Елизавета СМИРНОВА

24.11.2021

Текст опубликован в №6 газеты «Культура» за 2021 год в рамках темы номера «Темные времена для культуры»

Если человек болен, важно вовремя распознать болезнь, чтобы иметь возможность ее вылечить. Мы часто упоминаем на страницах нашего издания о наступающих «темных временах» для культуры, потому и решили подробнее остановиться на этой теме. Попытаться превратить ощущения и набор разрозненных фактов в тренд, который поможет спрогнозировать, что ожидает человечество в будущем.

Разговор о «темных временах» — это, конечно, во многом разговор о сущностях, а потому и абстракциях. В самом деле, наша реальность далека от картин захваченного варварами Рима, когда возбужденные толпы крушили памятники и жгли библиотеки. Да, сегодня библиотеки не жгут. Но они просто мало кому нужны. Согласно недавнему опросу, треть россиян не прочитали за год ни одной книги — но, скорее всего, гораздо больше, так как многим пока еще стыдно признаться в том, что они не читают книг. С культурой, если уместно такое сравнение, происходит то же самое, что и с религией во Франции или Германии. Опустевшие церкви стоят, их не сносят. Но теперь там располагаются рестораны и прочие подобные заведения, пользующиеся спросом общества потребления.

Культура вроде бы здесь, с нами. Эрмитаж, Третьяковка, Большой — слава Богу, на месте. Но при том культурное поле быстро истончается и местами уже рвется. Во МХАТе на Тверском бульваре «играет в спектакле» (кстати, за невиданный для многих артистов гонорар) бывшая участница «Дома 2», про которую можно много что прочитать — да и посмотреть в интернетах. «Чтобы привлечь зрителей», поясняют нам. В Древнем Риме зрителей эффективно привлекали тем, что гладиаторы резали друг другу глотки. По ощущениям, возвращение цирков в их первоначальном функционале уже не за горами.

Понимание того, что происходит сегодня с культурой, во многом упирается в расшифровку самого этого термина. В своем конечном смысле культура — это прежде всего самопознание человека и последующее движение к установленному им самим идеалу, который так или иначе перекликается с образом Бога-творца. По сути, культура — это многократное повторение в разных формах акта сотворения мира. Другими словами, достаточно тяжелая, напряженная работа, предъявляющая к исполнителю массу требований интеллектуального и духовного порядка.

Но «что-то случилось», и, как пишет нам в своей колонке кинокритик Кирилл Разлогов, «культура познания» стремительно превращается сегодня исключительно в «культуру развлечений». Человеку перестал быть интересен собственно человек — в смысле его внутреннего потенциала, исследовать и развивать который призывали человечество все главные мировые религии. По большому счету, на смену человеку-творцу пришел человек-потребитель, существо, по набору инстинктов располагающееся значительно ближе к животному миру. Оно сосредоточено в основном на внешней среде, в смысле ее использования в своих целях, и видит мир прежде всего как некую ресурсную базу, а не зеркало для самопознания.

Определить причины быстрого перехода «от познания к развлечению» весьма непросто, хотя прецеденты, возможно, в истории уже были — вспомним хотя бы позднюю Римскую империю. Возможно, в культуре, так же как в общественном развитии, действуют определенные циклы. Другая версия связана с тем, что мир стал слишком сложен и одновременно слишком комфортен, что лишает стимулов к интеллектуальному и т.д. саморазвитию. Говорят и о новой эпохе классового «окостенения» и остановке «лифтов наверх», когда под видом демократии на верхушке социальной пирамиды (в том числе культурной ее составляющей) формируются высшие касты, проникнуть в которые новым лицам практически невозможно. Отсюда застой, копирование, кризис новых идей, расцвет манипулятивных технологий, когда элита пытается забронировать себе сладкую жизнь на столетия вперед.

Конечно, раздается множество голосов о том, что «ничего страшного не происходит». Мол, мир меняется технологически — отсюда и трансформация и самого человека, и культурного пространства. Тем не менее, как мы уже писали, сам термин «культура» имеет отношение прежде всего к развитию и совершенствованию человека, появлению «лучшего» человека и, как следствие, «лучшего» мира. Однако сегодня «лучший мир» строят без «лучшего человека». Мы сосредоточились на исключительно внешнем, на своей «среде обитания». Философ Петр Сапронов определяет это в теме номера как поглощение культуры цивилизацией — при смысловой похожести это два весьма различающихся понятия.

Как отказ от сакрального, «мусорная культура» и глобальное экономическое неравенство вновь привели нас к «темным векам» в культуре.

Несколько месяцев назад Константин Богомолов опубликовал скандальный манифест о кризисе западной культуры и ее скорой смерти. Заявление вроде бы поначалу вызвало ожесточенные споры, но очень скоро о нем забыли. В самом деле, нынешняя культурная жизнь — по крайней мере, ее массовое сегодняшнее восприятие — гораздо занятнее, чем обсуждение заумных манифестов.

Вот, к примеру, Ольга Бузова на сцене МХАТ имени Горького в пьесе «Чудесный грузин». Ревнители классического театра возмущаются тем, что на сцену, где когда-то играл и ставил великий Олег Ефремов, пустили скандальную звезду шоу-бизнеса. Либеральная общественность негодует, что посмели ставить спектакль про Сталина. Сыр-бор что надо! Или, скажем, выдвижение в кандидаты Госдумы бывшей солистки весьма специфической группы «Тату» Юлии Волковой. А что — деятели культуры идут в политику... Шнуров вот уже давно в парламентском Комитете по культуре заседает в качестве эксперта. Участвовал и в дискуссиях по креативной экономике на последнем экономическом форуме в Питере. В самом деле, в определенном виде в креативности ему не откажешь...

Для большинства людей, связывающих себя с культурой, сегодня очевидно — происходят крайне серьезные сдвиги, которые не объяснить фразами «это старики ворчат» или «новое всегда сменяет старое, ничего страшного тут нет». С точки зрения традиционного представления о культуре мы очевидно катимся — возможно, даже падаем — вниз, и в этом смысле важно, на наш взгляд, понимать, почему так происходит и начнется ли вообще «движение вверх». Здесь важно подчеркнуть: культура не существует сама по себе, она всегда — неотделимая часть взрастившего эти культурные образцы общества. Другими словами, нынешние «темные века» в культуре — это не столько про «блогеров» и «поп-див», профанирующих культуру, сколько про саму общественную реальность, их породившую и давшую им такой простор.

ОТ «УДВОЕНИЯ» К ДИЗАЙНУ

Стоит отметить сразу: история развития западной культуры веками выстраивалась вокруг постоянной рефлексии сакрального. Немецкий историк искусства и культуры Ханс Бельтинг, говоря, например, об итальянских церквях эпохи Возрождения, замечает: «Там нет «двух родов образов», а есть образы с «двояким обликом», смотря по тому, понимали ли их как место нахождения святого или как произведение искусства».

Именно это постоянное «удвоение», когда в одном и том же образе можно прочитать его потусторонний смысловой пласт и посюсторонний, придавало западной культуре и постоянное символическое напряжение, и художественную ценность, которая создавалась за счет творческих усилий автора это «удвоение» воплотить.

Сама идея монотеизма с его непостижимым и трансцендентным по отношению к миру Богом как бы постоянно предлагала культуре вызов, ставила перед ней все новые и новые задачи. «Изначальная удаленность Бога сказывается на всей структуре мысли, — пишет в связи с этим культуролог Михаил Ямпольский. — Возникает идея причинности и метафизического принципа мироздания. Еще один важный момент в системе монотеизма — появление эсхатологической перспективы».

Однако современное западное искусство, по словам культуролога, рождается «отделяясь от сакральности образа, то есть в широком смысле — от религии», а значит, постепенно демонтируя и то «удвоение», которое до этого неизменно сопровождал художественный образ. Конечно, этот процесс занял несколько столетий и своей решающей стадии достиг в прошлом веке, когда возникшие из недр секуляризации идеологии окончательно переродились в светский вариант религии. В сущности, идеология — это попытка по-своему пересоздать два фундаментальных свойства религии — метафизический принцип мироздания и эсхатологию.

В интервью газете «Культура» известный философ и богослов Петр Сапронов фактически описал это через логику становления все более изощренной технологической среды (метафизический принцип мироздания), с одной стороны, и через бурный рост индивидуалистической культуры, который шел под знамением веры в неумолимый социальный прогресс (эсхатология), — с другой.

Однако в рамках этого процесса само искусство утрачивает свое прежнее положение медиума между божественным и тварным, что становится особенно очевидным в тот момент, когда век больших идеологических нарративов заканчивается, обернувшись крушением всех надежд. Символически это произошло под гром демонстраций 1968 года; хронологически — после окончания холодной войны.

В итоге мы оказались перед лицом искусства, которое утратило прежнюю сакральную глубину — будь то религиозную или идеологическую. Так что сегодня «никто больше не ждет от него откровений о смысле жизни. Происходит почти окончательное поглощение искусства рынком и отчасти — политической бюрократией», — резюмирует Михаил Ямпольский.

Иными словами, современное искусство все больше превращается в дизайн, априори лишенный потусторонних поисков, как это метко констатировал известный искусствовед Борис Гройс.

КУЛЬТУРНАЯ КАСТА НЕ ДЛЯ ВСЕХ

Наиболее острые кризисные состояния в культуре чаще всего бывают опосредованы не менее острыми социальными и политическими кризисами. Ведь именно болезненный процесс обновления всей общественной жизни дает начало новым формам искусства.

Но что происходит, когда для подобного обновления нет достаточного пространства? Когда горизонт для развития заслонен, а будущее как бы отменяется? Ответ таков: культурная жизнь входит в период уплощения.

Отказавшись от «творческого воздуха», она начинает задыхаться, выплескивая наружу «плоские» творческие осколки, лишенные внутреннего измерения. Еще одна причина современного кризиса культуры лежит в социально-экономической области, которая, однако, глубоко связана с десакрализацией современной культуры.

Не секрет, что высокая социальная мобильность в 20–30-е годы прошлого века обеспечила обновление практически всех общественных сфер. Этот процесс затронул и культуру. Стремительное развитие новых направлений в искусстве было связано с приходом людей, которые прежде не могли рассчитывать на признание профессионального сообщества.

Масштабная демократизация, которая охватила весь мир, осуществила огромный сдвиг. Советская литература в 30-е годы наполнялась детьми крестьян и рабочих, национальных меньшинств, живших до революции за чертой оседлости и редко имевших доступ к высшему образованию. Именно они создавали те произведения, которые теперь принято считать советской литературной классикой.

Яркий пример — судьба нобелевского лауреата Михаила Шолохова, который после революции проделал путь от полуграмотного донского казака с четырьмя классами образования до всемирно известного писателя.

Но с тех пор прошло уже более века. И в последние двадцать лет запустились процессы, противоположные имевшим место во времена русской революции.

Так, согласно исследованию сотрудницы Института социологии РАН Натальи Тихоновой, в России за последние семь лет из семей низшего класса в средний класс смогла попасть всего лишь треть детей. А вот в среднем классе наблюдается стабильность. Менее 20% детей из среднего класса оказались в низшем, а две трети из них вошли в состав среднего класса.

Такая же стагнация заметна и среди занятых в производстве культуры. Например, кино давно стало «семейным делом». Среди фамилий молодых режиссеров и актеров мало случайных. Подобная преемственность заметна и в других сферах — скажем, в том же театре или в литературе, где раздача премий друзьям по «тусовке» стала чем-то заурядным.

Плотность рядов на высшей ступени с каждым годом только увеличивается. Элитные места редко распределяются по принципу таланта. При этом любая новая волна в культуре встречает сильное сопротивление сверху. Те, кто уже смог утвердиться на олимпе, используют любые методы, чтобы не допустить к себе «случайных» людей.

Как следствие, искусство все больше теряет связь с живой и подвижной реальностью, каменеет, превращается, скорее, в ремесло и «проекты». Собственно, отсюда — из ситуации социального тупика — и берут начало многие недуги современной культуры.

«МУСОРНАЯ КУЛЬТУРА»

Известный британский социолог Зигмунт Бауман в свое время ввел в оборот примечательный термин — «мусорная культура». По сути, ученый попытался поставить диагноз современному обществу, для которого «мусорность» стала частью не только материального, но и культурного потребления, где бал правят произведения-однодневки, франшизы, серии и сиквелы. Именно в этой раздражающей многих зашкаливающей «мусорности» просматривается одна из важных характеристик наступающих «темных веков».

А ведь еще сто лет назад немецкий философ Вальтер Беньямин писал, что технологизация и ускорение процессов создания произведений искусства сделает культуру более демократичной. Избавит ее от диктата «творца» и «подлинности», даст возможность каждому не только прикоснуться к прежде недосягаемым объектам «великого» искусства, но и сделает «творцом» каждого. Не правда ли, гениальное предвидение — появление интернета в самом деле породило на свет миллионы и миллионы новых «творцов». Вопрос, однако, в том, что именно они «творят» и да ведают ли о том.

Оказалось, что мало создать массам среду для высказывания: куда важнее обеспечить им такие условия, в которых они могли бы по-настоящему реализовывать свой талант. Другими словами, недостаточно просто дать массам выразиться. Необходимо пересмотреть и имущественно-социальные отношения, первым делом доступ к образованию. Но этого так и не произошло. В итоге «низам» если что-то и предоставили, то доступ к потреблению заведомо упрощенных форм культуры, то есть «мусорной культуры».

Тут стоит пояснить, что истоки возникновения «мусорной культуры» Бауман видит в социальном кризисе 70-х годов прошлого века, когда массовая безработица среди европейской и американской молодежи способствовала развитию кризиса идентификации, а вслед за этим — ускоренному распространению депрессии.

Это поколение оказалось исключенным из производства культуры, вытесненным за рамки социального воспроизводства, а «ненужность» стала лейтмотивом его существования, что и инфицировало, подобно вирусу, их культурные предпочтения тягой к простым и мимолетным («мусорным») культурным практикам.

Современное поколение оказалось перед лицом такой же ситуации: социальные лифты, которые уже давно везут «наверх» только избранных, и возможность производить или потреблять только однодневные произведения культуры, априори не имеющие «вечного» статуса шедевра.

В этом смысле пример Бузовой — это не про какую-то абстрактную «бездуховность». Она сама — плоть от плоти той официальной культуры, которую элиты десятилетиями скармливают публике — ни на что, кроме «Бузовой», рассчитывать она и не может, подменяя этим реальное участие граждан в создании культурных ценностей. В общем, звон пустых бутылок вместо классической музыки.

И следствием этого «звона» стала диффузия двух глубокого связанных переживаний, которыми пронизана современная культура.

МЕЛАНХОЛИЯ

В своей статье «К истокам мрачных чувств» философ Артемий Магун замечает, что «современная культура пронизана формами отрицательной аффектации: здесь и критическая настроенность СМИ, и присущая им же шоковая сенсационность, катастрофизм новостей, и культивация жесткого насилия в массовом искусстве, и широко распространенная и обсуждаемая в обществе психопатологическая симптоматика депрессии».

Причин у этого явления много. И главная из них — ощущение бессилия в безвоздушном и двухмерном пространстве современной культуры. Бессильные попытки изменить существующий порядок и бесконечные ряды уплощенных художественных образов порождают всеобщую апатию и меланхолию. С этим же связано и бесконечное воспроизводство старых форм, ставшее мейнстримным приемом современных культурных практик.

Не случайно, что утопия, которая долгое время была двигателем развития культуры, практически исчезает с карты общественного мышления. Вместе с преодолением религии в идеологии и крахом самой идеологии горизонт, перед которым оказался современный человек, оказывается априори заслоненным.

Как пишет, например, известный французский философ Марсель Гоше, описывая нынешнее переживание будущего: «Неведомость будущего, безликого и безымянного, перед которым нет обязательств, к которому нас не толкает никакой оккультный детерминизм, это чистое будущее, полностью освобожденное от теологического кокона, частично от нас его скрывавшего на протяжении двух последних веков».

Вот почему образ будущего сегодня так легко заменяет образ прошлого, как счастливого, так и трагического. Это хорошо иллюстрируют современные кинематограф, литература и театр, где разговор об «исторической травме», которая привела к сложившемуся порядку в культуре и обществе, становится первостепенным.

Достаточно вспомнить, например, романы об опыте исторической травмы Марии Степановой или Александра Терехова. «Вечное возвращение» происходит и в спектакле Эдуарда Боякова «Чудесный грузин» о молодых годах Сталина, так возмутившем театральную публику. И даже выдвижение на выборах давно забытой всеми солистки группы «Тату» вписывается в этот пессимистический тренд — создавать новый культурный продукт на базе прошлых, бывших когда-то прогрессивными образцов.

Мы как будто попали в паутину и теперь пытаемся выбраться из нее, но, совершая постоянные круговые движения, лишь еще больше запутываемся в ней.

АБСУРД

Вторым фундаментальным переживанием современности стал абсурд или абсурдность умонастроения, связанного крепкими витальными нитями с отмеченной выше меланхолией. В пьесе Дмитрия Данилова «Человек из Подольска» молодой человек, погруженный в рутину и не видящий перспектив существования, попадает в руки милиционеров-интеллектуалов, которые как раз очень любят абсурд. Происходит встреча и смешение различных социальных групп.

Милиционеры, которых сам герой стереотипно оценивает как культурно «ограниченных», пытаются открыть для него новый взгляд на окружающий мир, на его собственную жизнь. Заставляют вспомнить детство, когда он еще был открыт для новых знаний и ощущений. Предлагают вспомнить, о чем он мечтал, чего хотел добиться. Но сделать это оказывается возможно, только перевернув привычный порядок с ног на голову.

Оказывается, что на Подольск можно смотреть теми же глазами, что и на Париж. А любимый героем «индастриал» можно играть и слушать не только в недосягаемом Амстердаме, но даже в опорном пункте милиции на Курском вокзале. В этом сама суть абсурдного умонастроения: здесь все структуры размываются, а смыслы перевоплощаются в симулякры, окутанные меланхоличным табачным дымом.

В этом отношении огромные массы мемов и пародий, которые рождаются сегодня в недрах массовой культуры, — это реакция на те уродливые формы современной официальной культуры, на которые без оптики абсурда смотреть просто вредно. Мы оказываемся внутри того смыслового пространства, которое известный кинокритик Кирилл Разлогов в колонке для нашей газеты описал как «культуру развлечения». Она не терпит просвещенческого культа «разума»; но под прессом существующей социальной реальности лелеет мечту о непрекращающемся досуге, забытьи, чтобы этот груз с себя сбросить и от «закрытого» горизонта, наконец, отвернуться.

В конце концов, абсурдность отменяет образ будущего и утопию, оставляя нас один на один с вечно скучным и плоским настоящим, из которого нет выхода и в котором уже нет дуновения сакрального.