Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

24.11.2025

Выставка на Крымском Валу пунктиром очерчивает путь известного художника-нонконформиста, а заодно представляет работы его круга — от Кропивницкого до Соостера.

Советское неофициальное искусство, казалось бы, явление относительно недавнее. Бульдозерная выставка, квартирные показы, первая персоналка Анатолия Зверева, триумфальный аукцион Sotheby’s 1988 года в Москве, когда мир узнал о художниках-нонконформистах — все на расстоянии вытянутой руки. Но вот промелькнуло время, и мы незаметно оказались в 20-х годах XXI века, и потянулась череда столетних юбилеев. Круглые даты недавно отметили Владимир Вейсберг, автор «белого на белом», и Юло Соостер — неуловимо иностранный во всем, и в творчестве, и в жизни. И если Вейсберга удостоили выставки в Пушкинском музее, то о Соостере никто толком не вспомнил — возможно, потому, что большая часть наследия хранится на его родине, в Эстонии. Приближаются и другие юбилеи — Лидии Мастерковой, Михаила Шварцмана, Оскара Рабина. А пока 100-летие отмечает Владимир Немухин (1925—2016): по этому поводу в Новой Третьяковке открылась выставка «Игра в абстракцию». Она получилась камерной — всего один зал, хоть и заполненный до отказа. В небольшое пространство вместилось более 70 работ, часть из которых подарены художником Третьяковской галерее. Причем зрителям показывают не только графику, живопись, скульптуры Немухина, но и собранные им произведения друзей и коллег.




Именно с них начинается осмотр. В основном это представители «Лианозовской группы»: от лидера, Евгения Кропивницкого, до Николая Вечтомова и того же Соостера. Впрочем, «лидер» в данном случае — слово не совсем верное. Живший в подмосковном бараке, в ужасающих условиях, Кропивницкий — «дед», как уважительно называл его молодой Эдуард Лимонов — был скорее философом, созерцателем, предпочитавшим откровенному диссидентству тихую внутреннюю эмиграцию. К нему тянулись художники и поэты, умевшие разглядеть что-то важное за грубым советским бытом. Именно с «лианозовцами» в 1950-е сблизился Немухин. Он вспоминал: «Мы часто собирались, в основном на квартире у Оскара Рабина, показывали свои работы, обсуждали их, выпивали. Из таких вот сборищ все и вышло — то, что потом было названо «вторым русским авангардом»... Но в творчестве каждый шел своим путем».



Впрочем, на многих повлияло одно и то же событие: Всемирный фестиваль молодежи и студентов, проходивший в Москве в 1957-м, а точнее — выставка современного искусства в Парке культуры им. Горького. Совершенно потрясенные, наши художники пытались переосмыслить западный опыт. Владимир Немухин вспоминал: «Это был настоящий шок, но шок длительный, после которого мы окончательно прозрели. Вот так оно и пошло — начавшись с мучительного переваривания, с отказа от старых представлений». Сам он поначалу пришел к абстракции, а затем, уже в середине 1960-х, сделал следующий шаг — «открыл для себя возможности игральных карт»: «…они были ни на что не похожим, особого рода полиграфическим изделием». Немухин, правда, признавался, что видел в картах «не вещь из ряда вещей», а «художественную идею», и стремился «осмыслить ее пластическую природу и метафизическую сущность». А еще утверждал: «…у меня… была глубоко личная проблема, связанная с портретным жанром: по причинам необъяснимого, иррационального свойства я не мог себя заставить деформировать лицо живого человека, то есть... к экспериментированию живописное конструирование, основанное на видоизменении живой модели, являлось для меня неким табу».




На выставке в Новой Третьяковке можно увидеть множество вариаций на тему игральных карт. Иногда автор выходит за плоскость холста и создает ассамбляжи, а затем снова возвращается в формат 2D и пишет супрематические композиции. Карты — еще и оммаж русскому авангарду: тому же «Бубновому валету». Юный Немухин узнал о них от художника Петра Соколова, учившегося у самого Машкова: «Соколов мне стал показывать папки своего «музея» с репродукциями и пытался объяснить значение кубизма, импрессионизма, футуризма, конструктивизма. На меня это подействовало ошеломляюще... Благодаря Соколову я также представлял себе, пусть в общих чертах, что из себя являл первый русский авангард. А ведь о нем тогда молодое поколение и слыхом не слыхивало!» Своему наставнику Немухин посвятил скульптуру, тоже представленную на выставке. Составленная из строгих геометрических фигур — куба, пирамиды, тонких, словно колонны, цилиндров — она напоминает о ранних конструктивистских работах Соколова, многие из которых тот впоследствии уничтожил: опыт 1930-х оказался слишком пугающим. В экспозиции есть и другие скульптуры Немухина, и если «Посвящение Вейсбергу» — с «колоннами» цвета слоновой кости — не требует отдельной расшифровки, то ситуация с «Посвящением художнику В. Яковлеву» сложнее. Казалось бы, в нанизанных на куб полусферах нет ничего от его пронзительной живописи. И все же контуры созданной Немухиным фигуры напоминают одинокие яковлевские цветы. Сам Немухин считал Яковлева и Вейсберга, как, впрочем, и Анатолия Зверева, гениальными шизофрениками, которые «утвердили в «здоровом» советском обществе право на болезнь как способ постижения бытия»: «Каждый из них по-своему и абсолютно неповторимо явил удивительные примеры целостного видения мира, ту самую «мудрую детскость», которая всегда есть торжество «внутреннего человека», постоянный укор человеку «внешнему».




Владимир Немухин был художником другого склада, хотя для советского официального искусства тоже посторонним. И судьба его сложилась иначе. После многих лет неизвестности были годы, проведенные за границей, признание на родине, возвращение в Москву... Но хочется верить, что следующий, пусть не такой «круглый» юбилей этого тихого, не скандального художника прозвучит все-таки громче.

Выставка работает до 9 марта 2026