Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

13.06.2024

Американский художник черкесского происхождения рассказал «Культуре» о любви к Кавказу и Москве, о честности в эстетике и взрослении в интернациональной среде.

В Центре творческих индустрий «Фабрика» проходит персональная выставка Зака Кахадо «Накануне завтра». Художник, выросший в Нью-Йорке, в начале нулевых переехал в Москву, выучил русский язык и стал одним из ярких деятелей российского современного искусства. В его монументальных инсталляциях соединяются прошлое и будущее, европейская и кавказская традиции, а также аутентичные материалы и современная форма. «Культура» побеседовала с художником.

— Расскажите, как появился проект «Накануне завтра»?

— Я работал над ним чуть больше года. Прошлой весной директор ЦТИ «Фабрика» Ася Филиппова пришла ко мне в студию, посмотрела работы и предложила сделать выставку в декабре. Я признался, что к этому сроку не успею, и тогда она предложила май. Проект посвящен большому городу и моему личному опыту: я живу в Басманном районе Москвы, каждый день хожу пешком, гуляю с сыном на детских площадках, работаю в студии. Для меня этот район давно стал родным. Появились любимые места, кафе — причем не попсовые: вероятно, заметно, что я и сам — не попсовый художник. Материал для проекта я нашел здесь же, рядом с «Фабрикой». Мне хотелось сделать что-нибудь аутентичное, посвященное Москве, ведь этот город подарил мне интересную жизнь, и было бы хорошо ему чем-то отплатить. Некоторым зрителям мои работы могут показаться слишком темными, даже мрачными, но мне просто ближе реалистический взгляд. Ведь в жизни перемешаны добро и зло, свет и тьма, и мне хотелось отразить эту реальность — то, что я вижу и чувствую каждый день.

— Москва для всех разная. Какая она для вас?

— Это огромный мощный город, как Нью-Йорк. Я родился и вырос в Нью-Йорке, и в школе, университете считал его лучшим городом земли. Но в 90-е он сильно изменился. Тогда же или чуть раньше, в конце 80-х, я впервые побывал в Москве — просто как турист. Вообще я кабардинец, мои предки уехали в Америку еще в 1912 году. С детства говорил по-кабардински и по-английски, потом некоторое время учил арабский: я мусульманин, и мне хотелось читать Коран в оригинале. Русского тогда не знал — может быть, только слово «хорошо» — но с детства интересовался русской культурой. Мой отец знал русский язык, очень любил русскую литературу, искусство. Мы приехали в Москву вместе, и этот город показался мне чем-то похожим на Нью-Йорк и в то же время совершенно другим. Тоже мощным, сильным — но на свой манер. Москва приняла нас тепло. У моего брата (известного фотографа Джабаха Кахадо. — «Культура») именно с этим городом был связан новый виток карьеры: он стал сотрудничать с издательским домом Condé Nast и в начале 2000-х предложил мне переехать в Москву. В 2004 году мы с ним арендовали студию на Арме: сняли лофт в 90 квадратных метров, занимавший весь первый этаж. Нашими соседями были Денис Симачев и Катя Гомиашвили. С нами стали сотрудничать известные рекламные агентства — McCann Erickson, BBDO, Saatchi & Saatchi — и это дало нам с братом возможность заниматься любимым делом: современным искусством.

— В Штатах у вас были арт-проекты?

— В Америке я окончил Rutgers University, получил степень магистра в области международных отношений. Начал делать PhD, а потом забросил. Вообще первый осознанный арт-проект я сделал еще в школе, когда мне было 7-8 лет. Изобразил мрачного персонажа и подписал «Убийца». Каждый день в новостях рассказывали о серийных убийцах, и это слово стало чем-то привычным, почти родным. Учительница позвонила моим родителям, те приехали в школу, и она спросила: «Почему ваш сын думает о таких вещах?» Я ответил, что не думаю об этом, просто вижу и слышу каждый день — на улице, по телевизору. Иначе говоря — такова реальность. И тогда я впервые задумался о воздействии искусства, его способности вызывать интерес: ведь учительница и родители разговаривали о моем рисунке.

Позже, в 2012 году, я сделал еще один большой шаг: создал инсталляцию, и аукционный дом Phillips продал ее за хорошие деньги. Тот проект был тоже посвящен реальности: я использовал знания о социуме, которые получил, когда изучал международные отношения.

Но больше я Америке шанса не давал. Я живу в России, здесь мой сын, моя жена, студия, дом. Я бываю в Штатах, и хотел бы однажды что-нибудь сделать, но пока мне нравится работать здесь — не только в Москве, но и на Кавказе.

— Когда вы росли в Штатах, ощущали свою инаковость — из-за необычного бэкграунда?

— Я родился в итальянском квартале, и меня там принимали за итальянца. Мои приятели не говорили по-итальянски — язык помнили только их бабушки и дедушки. Мы с братом порой специально переходили на кабардинский, когда не хотели, чтобы нас кто-то понимал. И наши знакомые думали, что мы разговариваем по-итальянски. Вообще, опыт взросления в мультикультурной среде дает интересный взгляд на жизнь и во многом обогащает. Кроме того, он бесценен — его нельзя купить. Ты учишься межкультурному диалогу: договариваться с кем угодно — с арабами, итальянцами, славянами — понимать людей разного цвета кожи и разных религий. Каждый день встречаешь итальянцев, португальцев, пуэрториканцев, и в итоге хочешь узнать больше о себе: расспрашиваешь маму и папу о родной культуре, о том, кто наши герои. Это по-настоящему здорово и бесценно.

— Как ваше творчество воспринимается в разных контекстах — в Москве, на Кавказе, в США? Приходится что-то объяснять зрителям?

— Если честно, я не очень люблю объяснять: мне кажется, работа должна рассказывать о себе сама. И мне нравится, когда зритель пытается расшифровать смыслы. В проекте «Накануне завтра» на «Фабрике» есть отсылки к большому городу. Это касается и эстетики, и материалов: например, я использую бетон — здесь все понятно, ничего объяснять не нужно. Или вот люстра, которую я нашел в винтажном магазине: хрустальная, 1970-х годов. В Америке такие почти не встречаются, а здесь были почти в каждой квартире. Для меня это очень московская, русская вещь — можно сказать, своеобразный символ.

А еще мне всегда хотелось сделать проект для Кавказа, Черкесии, ведь я не только знаю язык, но и пишу по-кабардински, знаю историю. Я привез в студию чернозем, взятый в тех краях, где жили мои предки, и сделал проект «Существование-со-Cуществование». Использовал также разные артефакты — вроде старого кинжала, — купленные на аукционе или полученные в подарок. Василий Церетели, директор Московского музея современного искусства, предложил показать этот проект в Москве, но я сначала хотел представить его на Кавказе. Ведь я человек диаспоры, выросший не в горах, а в Нью-Йорке, и мне было важно показать своим людям, как я вижу Кавказ. Выставку показали в Нальчике, Майкопе, Владикавказе, Грозном — прием был фантастический. Я видел, как зрители плакали, и для меня это было очень важно. А потом были Питер и Москва. Василий и его команда проделали огромную работу — все прошло отлично. И это дает мне стимул работать дальше. Сейчас я готовлю вторую часть проекта. Мне хочется честно рассказывать о собственном опыте, об историях, которые я слышал от бабушки и дедушки.

Мой проект на «Фабрике» тоже отражает личный опыт и связывает прошлое с настоящим и будущим. Я бы его не сделал, если бы у меня за плечами не было предыдущего проекта. Да, раньше я использовал чернозем, а теперь — бетон, вместо старого кинжала — найденная на улице деталь конструктора «Лего». Но эстетически эти проекты очень похожи: мне хотелось оставаться честным — в том числе и в своей эстетике.

— В ваших проектах много черного цвета. Почему он для вас так важен?

— Это идет из адыгейской, кабардинской культуры. «ФIыцIэ» означает не только «черный», но и «добрый свет». Для нас черный очень важен, как, наверное, и для представителей многих других культур. Для меня черный именно добрый свет, и он дарит мне ощущение спокойствия. Вот, например, золото: некоторые скажут, что оно сделало наш мир хуже. Но, с другой стороны, можно вспомнить золотые купола храмов или нимбы святых. Так что все зависит от точки зрения. Поэтому для меня черный очень важен, я его люблю.

— В проекте на «Фабрике» вы используете не только привычные для себя природные материалы — то же дерево, — но и резиновые трубки, похожие на шины от колес. Почему?

— Я действительно люблю природные материалы, потому что у них есть индивидуальность. Как у человека: вот он стареет, кожа покрывается морщинами, седеют волосы. Нельзя сказать, что это красиво или некрасиво — это реальность. Я люблю наблюдать за тем, как меняется человек. И природные материалы тоже меняются, что придает им характер. А что касается резины — она, на мой взгляд, подходит образу города. Около Армы было много шиномонтажек, и я постепенно начал видеть в этом красоту, проникаться городской эстетикой. Поддоны, которые я использую в своем проекте, взяты с городских строек. Я не капризный художник: мне не нужны итальянский холст или японская бумага, достаточно того, что меня окружает. Конечно, я ценю качество, и, если мне потребуется итальянский холст, я его достану. Но в целом мне не нужны дорогие импортные материалы: я люблю работать руками.

— Расскажите о будущих проектах.

— Мне бы хотелось продолжать две важные для меня линии — черкесскую/кавказскую и городскую. Я вырос в городе, чувствую его жестокость и брутальность, и в то же время я кавказец и люблю глубокие, исторические темы. Будут выставки в Нальчике, Краснодаре, Майкопе, а потом, конечно, в Москве. Пока не думаю об Америке и Европе. Будет и это тоже, но пока мне хотелось бы работать здесь и делать более мощные масштабные работы.

Выставка работает до 23 июня

Фотографии: Таня Сушенкова/предоставлены ЦТИ "Фабрика".