Андрей САМОХИН ,  Августин СЕВЕРИН

19.09.2019

Общественность взбудоражена проектами новых храмов, которые планируется возвести в Москве и Екатеринбурге. Не то чтобы подобного не предлагали раньше, но сегодня футуризм в церковной архитектуре претендует уже на статус некоего тренда. Вместе с тем очевидно, что градостроительный и эстетический аспекты здесь тесно переплетены с проблемами национальной и религиозной идентичности. Какими храмами украсятся наши города — вопрос для русского человека отнюдь не второстепенный, несмотря на старую поговорку «церковь не в бревнах, а в ребрах».

В древности храмы на Руси возводили зодчие верующие. И не просто, а истово верующие, порой монахи. Подобно иконописцам, они постились, причащались, получали благословение, а уж потом рисовали проект. Назывался он, как мы знаем из древнерусского «Сказания о Соломоне и Китоврасе», очертанием.

От первой каменной Десятинной церкви в Киеве, созданной греческими мастерами по заказу Владимира Крестителя, до рубленой церкви Преображения в Кижах — это были воплощенные молитвы, в камне или дереве. Князья не только служили главными инвесторами, но и, как свидетельствует летопись о закладке Успенского собора Киево-Печерского монастыря в 1073 году: «князь своима руками нача ровь копати».

Несомненно, что с Петровской эпохи проявились и другие тенденции: заказчики теперь часто требовали не столько духовно просветленные, сколько изящные по форме, модные по господствующему стилю государственно-функциональные храмовые проекты. Особенно если речь шла о больших соборах и дворцовых храмах. Тщеславие богатых ктиторов нередко перекликалось с амбициями архитекторов. И хотя в эту эпоху были созданы несомненные шедевры, скажем, Казанский и Исаакиевский соборы в Петербурге, имперская мощь и известная «латинизация» храмоздания нередко расходились с молитвенными устремлениями прихожан, которые при возможности охотнее шли в скромные теплые церквушки, нежели в блестящие, вычурные дворцы с живописью по стенам и лепными херувимчиками.

Несомненно, архитектура, в том числе церковная, не может застыть в далеком прошлом. Но попытка угнаться в ней за «духом времени» ведет к обмирщению, выхолащиванию самой сути храма как дома молитвы, сакрального места совершения Таинств. Пойдя по этому пути, западные протестанты, а сегодня уже и католики получили пустые соборы и кирхи, вынуждены продавать их под светские учреждения или прибегать к противоестественному соседству.

Нужны ли нам экстравагантные, даже абстрактно интересные в визуальном отношении церкви, внутри которых будут лишь группки любопытных туристов? С другой стороны, уже эстетической, конечно, всем, кто неравнодушен к облику родного города, не хотелось бы оставить потомкам безликие, усредненные копии неких «общерусских» церквей. К счастью, в Московской патриархии отказались от типовых (по вместимости) проектов в рамках столичной программы «200 храмов». Хорошо, когда дом молитвы радует глаз, нравится в том числе и неверующим прохожим. Но очевидно и другое: храмовое здание не должно отвлекать от службы, «обновлять» новыми формами саму веру. Каковы же пределы модернизма в церковной архитектуре? В поисках ответов «Культура» опросила компетентных экспертов.

Андрей Юревич, руководитель рабочей группы по храмоздательству Экспертного совета по церковному искусству, архитектуре и реставрации РПЦ, архитектор ФХУ РПЦ, протоиерей:

— Когда говорят о традиции или новаторстве в архитектуре, то не очень представляют, что это такое на самом деле. Например, говоря о новаторстве, употребляют слово «модернизм», а ведь это направление в искусстве определенного периода XX века. Точно так же и с понятием «традиция». Традиция закладывается, как растет дерево. Сначала опускается в землю семя, потом появляется росток, укрепляется ствол, распускаются листья, ветки, на них со временем — ​плоды. Желудь и дуб не похожи, но в желуде заложены все свойства дуба. Так же и в искусстве: традиция — ​это преемственность, но и развитие: все следующее несет в себе типологические черты предыдущего, но имеет индивидуальные особенности. При этом очевидны переклички с тем, что было раньше.

В нашей церкви на протяжении двух тысяч лет традиция была живой, преемственной, и у нас, в России, так было до большевистского переворота, когда ее развитие приостановилось. После этого главной задачей стало сохранить то, что имеем.

Но Господь в раю повелел Адаму не только «хранить», но и «возделывать» рай. В нашем случае это значит творчески относиться к традиции. Творчество — ​это неотъемлемая часть нашей жизни в Боге-Творце. Не принимая творчество, мы отрицаем действие Святого Духа.

На протяжении 30 лет мы видим возрождение традиции храмостроения. И здесь возникают дискуссии. Например, кто-то считает, что никакого развития в принципе не должно быть, нужно укорениться и делать только так, как делали прежде. Но ведь остановить историю невозможно. Мы живем не в XIX столетии; не в XVI, во времена расцвета царства Ивана Грозного; не, тем более, в домонгольское время; не даже в начале XX века с его многостильем: русским модерном, неоклассикой, псевдорусским стилем. В XXI веке все иначе. И что же такое современный православный храм? Думаю, сегодня мы должны об этом размышлять, искать, дискутировать, должны иметь право на создание прецедентов в проектах и постройках, которые в дальнейшем оценят критики, архитекторы и богословы.

Многие вещи в свое время были новаторством, а потом стали традицией. Владимиро-Суздальская школа по отношению к Византии и Киеву; Успенский собор Кремля с его потрясающим зальным пространством с круглыми колоннами. А уж храмы Москвы времен Ивана Грозного — ​Иоанна Предтечи в Дьякове, Вознесения в Коломенском, Василия Блаженного на Красной площади — ​можно смело назвать образцами «актуального» искусства того времени!

Вся прежняя архитектура вырастала из иной цивилизационной парадигмы, иного уровня развития строительной техники.

Архитектура всегда отталкивается от материала, а строили тогда из камня и кирпича. Создавая красивые новые формы, зодчие исходили из тектоники материала, от общих композиционных решений до мельчайших деталей. Арки и своды, закомары и кокошники, пояски «бегунца» и «поребрика», окна-бойницы — ​все это творчество в рамках конструкций из кирпича, камня, оконной слюды, приправленные эстетикой украшательства.

Сегодня строительные технологии используют железобетон и металл, стекло и другие современные материалы, тектонические свойства которых диктуют совершенно другие формы. Нас окружают мощные пролеты мостов, ажурный металл Шуховской башни, пик Останкинской башни высотой в полкилометра, небоскребы Москва-Сити с их огромными стеклянными плоскостями и линиями изогнутых контуров. Мы к этому уже привыкли, это наша сегодняшняя реальность. Так почему же мы боимся использовать достижения строительной техники при возведении храмов, как всегда делали наши предки?!

Вернее, мы их используем, но невидимо, спрятав современные конструкции в декорацию старины. А ведь с помощью железобетона, металла, стекла и даже клееных деревянных конструкций можно создавать храмы потрясающей пластики в современной эстетике минимализма, развивая при этом традиции православной церковной архитектуры!

Что касается проекта храма Игнатия Богоносца в Москве на Верейской улице, то в основе его архитектурного образа лежит чистая форма обычной арочной конструкции. Четыре стены — ​четыре арки, и наверху — ​простой круглый барабан почти без украшений, переходящий в полушарие купола. Вполне традиционно, но современно осмыслено. То, что в алтарной стене будет много стекла, воспринимается нормально — ​это как раз примета времени. И храм на Поклонной горе в Москве, и Калининградский храм Христа Спасителя тому подтверждение. Стекло использовать можно и нужно, большие окна можно сделать в виде витража, как вариант — ​оставить их прозрачными. Для того чтобы за окном не был виден «профанный» индустриальный пейзаж, нижний регистр делается глухим, а выше сквозь стекло видно «творение» Божие — ​небеса и кроны деревьев. Кстати, в любом алтаре делаются окна, через которые в храм часто глядят коробки домов окружающих спальных районов. К тому же это еще не окончательное решение. Работа над проектом продолжается.

Во всем остальном этот храм — ​современная подача знакомых нам исстари архитектурных форм. Круг, квадрат, прямоугольник, параллелепипед, арка, цилиндр, шар — ​это извечные геометрические фигуры, данные Богом нашему материальному миру. И архитектура всегда ими оперирует.

Что касается внутреннего пространства, то здесь тоже есть место и осмыслению традиций, и новым решениям. Иконостас, который у нас к определенному периоду вырос до потолка, — ​это не общеправославная практика. Так было не всегда и не везде. В первом тысячелетии он представлял собой алтарную преграду в один ярус, и священники в алтаре во время службы сообщались с народом, а народ — ​с ними. Сейчас эта традиция у нас возрождается, и это нормально. К тому же изображения иконостаса этого храма, попавшие в интернет, — ​это первичные эскизы. Окончательные решения еще впереди.

И сплошная роспись храма тоже дань времени. В прежние века большинство людей были безграмотными, и фрески, мозаичные картины были своего рода Библией для тех, кто не умел читать. Прихожане, смотря на них, знакомились с главными сюжетами Священного Писания и Священного Предания, историей православных праздников. Ковровым росписям придавался также и определенный идеологический смысл. Сегодня читают все, многие — ​на нескольких языках, поэтому элементы изобразительного строя носят, скорее, декоративную функцию. Сегодня церковь более открыта к людям, и расписывать весь храм на старинный манер необязательно. Сюжеты на стенах пишутся фрагментарно, остальное пространство заполняется колористическими полями, орнаментами, можно и вовсе оставить стены белыми. Так, например, нередко поступает художник Александр Корноухов: оставляет большие светлые пространства, а в отдельных местах делает акценты в виде мозаик.

И в заключение хочется сказать, что нередко в своих оценках мы бываем излишне бескомпромиссны, безапелляционны, не склонны к диалогу, обращаемся в основном к нашим представлениям, вкусам, зачастую недостаточно воспитанным. А их надо воспитывать: для того чтобы глубже смотреть на проблему, нужно иметь как минимум определенный уровень эрудиции, а лучше — ​специальное образование. Это касается не только мирян, но и нас, тружеников церкви.

Николай Шумаков, президент Союза архитекторов России, заслуженный архитектор РФ:

— Разговоры о появлении «современных» типов храмов — это, пожалуй, преувеличение. Какие-то новые стилистические особенности возникают, но в целом все соответствует традиции — от канонов храмостроительства заказчик, то есть Русская православная церковь, едва ли отойдет. Это же касается и проектировщиков, перед которыми стоят четкие задачи. В свое время Союз архитекторов России проводил конкурс «Проект православного храма», и никаких принципиально новых решений коллеги не представили. Были незначительные изменения в декоре. Но в плане, например, переосмысления пространства — ничего. Думаю, одна из главных причин консерватизма храмостроителей — более чем семидесятилетний перерыв в их работе, начавшийся после 1917 года. Поэтому мы, по сути, вернулись на век назад и продолжаем то, на чем остановились тогда. Возможно, лет через двадцать-тридцать увидим что-то действительно новое.

Сейчас активно обсуждается проект церкви со стеклянной апсидной стеной, но я очень сомневаюсь, что ее появление окажет серьезное влияние на преобразование храмостроения в целом. Ко всему прочему она обладает всеми атрибутами православного храма, так что с формальной точки зрения придраться не к чему.

Виктор Захаров, заслуженный архитектор России, храмостроитель:

— Абсолютное большинство архитекторов, да и многие представители клира согласны, что нельзя слепо копировать древнерусские образцы, что нужны новые формы, обусловленные, в частности, новыми стройматериалами и технологиями. Но дальше идет сильный разброс мнений. Из тех проектов, авторы которых пытаются органично модернизировать православную зодческую традицию, удачными можно признать далеко не все. Причина, как мне кажется, — общий упадок в искусстве. Когда последнее подменяется некоторыми потугами. Представляется, что в церковной архитектуре это вызвано не только малой воцерковленностью зодчих, но и профессиональной их неграмотностью.

Что касается новых форм, то в 2015-м в Новой Москве на территории СНТ «Плесково» я построил храм Троицы Живоначальной в виде достаточно традиционной церкви, но стоящей на корабельном основании. Меня тоже упрекали многие коллеги и священники в модернизме. Хотя видели строение в основном на картинке. Но потом, когда рассмотрели его в натуре в контексте окружающей среды, а некоторые батюшки и послужили там, то все претензии сами собой снялись.

Сейчас молодые архитекторы начинают смотреть на протестантские и «ново-католические» храмы на Западе с ярко выраженным хай-теком и пытаются часто бездумно вносить эту струю в православное храмоздательство. Это не наш путь, это чужебесие, которое нам совершенно не нужно, поскольку отечественная традиция неизмеримо богаче. Да, новые материалы, конструкции определяют изменения; да, настоятели хотят большой вместимости, но зачем же выходить из традиции? В нее в XVIII веке вошли ордерная система, барокко и классицизм, Баженов и Казаков. И все стали составными частями большого «имперского стиля». И их тоже нельзя сегодня копировать — изменилась среда.

Но, с другой стороны, когда в угоду новой городской среде (бетонные многоэтажки, сплошные квадраты и кубы и т.п.) проектируют такие же упрощенные, даже не модернистские, а постмодернистские храмы, где стены сливаются с куполом, огромные окна, как в оранжерее, мне видится какая-то профанация. Примитивизм и упрощение в архитектуре — это энтропийные процессы, которые ведут в никуда.

Я далек от сермяжного архитектурного охранительства. Но эксперимент эксперименту рознь. Когда для православного храма предлагается некий «футуристический» проект с претензией на уникальность, мол, нигде подобного нет, то здесь определенно можно констатировать желание заменить саму нашу традицию и веру чем-то иным, «более соответствующим» духу времени. Лично мне с таким «духом» не по пути.

Анна Погосян, автор проекта храма Святой Екатерины в Екатеринбурге на месте бывшего приборостроительного завода:

— Проект возник как ответ на конфликтную ситуацию между светским обществом и верующими, мне хотелось повернуть ее так, чтобы ни одна сторона не оставалась в проигрыше. Проект предполагает объединение религиозной функции и рекреационной, зеленой, в нынешнем мире это очень важно и актуально.

Основное тело храма спрятано за стеклянной оболочкой, представляющей собой закрытую оранжерею (зимний сад), пространство строится на контрасте между открытостью, которую подчеркивает стеклянная поверхность, и приватностью, сакральностью того, что происходит внутри церкви. В общем, если верующие переживают, что их будет видно снаружи, то волнения напрасны. Полагаю, и осуждение проекта представителями Церкви связано с тем, что свое мнение они вывели исключительно по внешнему виду, не зная, что молящиеся будут скрыты от глаз непричастных.

Поскольку проект предполагает не только оригинальный внешний вид, но и новую типологию, а именно объединение двух функций, то его можно было бы построить в любом городе и в любом месте.

Леонид Калинин, председатель Экспертного совета по церковному искусству, архитектуре и реставрации РПЦ, член Патриаршего совета по культуре, протоиерей:

— Архитектурный творческий поиск, как и любой другой, не должен регламентироваться Церковью. В нем могут рождаться неожиданные находки, новое понимание старых проблем. Мы открыты для диалога с творцами. Но если конкретно по двум проектам, в Москве и Екатеринбурге, — мне лично не нравятся оба. Но это, разумеется, не главное. В столице создана грамотная церковная система поддержки и помощи проектировщикам. Отнюдь не «цензурный» комитет какой-то, налагающий запреты. А призванный помочь исправить канонические ошибки еще на стадии проектного эскиза, обратить внимание на функциональные детали. Но вышеназванные проекты не рассматривались на созданных нашим священноначалием комиссиях, их авторы хотят творить самостоятельно.

Попытка самовыразиться — палка о двух концах. Человек сначала получает удовлетворение от того, что смог реализовать в камне свои идеи, не оглядываясь ни на кого. Потом получает на свою голову вал критики, зачастую справедливой. А самое важное — если в построенный храм не пойдут молиться прихожане, зачем он?

Я не могу сказать, что это какие-то «еретические сооружения» или тем более «храмы сатаны», как иногда пишут в Сети сильно горячие традиционалисты. Там, безусловно, есть попытки выразить христианские идеи. Но смелость трактовки далеко не всем по нраву.

Не считаю, что подобные проекты наносят какой-либо ущерб православию, хуже того — как-нибудь «оскорбляют Бога». Можно, конечно, попытаться выстроить некую свою, «продвинутую» Церковь, как пыталась молодая советская власть. Но верующие сто лет назад сделали выбор — они просто не пошли в храмы, захваченные живоцерковниками...

Мне вспоминается история с Храмом Христа Спасителя, восстановление которого я курировал от Патриархии. Тогда участвовавший в создании рельефов, опоясывавших храм, ныне уже почивший народный художник, скульптор Юрий Григорьевич Орехов высказал коллегам свою позицию: мы собрались здесь, чтобы самовыразиться, и никто не должен нас ограничивать. Реализуя данную установку, он вылепил совершенно неканоничную гротескную фигуру Богородицы в виде светской бабы с ребенком на руках. Причем в последнем изобразил собственного внука. Комиссия утвердила художественный образ: «за» проголосовали все, кроме меня. Я сказал скульптору, которого знал и уважал: «А ведь ваш внук вырастет неверующим». Он спросил: «Почему?» Я ответил: «Потому, что посмотрит в храме на Богородицу и скажет — это же тетя Поля, а в младенце Христе себя обнаружит. И поймет, что храм ложный в своей сути». И знаете — подействовало! Орехов взял и переделал весь барельеф.

Канон, как в иконописи, есть и в архитектуре. Это веками намоленные формы и пропорции. Наши оппоненты стремятся к поиску нового, выступают против копирования образцов псковского или владимиро-суздальского стиля. Я не против поиска, только нельзя забывать, что те древние формы являют собой плод молитвы, духовного делания зодчих, а не полета их фантазии. Все эти закомары, луковки-свечки глав — не только требование материала и технологий, но воплощенное в камне стремление к небу.

Речь еще идет, на мой взгляд, о неуважении к русской национальной традиции, модном в некоторых кругах.

Внедрение светской, греховной стихии в Церковь ведет к ее приземлению, подмене понятий. Искажая образ, вы искажаете саму веру. Зачем, например, верующему во время литургии глазеть через стеклянную стену на то, что творится вне церковного «корабля спасения»? Эта новая плоскость, в которой оказывается прихожанин в таком храме, поневоле приводит его не к той молитве, которую заповедал Господь и святые отцы.

Если новые формы храмов станут плодом умного делания, молитвы и аскетизма, участия в святых таинствах — я буду только за. А если результатом тщеславия, желания самовыразиться любой ценой — то ничего хорошего это не принесет. Архитектор, не участвующий в жизни Церкви, не имеющий смирения, но дерзнувший возводить храм, тем более сильно «оригинальный», не воплотит его главного сакрального содержания. Ведь дух формирует форму, а форма содержит дух — эта формула двусторонняя.

Фото на анонсе: Петр Ковалев/ТАСС