Леонид МАКСИМЕНКОВ

09.02.2017

В США выпустили в свет исследование профессора Принстонского университета Саймона Моррисона под названием «Большой для служебного пользования. Секреты русского балета от правления царей до наших дней». Секреты, однако, на поверку оказались вымыслами.

Бесспорно, с учетом открытых после 1991-го архивов история главного театра страны нуждается в фундаментальном и концептуальном осмыслении. Ведь долгое время предметом споров была даже дата основания Большого. До Великой Отечественной назывался 1825 год. А после — день рождения отодвинули на полвека назад, в 1776-й.

В заглавии книги заявлена тема секретности. Но одновременно анонсирован двойной и, увы, непреодолимый изъян. Из летописи Большого искусственно удалена опера, а из русского балета не менее надуманно устранен Мариинский театр в Петербурге.

Да и обещанные «Секреты...» — сильное преувеличение. Читатель ждет сенсаций, раскрытия тайн, но их нет. Зато есть, к примеру, длинные рассуждения о том, было ли яблоко, брошенное 29 октября 1845 года на сцену в соперницу балерины Санковской, целым или все-таки огрызком. 

В чем же новизна этого исследования? На одном тезисе, что Большой — синоним государства российского, пятьсот страниц текста не вытянешь. И требует ли он доказательств? Это и так ясно. Может быть, в оригинальной хронологии? Книга разделяет историю балета на Театральной площади на семь периодов. Первая глава носит название «Жуликоватый волшебник» и повествует об англичанине Майкле Меддоксе, создателе предшественника Большого, Петровского театра. Второй раздел — «Наполеон и после». Третий рассказывает о карьере балерины Екатерины Санковской. Четвертый — «Империализм». Пятый — «После большевиков». Шестой — «Цензура». И, наконец, седьмой — «Я, Майя Плисецкая». Как говорится, в огороде бузина, в Киеве дядька. То есть до Наполеона цензуры не было? А Майя Михайловна жила и творила не при большевиках и опять же без цензуры? Рассуждения об англичанине и о Санковской тянут на популярные журнальные публикации, не больше. Империализм понимается автором не в ленинском смысле, как высшая и последняя стадия капитализма, а как некая неопределенная, эфемерная «имперскость». Однако имперское величие России блистало не только с 1853-го по 1917-й, но и при Екатерине II, Александре I, Николае I. Да и Сталину оно было не чуждо.

То же с главой о цензуре, датируемой почему-то 1934–1959 годами. Вообще утверждения о цензуре выглядят достаточно голословными. Подлинные документы многих наших прославленных мастеров, лауреатов Ленинских и Сталинских премий, народных артистов СССР, Героев Социалистического Труда свидетельствуют о любви к Родине, о по-настоящему гражданской позиции. Их признания в том, что они-де «жертвы режима», «внутренние эмигранты», чуть ли не «пламенные диссиденты» — плод фантазии и важный инструмент экспортно-импортной деятельности, развернувшейся в постсоветское время.

Таких мифов, слухов, сплетен и легенд в книге действительно масса. Скажем, многостраничные детективные изыскания о том, что Екатерина Гельцер была любовницей царского генерала, а затем Маннергейма, будущего маршала. Но где доказательства? И где пределы мифотворчества?

Очерки истории Большого, разумеется, имеют право на существование. В том числе этот американский коллаж из гипертрофированно растянутых и собранных помощниками автора (по его же признанию) архивных вырезок, пространных фрагментов из дореволюционных дневников, газетных и журнальных статей, кратких пересказов содержания балетов, почерпнутых из концертных программок, и биографических справок в стиле «Википедии». При таком подходе подобные клонированные монографии можно издавать десятками, поставив на поток.

Заинтересованному читателю, скорее, важно узнать, в чем заключается немеркнущее притяжение Большого театра и всемирная слава русского балета. Как они дошли до такого чуда? Однако описания механизмов и инструментов, позволивших Большому и Мариинскому стать повсеместно известными и процветающими, в книге нет. 

Зато рецензент из журнала New Republic в главе о цензуре насчитал сто восемь разных фамилий. В большинстве своем второстепенных. Об Агриппине Вагановой, которая спасла отечественный балет после Октябрьской революции и создала уникальную школу, сказано лишь раз. Причем вскользь — в комментарии к одному из рисунков к ее основополагающему труду «Основы классического танца». 

Где же у Моррисона Московское хореографическое училище? Где институт педагогов-репетиторов Большого? Где уникальные советские курсы повышения квалификации артистов балета? Имя создательницы училища-академии, бывшей примы-балерины ГАБТа Софьи Головкиной вообще не упомянуто. Вместо этого мы узнаем все нюансы газового освещения. Спасибо, что не канализации.

В целом заокеанская политическая история русского балета звучит как скверный анекдот. Назовем лишь несколько характерных ляпов этого кондуита. Династия Романовых пала не в 1918-м, а на год раньше. Сталин не провозглашал советскую Конституцию 1936-го в Большом театре. Это было сделано в Большом Кремлевском дворце. Но американскому профессору, похоже, неизвестно о существовании здания, где с 1934 года проводились съезды партии и Советов, заседали Верховные советы СССР и РСФСР, новой России. Автор путает неведомый ему БКД с Государственным Кремлевским дворцом (бывшим Кремлевским дворцом съездов), открытым в 1961-м.

А вот что он пишет о «Кармен-сюите» Бизе — Щедрина: «Председатель Верховного совета Алексей Косыгин, побывав на спектакле, который ему понравился, немедленно превратил его в классическое советское произведение». Алексей Николаевич действительно многое сделал для развития советского искусства и музыкального театра. Но председателем Верховного совета он никогда не был. К тому же его власть не распространялась на судьбы постановок Большого.

Директор ГАБТа композитор Михаил Чулаки, чьи воспоминания так много (и не критически) цитирует Моррисон, оставил должность не в 1967 году и не в результате скандала с «Кармен-сюитой» (да и «скандала» особого не было). Готовя рецензию, я специально проверил его личное дело. Премьера балета состоялась в апреле 67-го, а решение об освобождении Чулаки с руководящего поста было принято ЦК КПСС 27 ноября 1970-го (см. протокол № СТ-115/16). Так что Чулаки просто вышел на пенсию по выслуге лет. Дабы закончить столь волнующую автора тему бывших и нынешних директоров Большого, заметим, что композитор-фронтовик Кирилл Молчанов никогда никаким «деятелем Коммунистической партии» не являлся.

Ленин, скончавшийся в 1924-м, не мог выступать в Смоленском университете. Этот вуз будет создан лишь в 2005 году на базе педагогического института. Леонид Брежнев не был «премьером» — данный пост занимал упомянутый выше Косыгин. Налицо путаница законодательной и исполнительной властей в СССР и России. Что заставляет задуматься: а знает ли американец азы истории исследуемого государства и должности его главных действующих лиц?

Нескончаемая цепочка подобных «рассекреченных» несуразиц превращает труд Моррисона в какой-то постмодернистский казус. Автор постоянно будоражит внимание читателей. Но не тайнами, а элементарным незнанием предмета. В этом он не одинок. Современная заокеанская славистика, русистика, советология действительно не ведают основ нашей политической кухни. Ведь только количество военных аналитиков — специалистов по России со времен «холодной войны» сократилось с 13 000 до одной тысячи. В тринадцать раз. Провалы внешней политики США начинаются в университетских аудиториях, где преподают такие профессора, как Моррисон. Его история Большого — новое тому свидетельство.

Международное измерение деятельности ГАБТа в книге также не выдерживает критики. Кубинская прима-балерина Алисия Алонсо вовсе не сестра хореографа и постановщика «Кармен-сюиты» Альберто Алонсо, а жена его брата — Фернандо. Еще один ляп — в подписи к снимку. Вместе с Екатериной Фурцевой, Майей Плисецкой и Юрием Григоровичем мы опять-таки видим не Алисию, а золотую медалистку I Международного конкурса артистов балета, будущую народную артистку Таджикской ССР и СССР, выпускницу Вагановского училища Малику Сабирову.

И последнее. Оно же могло бы стать эпиграфом. Текст под фотографией, которой открывается альбом иллюстраций, гласит: «Большой театр. Вид сбоку. Солдаты русской императорской армии. Без даты». На самом деле перед нами здание Российского академического молодежного театра, а до этого — доходного дома Полторацкого, театра Шелапутина, МХТ-Второго и Центрального детского. Неужели хотя бы в выборе главного фото для фундаментальной монографии нельзя было не ошибиться?

Можно ли остановить поток бесконечных вымыслов, вроде того, что представляет собой труд Моррисона? Конечно. Прежде всего нужно собрать воедино главные документы Большого и других гигантов отечественного искусства. В копилку будущей хроники предлагаем впервые ознакомиться с подлинными письмами Майи Плисецкой, отправленными первому секретарю ЦК КПСС Никите Хрущеву.

Письмо № 1

Глубокоуважаемый Никита Сергеевич, в прошлом я совершила большую ошибку. Мне думается, что эта ошибка, в которой я давно глубоко раскаялась, является препятствием для моего участия в гастролях Большого театра за рубежом. Я всем сердцем хочу, чтобы мне было возвращено прежнее доверие. Очень прошу Вас помочь мне в этом, и тогда я, надеюсь, смогу оправдать его, участвуя всеми силами и со всем вдохновением в гастролях родного театра, наравне с моими товарищами.

С глубоким уважением
18 мая 1958 г.
Тел. К-4-10-71

Письмо № 2 

Глубокоуважаемый Никита Сергеевич!

Обращаюсь к Вам в очень тяжелый период моей жизни. Я отдала всю жизнь искусству. То, что я стала балериной, — итог труда, огромных усилий и бесконечной любви к своему делу. Больше в жизни у меня ничего нет. Я ни перед кем не провинилась, всегда была честным человеком, и несмотря на все это, мне перестали доверять. Каждый раз, когда наша труппа выезжает за границу (будь то Лондон, Токио, Каир или сейчас Париж и Брюссель), меня выкидывают как самого ненужного человека. В то время, как мой коллектив напрягает все свои силы, чтоб с честью показать наше искусство за рубежом, меня, ведущую балерину, всегда оставляют под любыми предлогами. Так и сейчас, меня посылают в Прагу на 10 дней, чтоб оправдать мое отсутствие в Париже с труппой. А ведь поездка продлится 2 ½ месяца, и я могла бы к ним присоединиться. 

Вы ведь знаете, что все ответственнейшие правительственные спектакли, идущие в Большом театре, поручаются мне.

Дорогой Никита Сергеевич, как-то Вы сказали, что надо бить по врагам, а не по своим.

За что же бьют меня, и так жестоко? Я никому не причинила зла, наоборот — стараюсь доставить радость.

Мне очень тяжело. Это незаслуженно, несправедливо. Ведь балет — искусство молодости, и век балерины очень короток. Помогите мне. Заступитесь за меня.

С глубоким уважением к Вам.
Майя Плисецкая.
Москва, 22 мая 1958 г. 

Письмо № 3

Дорогой Никита Сергеевич!

Позвольте мне обратиться к Вам по делу, которое носит личный характер. В то же время это настолько серьезно для меня, как для советского человека, что я не могу не написать Вам чистосердечно и откровенно.

Последние несколько лет я вела себя из рук вон неправильно, не понимая всей ответственности, которая лежит на мне, как на артистке Большого театра.

Прежде всего я, то что называется, безудержно «болтала языком», что абсолютно непозволительно для человека, который так на виду, как я.

Я позволяла себе безответственно, недопустимо высказываться о нашей советской действительности и о людях, руководящих нашим искусством, не задумываясь о том, какой резонанс имеют мои слова.

Часто я нетактично и вызывающе вела себя на приемах, беседуя главным образом с иностранцами. Я очень жалею, что позволила себе несколько раз принять у себя дома секретаря английского посольства Моргана, ни с кем не посоветовавшись об этом.

Был такой случай, что я не пошла на прием в посольство Израиля, сказав им, что не получила приглашения, чем очень подвела работников МИД.

И вообще моя несдержанность и недисциплинированность очень часто ставили меня в ложное положение и по отношению к коллективу, с которым я выросла и который так хорошо ко мне относится, и по отношению к нашим руководителям, которые всегда были добры ко мне, и даже по отношению к моей беспредельно любимой Родине, о чем сейчас не могу без стыда вспомнить.

Поверьте, что я во всем этом искренне сегодня раскаиваюсь.

Я беру на себя смелость писать Вам так откровенно, потому что глубоко сожалею обо всех этих ошибках — следствиях прежде всего моей легкомысленности.

Глубокая перемена в моей жизни, которая произошла год тому назад (я вышла замуж за человека, которого очень люблю и глубоко уважаю), это — перемена всей моей жизни, которая — я верю! — пойдет теперь по-другому.

Я чувствую себя до конца советским человеком, я люблю свою Родину, которая дала мне все, воспитала мой талант и сделала меня актрисой, и потому мне невыразимо тяжело, что я своими необдуманными поступками и безобразным поведением лишила себя доверия и поставила себя в стороне от коллектива.

Вот уже несколько лет, как зарубежные гастроли Большого театра — лучшего театра в мире, которому я безраздельно принадлежу, — обходятся без меня. В том, что там мои товарищи делают для умножения славы советского искусства, нет ни доли моего труда.

Состояние, в котором я сейчас нахожусь, — ужасно, и, может быть, особенно ужасно оттого, что я сознаю, что никто, кроме меня, в этом не виноват. Жить в нашем обществе без доверия невозможно. Я должна сделать все и я сделаю все, чтобы его вернуть.

Я отлично понимаю, что одним этим письмом не могу зачеркнуть все свои ошибки. И в то же время сознание, что я никогда больше их не повторю, позволяет мне обратиться к Вам с заверением, что если все же найдут нужным послать меня с гастролями балета Большого театра в США, то никому не придется за меня краснеть и я сумею с честью пронести знамя советского человека и художника. 

Преданная Вам Майя Плисецкая. 
17 марта 1959 г.

Письмо № 4

9 апреля 1959 г.

Плисецкая — Хрущеву. 

Дорогой Никита Сергеевич! Перед отъездом от всего сердца хочу поблагодарить Вас за то, что Вы нашли время прочесть мое письмо, и за то, что Вы мне поверили. Я бесконечно счастлива. Никогда еще не было у меня так хорошо и спокойно на душе. Больше всего на свете мне хочется сейчас оправдать Ваше доверие и сделать все, что я могу, чтобы принести свою долю славы искусству нашей Родины.

Еще раз большое спасибо.

Преданная Вам Майя Плисецкая.
9/IV-59 г.

Помета: «тов. Хрущев Н.С. читал В. Лебедев. 11.4.59 г.»

Оригиналы хранятся в Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ). Фонд 3, опись 35, дело 40, листы 123-128.