08.07.2012
Вряд ли немецкая принцесса София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, избранная императрицей Елизаветой Петровной в невесты племяннику и наследнику, отправляясь в 1744 году в Россию, думала, что займет русский престол, прославится как мудрая правительница и при жизни получит прозвище Великая.
То, что случилось 28 июня 1762 года, когда дворцовый переворот возвел на престол супругу свергнутого Петра III, отражено во многих интереснейших экспонатах. Но не меньше увлекает предыстория: по сути, выставка — это рассказ о закаливании характера и воспитании чувств самой дерзкой из русских императриц. Момент коронации ставит точку в повествовании, охватившем первые 18 лет, которые София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская провела в России. Впоследствии она назовет эти годы самыми тяжелыми в своей жизни. Однако умная и прагматичная принцесса из обнищавшего рода, не получившая в наследство броской красоты, зато обладавшая помимо умения плести интриги умом, тактом и осторожностью, до своего воцарения успела многое: выучить русский язык, родить будущего наследника престола, об отце которого заставила ломать голову не одно поколение дома Романовых. А также — завоевать симпатии, обрести прочные связи при дворе и за границей.
О ее прилежности можно судить по аккуратному почерку в учебных тетрадях и письмах, впервые извлеченных из архивов. О вкусе — по немногим уцелевшим мемориям. Об амбициях — хотя бы по первому после коронации парадному портрету, где новая властительница России совсем не напоминает хрупкую наездницу на раннем холсте Гроота. Запечатленная Левицким в горностаевой мантии со скипетром и державой, она предстает как величественная «северная Минерва» — ответ на все кривотолки о недавнем свержении законного императора.
Интересно, что напротив кураторы поместили парадный портрет другой императрицы — Елизаветы: тоже в рост, в белоснежном платье с рюшами и бриллиантовой короне, она кажется воплощением стиля барокко, тогда как строгая Екатерина в золотистой парче, лишь указывающая на императорские регалии, — олицетворением классицизма. И тут осознаешь, что у выставки не одна, а две героини: русская царевна, тоже рискнувшая всем ради трона, словно была образцом для скромной с виду немки, приехавшей в Петербург серой мышкой. Перипетии отношений двух властных дам и судьбу несчастного внука Петра I, юного герцога Голштинского, выставка описывает ярко, хотя и без однозначных ответов.
В центре зала на оси портретов императриц — преображенский мундир и записка уже низложенного Петра III, где он униженно просит жену, называя ее «Ваше Величество», не оставить его «без пропитания» и подписывается: «верный слуга Петр».
Помимо богатых фондов ГИМа, давшего львиную долю экспонатов, свои коллекции открыли еще семь музеев, включая Русский, Третьяковку и ГМИИ им. Пушкина, и два крупнейших архива. Екатерина и Петр предстают в окружении массы предметов и артефактов, а главное — множества исторических лиц, начиная от своих родителей вплоть до Людовика XV —несостоявшегося жениха Елизаветы. Друзья, фавориты, соперники, враги… Их будет много на пути, символом которого кажутся стоящие прямо у входа в зал резные маскарадные сани: вот-вот вскочит в них румяная принцесса, чтобы отправиться в неизведанное по Московии елизаветинской эпохи.