров, которые направляются на общественное благо.

Такие фонды очень распространены в англосаксонских странах. Немало частных фондов и в Германии, Италии, Испании. Во-первых, наличие подобного фонда — важная репутационная история. А во-вторых, это позволяет таким семьям получать определенные налоговые льготы, особенно в США.

— То есть тут возникает и прагматический мотив — «спасения» своих активов?

Екатерина Хаунина: В том числе. Причем эта система налоговых льгот очень разветвлена и разнообразна, и в тех же США разнится от штата к штату. Кстати, схожие налоговые механизмы распространяются и на наследственные фонды — это еще один стимул для богатых людей именно так распоряжаться своими активами.

Валентина Музычук: Интересно, что за рубежом многие крупные владельцы таких частных фондов — это верующие люди. По сути, такие отчисления на культуру замещают для них то, что раньше называлось церковной десятиной. И, кстати, наличие серьезной религиозной традиции играет важную роль даже в Европе, несмотря на ее секулярность.

Екатерина Хаунина: Более того, частные фонды внутри себя очень неоднородны, направленность их деятельности весьма разнообразна. Часто она закладывается на моменте создания фонда, иногда с годами деятельность частного фонда заметно расширяется. Например, балетные фонды не просто сохраняют, но и продвигают балетное наследие через собственную систему конкурсов и грантов.

Валентина Музычук: Да, и здесь я бы как раз выделила еще один важный момент, который показывает отличие западной институциональной среды, в которой работают фонды, от российской. Нужно понимать, что фондовая поддержка культуры — это всегда нацеленность на долгосрочные тренды. А в России, в отличие от западных стран, пока нет нацеленности на игру вдолгую.

По сути, укоренившиеся в России неформальные институты не позволяют принимать в расчет длинный горизонт планирования. Зачем думать сейчас о создании фонда целевого капитала, когда плодами этого фонда будут пользоваться другие люди? Деньги нужны здесь и сейчас. Это типичная установка для современных менеджеров в сфере культуры.

Екатерина Хаунина: Кроме того, несмотря на достижения в области благотворительности в последние два десятилетия, в России в обществе уровень доверия к разным институциям невысок. Нет понимания и долгосрочного вложения средств на культурные проекты. Это осложняет отдельные направления фандрайзинга, особенно при формировании фондов целевого капитала (эндаумент-фондов).

Кстати, здесь важно сказать, что законодательство многих западных стран позволяет фондам поддержки в рамках разрешенной им деятельности вести и определенный бизнес, на который также распространяются некоторые налоговые льготы.

— Например?

Екатерина Хаунина: Скажем, во Франции те фонды, которые связаны с поддержкой современного искусства, имеют право продавать свою продукцию, картины живущих художников, заключив с ними договор, могут организовывать коммерческие выставки. Главное, чтобы этот бизнес не выходил за пределы их уставной деятельности.

Валентина Музычук: И вот здесь мы подступаем к еще одному важному отличию. Для того чтобы культурные фонды активно функционировали, должен существовать развитый финансовый рынок. Именно поэтому, к примеру, в англосаксонских странах прижились эндаумент-фонды: у них для такого рода институций есть среда, есть целый набор финансовых инструментов, которые помогают инвестировать полученные средства, их приумножать и так далее.

— Выше вы упомянули фонды, работающие на основе фандрайзинга. Не могли бы рассказать, в чем их специфика?

Екатерина Хаунина: Такие фонды не являются именными и нацелены на то, чтобы собирать средства от индивидуальных или корпоративных жертвователей, а затем используют их для различных программ поддержки культуры и искусства. В наибольшей степени они распространены в Северной Америке — в США и Канаде. На самом деле это очень удобная форма для фонда, которая к тому же еще и подкреплена глубокими социально-экономическими традициями.

Любопытно, что в США сегодня даже ведутся большие дискуссии вокруг этих фондов с огромными ежегодными бюджетами — о том, насколько правильно они в принципе перераспределяют эти ресурсы. Потому что их влияние в последние десятилетия заметно выросло. Они стали очень серьезными игроками, которые по некоторым социально-культурным направлениям часто перекрывают даже участие государства. Это во многом показывает, насколько системны пожертвования в эти фонды.

— А если говорить о западных бизнес-структурах, насколько они вовлечены в развитие культурных программ?

Екатерина Хаунина: Вовлечены очень сильно. Есть так называемые корпоративные фонды, которые, кстати, активно появляются и в России. Корпоративные фонды образуются за счет финансовых поступлений от самих компаний для некоммерческих целей. Эти компании также влияют на деятельность фондов и напрямую участвуют в реализации выбранных программ.

В России такие фонды есть у АФК «Система», «Северстали», «Сибура», РУСАЛа, Райффайзенбанка, Альфа-банка, ВТБ, «Сбера». В этом смысле российский бизнес уже делает достаточно для сферы культуры и понимает, что такое корпоративно-социальная ответственность.

Валентина Музычук: А вот банковских фондов в России нет, хотя они очень развиты в странах того же Средиземноморского региона — например, в Испании, Италии или на Кипре. Здесь законы обязывают банки отчислять определенную часть средств на социально и культурно значимые проекты.

В той же Италии объем таких отчислений оценивается в 120–250 миллионов евро ежегодно. Эти средства аккумулируются внутри корпоративного фонда и дальше либо идут на реализацию текущих проектов по заявкам, либо направляются на поддержку искусства на конкурсной основе.

— Вы несколько раз затрагивали тему законодательного регулирования, но хотелось бы поговорить об этом отдельно, потому что регулирование играет огромную роль в той среде, которую вы описываете. Какие здесь вы бы выделили отличия между западными практиками и российскими?

Валентина Музычук: Мне здесь сразу вспоминается интересный пример из американской практики. В начале 2010-х годов в городе Портленд (штат Орегон) поняли, что у них стало проседать дополнительное художественное образование в школах. Учителя и специалисты стали активно покидать город. И тогда было принято решение провести референдум с целью введения дополнительного налога (arts tax).

Идея была в том, чтобы собирать с каждого взрослого жителя штата ежегодный налог в размере 20 долларов (сейчас его подняли до 35 долларов). В итоге люди за это проголосовали, и теперь эти маркированные налоги идут не в бюджет штата, а попадают в специально созданный целевой фонд поддержки, из которого они распределяются на ремонт школ, оснащение оборудованием, художественные стипендии, дополнительные выплаты педагогам и так далее.

Екатерина Хаунина: В этом отношении деятельность фонда очень сильно зависит от регионального законодательства и в целом от прав регионов как таковых. В России, к сожалению, такой законодательной автономии у регионов нет, и это очень сильно тормозит развитие. Тот пример, который привела Валентина, был бы у нас невозможен, потому что в федеральном законодательстве такого права у регионов просто нет. Они не могут ни провести специальную лотерею, чтобы создать такой фонд, ни провести референдум, чтобы начать формировать такие отчисления.

Хотя по налоговому законодательству в России есть, к слову, довольно интересный инструмент. С января 2019 года вступил в силу Федеральный закон (от 27.11.2018 №426-ФЗ), предоставивший налоговые вычеты организациям, оказавшим финансовую поддержку государственным и муниципальным учреждениям культуры. В соответствии с законом организации смогут уменьшить налог на прибыль, уплачиваемый в региональный бюджет, на сумму пожертвований. Однако для применения инвестиционного налогового вычета существуют некоторые условия.

Во-первых, ст. 286.1 НК РФ устанавливает лишь общие принципы применения инвестиционного вычета организациями. Само же право на его применение устанавливается законом субъекта РФ. Если регион не принял соответствующего закона, благотворители, действующие на его территории, не смогут применить вычет.

Во-вторых, субъекты РФ устанавливают и категории учреждений культуры, пожертвования которым учитываются при определении инвестиционного налогового вычета. Кроме того, предельные суммы пожертвований, учитываемых в составе инвестиционного налогового вычета, установят субъекты РФ. В качестве примеров регионов, в которых уже введен подобный налоговый вычет, назову Челябинскую, Ростовскую области, Приморский край.

Валентина Музычук: Да, у Минфина в этом смысле совершенно другая политика: регионы, наоборот, должны оптимизировать бюджетные расходы. Ведь, чтобы получить федеральные деньги, регион должен выполнить ряд условий, а введение инвестиционного налогового вычета, напротив, нарушает какие-то негласные соглашения с тем же Минфином.

Екатерина Хаунина: Кроме того, нужно сказать, что и в самом российском обществе отношение к идее налоговых льгот для бизнеса до сих пор очень настороженное, несмотря на то, что сам бизнес очень изменился с 1990-х годов. Достаточно посмотреть на то, сколько законопроектов было отклонено. Даже внутри культурного сообщества нет понимания того, зачем это нужно лоббировать. А в том же законе о меценатстве, принятом в 2014 году, не предусмотрены никакие новые налоговые льготы для меценатов. Причем это не только российская история — все страны бывшего соцлагеря сталкиваются с такими же проблемами, с таким же недоверием к бизнесу.

В этом отношении есть же ведь еще одна очень интересная модель, которая хорошо зарекомендовала себя в зарубежных странах и с конца 1990-х годов стала выстраиваться и в России, — это фонды местных сообществ. Суть в том, что на уровне регионов, городов и более мелких территориальных единиц создаются фонды. В них направляются финансовые ресурсы, которые расходуются на небольшие проекты, связанные с благоустройством и инфраструктурой, или идут в качестве маленьких творческих грантов небольшим культурным сообществам. Ценность таких фондов в том, что они решают совсем локальные проблемы, которые могут быть незаметны даже на региональном уровне. Сейчас в России есть порядка восьмидесяти фондов местного сообщества.

К слову, раз уж мы добрались до микроуровня, то на Западе есть еще один тип подобных микрофондов — клуб друзей организации. Как правило, они не располагают крупными суммами, зато пожертвования осуществляют на регулярной основе. Клубы друзей театров, музеев, галерей мы можем также встретить и внутри российских институций.

Валентина Музычук: Вообще, если говорить о законодательстве в целом, то нельзя тут не вспомнить теорию реформ академика Виктора Полтеровича из ЦЭМИ РАН. Он, в частности, пишет об опасности так называемых институциональных ловушек, когда в зарубежной практике берется какой-то инструмент и автоматически, без изменений переносится в нашу среду.

Однако наша среда эти институты «отторгает», потому что и законодательство, и традиции, и социальные связи начинают искажать работу этих инструментов, а зачастую они вообще начинают функционировать противоположным образом. И для того, чтобы эту ситуацию исправить, Полтерович предлагает разрабатывать систему промежуточных институтов, пройдя через которые, эти инструменты могут быть адаптированы к российской институциональной среде.

Скажем, введение туристического налога в развитых странах и у нас. В европейских странах с глубокими историческими традициями туристический налог преимущественно аккумулируется в фондах, которые занимаются сохранением культурного наследия. Когда же туристический налог ввели в России (в нескольких пилотных регионах), то региональные власти прежде всего стали направлять эти средства в индустрию гостеприимства, а про сохранение достопримечательностей — содержательной детерминанты туризма — никто и не подумал.

Думаю, что точно такие же промежуточные институты нужны и в контексте развития культурных фондов в России. Зарубежный опыт здесь очень разнообразен, но нужно грамотно его применять в наших реалиях. Безусловно, чем больше фондов появится в сфере культуры, тем быстрее это будет способствовать активизации культурной жизни и формированию культурной среды.

Фотографии: PhotoXpress; на анонсе - Валентина Музычук, фото - Вадим Ахметов/URA.RU/ТАСС.