Андрей САМОХИН

11.02.2016

Истребление родителями собственных детей становится чуть ли не привычным информационным фоном. Их выкидывают в мусоропровод, как недавно в Москве, избивают до смерти за невыполненное домашнее задание, как на днях в Томске… Их душат, топят в унитазе, поджигают прямо в кроватке и просто забывают в такси. Среди убийц немало женщин, совершающих так называемый расширенный суицид, выбрасываясь, например, вместе с малышами из окон. 

Анамнез у всех этих преступлений, очевидно, разный — от «послеродовой депрессии» до деградации личности на фоне социального полураспада с жесткой радиацией агрессии. Но есть ли у них при этом нечто общее? Почему для некоторых сограждан дети перестали быть абсолютной ценностью? На вопросы «Культуры» отвечает декан факультета психоанализа Московского института психоанализа, врач-психиатр и психоаналитик, член Международной психоаналитической ассоциации Нина АСАНОВА. 

культура: Можно ли констатировать, что инфантицид, то есть детоубийство, особенно в форме филицида — убийства собственных чад, стало серьезной проблемой в нашем обществе?
Асанова: Увы, да. Мы слышим об этих случаях чуть ли не каждый день. Причем множество трагедий не фиксируются как убийство, проходя как «внезапная смерть младенца», особенно если он родился недоношенным, с врожденной патологией, например с ДЦП. Несколько лет назад на эту тему в Париже даже проходил специальный конгресс. Никуда не ушло явление, известное с незапамятных времен как «заспали ребенка». Лев Толстой в романе «Воскресение» описывает инфантицид как заурядное в деревнях явление. Восприятие смерти младенца как блага можно встретить в русском фольклоре, где выделяется группа «смертных колыбельных»: «Бай да бай, поскорее помирай! Помри по­скорее! Будет хоронить веселее...»  Отделить здесь трагическую случайность от жестокого умысла весьма сложно. В Германии бытовал в XVIII веке, а в Канаде появился недавно — закон, запрещающий родителям спать с новорожденными. Кстати, среди жертв осознанного инфантицида в любые времена было больше незаконнорожденных — появившихся на свет вне брака, прижитых на стороне.

культура: Очевидно, нужно сразу разделить «психотическое» детоубийство и расчетливое умерщвление из-за врожденных недостатков, которое оправдывали, например, такие древние философы, как Аристотель и Сенека...  
Асанова: Разумеется. Отношение к ребенку не как к личности со своими правами, а как к полуодушевленному зверьку или вещи, родительской или общественной собственности, бытовало веками. В Древнем Вавилоне первенцев бросали в жертвенные костры в честь Ваала, детей приносили в жертву ацтеки и инки. В Спарте кидали в пропасть слабых и уродливых младенцев. В античную эпоху и позже (до торжества христианства) детей в Европе убивали повсеместно и в больших количествах. У Джонатана Свифта, например, в известном трактате «Скромное предложение о том, как воспрепятствовать тому, чтобы дети бедных людей были бременем для своих родителей или страны и чтобы сделать их выгодными для общества» высказана ужасная людоедская фантазия как средство от повальной нищеты в Ирландии. А именно предлагается сохранять «для племенных нужд» лишь четверть новорожденных мальчиков, остальных продавать в рабство в возрасте до года, либо убивать и съедать. В Индии, Китае, Полинезии до наших дней «в глубинке» сохранился гендероцид — то есть осознанное убийство «лишних» новорожденных девочек. Отголоски отношения к детям как к предмету манипуляции сидят у людей в подкорке. Не случайно даже раздел психиатрии младенческого возраста появился только в 70-х годах. 

культура: А какую роль в эпидемизации этого явления играют постоянные новостные сообщения о детоубийствах, идущие в прайм-тайм?
Асанова: Прямую. Это можно назвать навязыванием агрессивного стереотипа поведения. Подобные новости со смакованием деталей и притом без нравственной оценки дают малообразованным, примитивным личностям с неустойчивой психикой подсознательный эталон поведения. Известный психоаналитик Отто Кернберг называет данный феномен «санкционированным социальным насилием». У нашего нарциссического общества, как ни парадоксально, повышенная внушаемость. Люди идентифицируют себя не только с киногероями, но и с участниками новостных телерепортажей. Особенно, если у них внутри накопился заряд агрессии, враждебности, зависти. Такие даже специально ищут сюжеты, где много смертей, садизма. Я часто это вижу по молодым мамочкам, которые приходят ко мне на консультацию с детьми. Как правило, они пережили синдром депривации — «недолюбленности», брошенности, были в детстве обделены родительским и особенно материнским теплом. Специалисты последнее время фиксируют «межпоколенческие» корни филицида, коренящиеся в глубоком родовом прошлом. У меня, скажем, в терапии находилась семья, где в трех поколениях убивали мальчиков. По семейному мифу их прабабка во время «голодомора» на Украине съела собственных детей и жила в лесу. Теперь и у правнучки возникают мысли избавиться от сына, а у того соответственно страх перед ней.

культура: Но разве это не наследственное психическое заболевание, связанное с генетическим повреждением? 
Асанова: В США и Голландии недавно был действительно открыт ген, отвечающий за насилие, но механизм его «неправильного» действия неизвестен. Установлено, что люди с геном жестокости с удовольствием погружаются в компьютерные игры со стрельбой, убийствами и кровью, смотрят такие же фильмы. Относительно молодая наука нейропсихоанализ активно изучает гормональные и метаболические проявления агрессии в человеческом организме, здесь пока больше догадок. Я думаю, вопрос можно ставить так: сначала кем-то в роду совершается чудовищное преступление, откладывающее некий отпечаток на наследственность, и если оно потом повторяется, то каким-то образом закрепляется в виде генетической мутации.  

культура: Нужно ли методологически отделять инфантицид от расширенного самоубийства?
Асанова: Да, ведь расширенный суицид может относиться не только к детям, а инфантицид — не только к своим чадам. Если говорить про женский филицид, когда мать убивает и себя, и ребенка, то его можно характеризовать как несформированное материнство. Ее могли в детстве обойти вниманием, любовью и, даже заваливая игрушками, не понимать, эмоционально отвергать. Женщина, которая боролась в период собственного детства с «карательной матерью», пытается убить в лице своего ребенка ту часть самой себя, которая была не принята родителями, в особенности матерью.  

культура: Но ведь порой в качестве мотива выступает месть неверному мужу. Это называется «синдром Медеи» по имени дочери царя Колхиды, вероломно обманутой вождем аргонавтов и убившей в отместку рожденных от него детей... 
Асанова: Чаще всего в таких поступках действует далеко не один мотив. Но преобладает все же неосознанная месть собственной матери. Внутри личности формируется садомазохистское ядро из-за неправильных отношений с мамой в раннем детстве, недостаточности симбиотической связи с ней.   

культура: Может ли ребенок, на жизнь которого покушается мать, остановить ее?  
Асанова: Я лечила женщину с психическим расстройством. Она много лет пыталась совершить расширенный суицид: выходила на балкон с маленьким сыном и рассуждала вслух, как хорошо бы им вдвоем прыгнуть вниз. Когда сыну стукнуло десять лет, он ей ответил: «Мама, ты меня не трогай, если хочешь — прыгай сама, а я хочу жить». И у женщины после этого подобные позывы прошли.

культура: Сегодня сплошь и рядом мамам-детоубийцам ставят диагноз «послеродовая депрессия, перешедшая в послеродовой психоз». Почему о нем не было слышно в советское время? 
Асанова: Такой диагноз всегда существовал, ассоциируясь ранее с «послеродовой горячкой». В англоязычных странах его поэтически именуют baby blues. По некоторым оценкам, депрессию переживают порядка 80 процентов рожениц. В известном средневековом трактате «Молот ведьм» описываются случаи убийства женщинами в явном состоянии психоза своих новорожденных детей. Тогда это считалось безусловным проявлением ведьмачества — таких детоубийц сжигали на кострах. Однако изучать послеродовую депрессию серьезно начали только в середине XIX века. Доподлинно установлено, что заболевание возникает на фоне предыдущих депрессий, а корни его чаще всего лежат в младенческом возрасте — до трех лет. В СССР на психическое здоровье и эмоции рожениц не обращали специального внимания. Просто женщины сами меньше рефлектировали на эту тему, что, правда, не исключало тяжелой болезни. У меня когда-то были коллеги — муж и жена, оба психиатры. Однако он, вроде бы профессионал, не распознал проявления недуга у супруги после родов двойни. Хотя волнение о том, как они будут воспитывать двоих детей, началось у нее еще во время беременности. Итог трагический: родив, она вскоре ушла в лес — удушила новорожденных и повесилась сама.   

культура: Мотивы матерей, убивающих своих чад, сильно различаются: от социального отчаяния (не могу выкормить, вырастить) до алкогольной распущенности, себялюбия в крайней форме. Можно ли обобщать эти случаи нарушением материнского инстинкта, знаменующего собой распад самых глубинных человеческих основ?
Асанова: Я думаю, во многом это следствие той сексуальной, а затем гендерной революций, которые идут на Западе давно и нас не миновали. Суть их — в разрушении традиционной семьи, размывании социальных ролей мужчины и женщины, увеличении форм половых извращений. Материнский инстинкт трансформируется в агрессию против ребенка, который распознается не как личность, а как нарциссическое расширение женщины, как часть ее «я». 

культура: Какими методами в масштабах государства лечить эту психическую деформацию? 
Асанова: Нужно возвращаться и строить заново систему общественно-государственной защиты материнства на всех уровнях, где мать с ребенком поддерживается мужем, родителями, социальными учреждениями. Воспитание родительских навыков необходимо развивать в девочках и мальчиках буквально с двухлетнего возраста, одновременно обучая этому молодых родителей. То есть оптимальным воздействие будет сразу на три поколения, поскольку нынешние юные мамочки и папочки по уровню семейных знаний порой не сильно отличаются от своих отпрысков. Я очень хорошо вижу это по детям, с которыми мы работаем в школе несовершеннолетних правонарушителей «Шанс». Заниматься этим должны с подачи государства опытные психологи и психотерапевты, имеющие знание о фазах психосексуального развития и срывах развития в детском возрасте, особенно в младенчестве, о типичных конфликтных и кризисных ситуациях и способах их преодоления. Где это делать? В детских поликлиниках, разумеется, в перинатальных центрах, на всех этапах психологического сопровождения развития ребенка. Надо восстановить сокращенных ныне специалистов-психологов в школах и детских садах. Должна быть госаттестация таких специалистов, чтобы среди них не оказалось людей с собственными психологическими проблемами и комплексами. Считаю, это совместная задача министерств образования, здравоохранения и соцзащиты.

культура: Против потока маршрут предлагаете. У нас же везде все «оптимизируют»: образование и здравоохранение превратили из конституционной обязанности государства в услуги.
Асанова: Другого пути нет. И кое-что в этом направлении все же начинает двигаться. В прошлом году после нашумевшего случая расширенного суицида подростков я по гранту Минобрнауки разработала программу повышения квалификации школьных учителей в области ранней профилактики суицидов. Программа выиграла конкурс, и нашему Институту поручили создать всероссийский плацдарм по подготовке педагогов для работы с девиантными, то есть «трудными» старшеклассниками. 

культура: Наверное, одной из причин явления, о котором мы говорим, стало ослабление социальной ответственности государства? 
Асанова: Безусловно. Дело даже не в том, что мамам, решающимся на отчаянный шаг, буквально нечего есть и нечем кормить ребенка. А просто до нее, особенно если это мать-одиночка, часто никому нет дела. Несколько лет назад я была во Франции на стажировке и, честно говоря, позавидовала работе районных центров социальной опеки. Педагог, педиатр, социальный сотрудник, детский психотерапевт и даже специально обученный шофер регулярно приезжают и кропотливо, с терпением и любовью занимаются с каждым девиантным ребенком и его родителями. Ювенальная юстиция? Опасность ее в западной модели есть, и нередки эксцессы на этой почве. Однако не стоит забывать и про обратный полюс проблемы: холод социального равнодушия, брошенности, часто толкающий к самоубийству. Его у нас стало слишком много, словно мы окаменели в бесчувствии. Надо находить силы выбраться из эгоистического кокона, протянуть руку, поинтересоваться, помочь хотя бы добрым словом и взглядом тому, кто живет или работает рядом. Поступая так, вы и себе поможете, это я как психотерапевт со стажем говорю.               

культура: Матери убивают детей в десятках голливудских фильмов. Можно ли сказать, что таким образом пропагандируется филицид? 
Асанова: В целом да. Хотя многое зависит от сценария. Например, в фильме «Любимчик» Кевина Бейкона мать, безгранично и эгоистично любящая сына, в отчаянии от того, что он начинает с возрастом отдаляться от нее, решается на расширенное самоубийство. Она погибает, а мальчик выживает, но у него остаются явные психические проблемы. Фильм, в принципе, напоминает нравственный урок: как не надо поступать. Есть ведь даже такое направление, как «кинотерапия». Однако большинство массовых картин, особенно ужастиков со сценарными суицидами и инфатицидами, скорее, могут стать моделями поведения для психически неуравновешенных зрителей обоего пола.      

культура: Пожалуй, с точки зрения психического здоровья общества было бы правильно психотерапевтам консультировать создателей массовой кинопродукции еще на уровне сценария? 
Асанова: Это можно было бы только приветствовать. Слишком многое в нашей жизни происходит не по злому умыслу, а из-за элементарного незнания.

Мнения

Отец Димитрий СМИРНОВ, настоятель храма Святителя Митрофана Воронежского, сопредседатель Церковно-общественного совета по биомедицинской этике Московского патриархата:  

— Муссирование нашими СМИ таких «экстремумов» приводит к мультипликации эффекта. Статьи и заметки, а еще более — видеоматериалы провоцируют людей с неустойчивой психикой и подсказывают им «выход». То, что это на самом деле непоправимая ошибка, они бы знали, если бы хоть иногда ходили в церковь, читали Евангелие, общались со священником. Конечно, мы всегда найдем слова для человека в таком состоянии. Но подобные личности, как правило, от религии далеки. А раз так, то и не следует им подсказывать; давать информацию о таких трагедиях надо лишь в специальных изданиях.

Другая часть проблемы заключается в том, что близкие люди не могут отправить человека без его согласия на лечение, пока тот не начнет на них бросаться или не убьет кого-то. У меня погибли две соседки при пожаре квартиры, который сами же устроили, «выгоняя бесов». Перед этим они прошли по всем соседям — просили помочь. А над ними только смеялись. Если у меня в храме происходит нечто подобное с прихожанкой, я сразу вызываю карету, человека заберут, подлечат — глядишь, через месяц-другой он снова в строю. 

Третья и, может быть, основная составляющая в том, что у нас в стране (как и во всем мире) выросла целая «культура» убийства детей. Если общество закрывает глаза на аборты, то имеет ли оно моральное право ужасаться, когда мать лишает жизни уже родившегося ребенка?..

Протоиерей Олег СТЕНЯЕВ, клирик храма Рождества Иоанна Предтечи в Сокольниках: 

— В советское время власти старались оградить общество от слишком негативных случаев и были совершенно правы. Сегодня подобная политика еще более необходима, поскольку число людей с хрупкой психикой вокруг нас стремительно растет. Они часто воспринимают информацию в телевизоре как сигнал и призыв. Кроме того, есть ощущение, что журналисты ряда желтых СМИ специально подбивают сограждан на всякие мерзости и преступления, думая не об их здоровье, а только о тиражах и рейтингах.