Валерий БУРТ

26.05.2025

Материал опубликован в февральском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Представителям русской богемы всегда было мало традиционных способов общения и воплощения творческих замыслов. Им неизменно хотелось новизны, экстравагантности, художественного выплеска в самых неожиданных формах. Все это очень ярко проявилось в начале XX века в деятельности литературно-артистического кабаре «Бродячая собака», где собирался цвет российской интеллигенции. Несмотря на короткую жизнь, оно оставило заметный след в нашей культуре.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ «СОБАКИ»

Когда началась Великая война, Петроград помрачнел, насупился. Газеты выходили с обилием траурных рамок, в которых с трудом помещались фамилии павших воинов. В госпитали с утра до ночи свозили раненых. По улицам, стуча костылями, брели увечные, а заплаканные женщины с тоской смотрели им вслед. Словом, все напоминало о вселенских несчастьях, обрушившихся на Россию.

По выражению Бенедикта Лившица, «первое же дыхание войны сдуло румяна со щек завсегдатаев «Бродячей собаки». Заведение, прежде шумное, многолюдное, стало увядать. Многие из завзятых гуляк ушли на фронт. Стихи и песни там все еще звучали, дискуссии, собрания, диспуты продолжались, но в голосах, раздававшихся под сводами подземелья, сквозили грустные, пафосно-декадентские нотки. Хотя предчувствия расставания с «местом встречи» не ощущалось...

В марте 1915 года по распоряжению градоначальника генерал-майора Александра Оболенского кабаре было закрыто. Причина по тем временам тривиальна: за незаконную торговлю спиртными напитками во время сухого закона.

Последний день существования популярного у творческой богемы уголка художник Сергей Судейкин описал так: «С утра шатаясь по городу, мы пришли в «Бродячую собаку» — Маяковский, Радаков, Гумилев, Толстой и я. Была война... Карманы пучило от наменянного серебра. Мы сели в шляпах и пальто за круглый стол играть в карты. Четыре медведеподобных, валенковых, обашлыченных городовых с селедками под левой рукой, сопровождаемые тулупным дворником с бляхой, вошли в незапертые двери и заявили, что Общество интимного театра закрывается за недозволенную карточную игру. Так «Бродячая собака» скончалась».

Многие посетители не без оснований считали, что закрытие случилось по другому поводу...

Неделями ранее, в феврале 1915 года, в кабаре состоялся шумный поэтический вечер, завершившийся почти сразу же после декламации стихотворения:

Вам, проживающим за оргией оргию,

имеющим ванную и теплый клозет!

Как вам не стыдно о представленных к Георгию

вычитывать из столбцов газет?!

Знаете ли вы, бездарные, многие,

думающие, нажраться лучше как, —

может быть, сейчас бомбой ноги

выдрало у Петрова поручика?..

Прочитанные Маяковским строки были вызовом не только «верхам», но и всем, кто благоденствовал в тылу, по-прежнему наслаждался жизнью, в том числе обитателям кабаре. Возможно, власть сочла за благо убрать с глаз долой рассадник несвоевременных мыслей и настроений, хотя предлог выбрала иной: многие «собачники» действительно трезвенниками не являлись.

ВНАЧАЛЕ БЫЛА «ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ»

Дух кабаре пришел в Россию из-за границы, возникнув первоначально во Франции в конце XIX столетия. Мода добиралась до наших столиц неспешно, но достигнув границ империи, распространилась быстро и приобрела при этом совершенно особый колорит.

Едва ли не первой в этом плане стала созданная при МХТ «Летучая мышь». Таинственность происходившего в ее стенах подогревала любопытство околотеатральной публики. Та охотно питалась слухами о солидных дамах и господах, забавлявшихся словно дети. Допущенный в кабаре репортер назвал эти проказы «шутками богов».

В тексте гимна заведения были такие слова: «Кружась летучей мышью / Среди ночных огней, / Узор мы пестрый вышьем / На фоне тусклых дней». Посетители старались соответствовать провозглашенному девизу. Все у них было подчеркнуто таинственно, нарочито интимно. Гости собирались по ночам в доме Перцова, на набережной Москвы-реки, возле храма Христа Спасителя. Здание напоминало одновременно средневековый замок и древнерусский терем. Пришедшие спускались в подземелье, где стены были расписаны причудливым орнаментом, устраивались за длинным некрашеным столом.

В кабаре звучали стихи, экспромты, устраивались концерты, рождались импровизации. Комическим русским хором дурашливо дирижировал Иван Москвин, Константин Станиславский демонстрировал чудеса белой и черной магии, Ольга Книппер изображала гривуазную шансонетку, а Алиса Коонен с Владимиром Тезавровским отплясывали ойру.

Там царил дух артистического состязания, ощущался азарт веселого соперничества. Все вели себя свободно, пытаясь укрыться от условностей и прозы жизни. Особых фривольностей, кажется, не наблюдалось, во всяком случае, свидетели о них умалчивают.

«Здесь нет того ядовитого алкоголя, который знаком посетителю петроградских подвалов. Лубочные панно, лубочный юмор и стильные сценки и, наконец, сама фигура хозяина, хлопочущего о гостях, — это все такое московское, что петроградец зевает до конца и уходит разочарованный», — писал литературовед Борис Эйхенбаум.

У обитателей Северной столицы вскоре возникли собственные арт-кабаре: «Лукоморье» Всеволода Мейерхольда, «Кривое зеркало», созданное театральным критиком Александром Кугелем и актрисой Зинаидой Холмской, и, конечно же, «Бродячая собака».

СРЕДИ ПЕТЕРБУРГА НОЧНОГО

Когда сплоченный коллектив творчески одаренных петербуржцев искал для кабаре подходящее помещение, Алексей Толстой заметил: «А не напоминаем ли мы сейчас бродячих собак, которые ищут приюта?..» «Вы нашли название нашей затее, — воскликнул драматург и режиссер Николай Евреинов. — Пусть этот подвал называется «Бродячая собака».

Артистическая богема давно облюбовала это сравнение. Ассоциация-метафора возникала в стихах Блока, Брюсова, Северянина и других поэтов. Василий Каменский проникновенно сетовал: «Разрозненные одиночки, мы не знали, куда сунуться, чтоб отвести душу. Так бродячими собаками и скитались, не ведая своего товарищеского двора, где могли бы поговорить о своих профессиональных интересах».

Литераторы, театральные деятели и прочая творческая публика приглядели небольшое сводчатое подземелье на Михайловской площади, где вскоре начались работы по ремонту и благоустройству.

Комнат было всего три: буфетная и две залы, одна — побольше, другая — совсем крохотная. Вдоль стен поставили диваны, которые смастерил обойщик Ахун, соорудили камин. Судейкин, Николай Сапунов и его тезка Кульбин расписали стены. Их «фрески» были затейливы, полны подтекстов и всевозможных ассоциаций. Накануне открытия гостям были разосланы специальные приглашения, одно из которых впоследствии сохранилось у Мейерхольда: «В ночь на 1 января 1912 г. откроется «подвал» Общества интимного театра. Милости просим на наш праздник. Приезд в любое время с 11 ч. вечера».

Пришедшая одной из первых актриса «Дома интермедий» Ольга Высотская сняла с руки длинную белую перчатку и набросила ее на деревянный круг. Нечто похожее проделал Евреинов, повесивший на светильник черную бархатную полумаску. Эти вещи стали реликвиями и находились в зале до самого закрытия «Бродячей собаки».

По правилам кабаре каждый визитер должен был сделать запись любого содержания в так называемой «Свиной книге». Она лежала при входе, над которым красовался герб заведения — собака, положившая лапу на античную маску. Гроссбух довольно быстро наполнился экспромтами, стихами, шаржами (после закрытия заведения книга и прочие реликвии исчезли).

Изначально существовало разделение посетителей на две категории: «артистов» и «фармацевтов». Ко вторым относили тех, кто не принадлежал творческому миру. Входной билет для них стоил 3 рубля, для представителей богемы — полтинник.

Кабаре быстро завоевало популярность. Приходили туда не только для того, чтобы показать себя и повеселиться. По словам Лифшица, «Бродячая собака» стала «единственным островком в ночном Петербурге, где литературная и артистическая молодежь чувствовала себя как дома».

Имелась еще одна причина для паломничества в подвал на Михайловской площади. Нигде и никогда прежде не собиралось в одном месте такое количество талантов, чьи имена в наши дни произносятся с пиететом. Это были футуристы, акмеисты, стихотворцы из Цеха поэтов, будущие и уже состоявшиеся ученые, художники из «Мира искусства» и «Голубой розы», актеры. Среди прославленных личностей вращались и те, кто еще не снискал известность, но обладал явными способностями к тому, чтобы стать знаменитыми. Например, студенты консерватории Сергей Прокофьев и Юрий Шапорин.

Встречались и случайные люди — те самые «фармацевты». Все искали в «Бродячей собаке» защиты от жизненных невзгод, пошлости, рутины повседневности. И ощущали гнет неясной тревоги, нависшей над Россией.

ЦАРИЦА БАЛА

Директором-распорядителем «Бродячей собаки» являлся режиссер Борис Пронин. Он был вездесущ, энергичен (порой даже сверх меры), не представлял себе жизни спокойной и размеренной. Голова этого лохматого, куда-то вечно спешившего человека была набита планами необыкновенных встреч, представлений, немыслимых спектаклей.

В «Бродячей собаке» устраивались поэтические встречи, придумывались литературные игры и мистификации, проходили творческие дуэли. «Необычные среды и субботы» перемежались (а то и сливались) с «вечерами веселого мракобесия», маскарадами, участникам которых предписывалось являться только в карнавальных костюмах.

Всеволод Мейерхольд неугомонного директора, с которым вместе когда-то работал, явно недолюбливал, писал о нем: «Типичный продукт актерско-студенческой богемы... В делах, серьезных делах, невыносим... Пока говорит — все идет как по маслу, как наступает момент реализации слов и проектов — Пронина нет. И потом какая-то мания создавать проекты. Это болезнь».

В кабаре читали свои произведения Велимир Хлебников, Алексей Крученых, Николай и Давид Бурлюки, Василий Каменский, Федор Сологуб, Осип Мандельштам и многие-многие другие. Вот написанный очевидцем портрет Михаила Кузмина: «На эстраду маленькими, быстрыми шажками взбирается удивительное ирреальное, словно капризным карандашом художника-визионера зарисованное существо. Это мужчина небольшого роста, тоненький, хрупкий, в современном пиджаке, но с лицом не то фавна, не то молодого сатира, какими их изображают античные фрески. Черные, словно лаком покрытые, жидкие волосы зачесаны на боках вперед, к вискам, и узкая, будто тушью нарисованная, бородка вызывающе подчеркивает неестественно румяные щеки. Крупные, выпуклые, желающие быть наивными, но многое, многое перевидавшие глаза осияны длинными, пушистыми, словно женскими ресницами».

Николай Гумилев шествовал по «залам» в длинном сюртуке, цепляя взглядом красивых женщин. Рыжеволосый и рыжебородый Константин Бальмонт неизменно вожделел оваций. От громового баса Владимира Маяковского, казалось, тряслись стены.

«Царицей бала» всегда была Анна Ахматова. Она вплывала в зал, затянутая в черный шелк, никуда не спешила, позволяя зрителям восхититься гибкостью фигуры и поворотом головы. Во всем ее поведении сквозил врожденный артистизм. Странно, что Анну Андреевну не позвали сниматься в кино. Возможно, она составила бы серьезную конкуренцию блистательной Вере Холодной.

Поэт и прозаик Георгий Иванов вспоминал: «Ахматова сидит у камина. Она прихлебывает черный кофе, курит тонкую папироску. Как она бледна!.. Ахматова никогда не сидит одна. Друзья, поклонники, влюбленные, какие-то дамы в больших шляпах и с подведенными глазами».

Книгу «Мои полвека», где одна из глав должна была получить название «Бродячая собака», прима русской поэзии написать не успела, но свое отношение к кабаре выразила не единожды. Достаточно вспомнить стихи, написанные под впечатлением новогодней ночи 1913 года:

Все мы бражники здесь, блудницы.

Как невесело вместе нам!

На стенах цветы и птицы

Томятся по облакам.

О, как сердце мое тоскует.

Не смертного ль часа жду?

А та, что сейчас танцует,

Непременно будет в аду...

Спустя много лет, в августе 1941 года, воздушная тревога застанет Анну Андреевну на Михайловской площади Ленинграда. Под вой сирены она выскочит из трамвая и бросится в подворотню. Рядом окажется подвал — тот самый, где когда-то ютилась «Бродячая собака». Нахлынут воспоминания, оживут полузабытые образы...

Иллюстрации: Леонид Кипарисов,. «Арт-кафе «Бродячая собака», 2019 (в анонсе); Владимир Дмитриев, «Кабаре «Бродячая собака», 1910-е.