Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

15.03.2023

Знаменитый фотограф — о красоте памятников модернизма, идее чистого искусства и о сравнении с Родченко.

Михаил Розанов — один из лидеров архитектурной фотографии: для его работ характерна симметрия, четкая геометрия, идеально выверенная композиция. Совершенство формы подчеркивается строгим монохромом: визитной карточкой Розанова являются черно-белые фотографии. И если раньше в его объектив попадали роскошные королевские парки и помпезные сталинские постройки, то в этот раз зрителя ждет сюрприз. Выставка «Сталь. Стекло. Бетон» в Музее архитектуры им. А.В. Щусева, организованная совместно с Фондом Ruarts при поддержке компании Asterus, предлагает увидеть красоту там, где мы не привыкли ее замечать, — в модернистских зданиях из стекла и бетона. «Культура» побеседовала с фотографом.

— Многие считают архитектуру модернизма обычной и даже некрасивой. Но в последнее время ей стали уделять больше внимания, появились книги, исследования. Почему одних она отталкивает, а других притягивает?

— Лично мне она интересна зарядом оптимизма и веры в будущее. Эта архитектура очень светлая по своему замыслу. Она начала все с чистого листа, когда Европу и Советский Союз восстанавливали после войны: некоторые передовые архитекторы отказались от прошлого, поскольку оно привело к трагедии Второй мировой. Многое, связанное с классикой и неоклассикой, ощущалось тогда как эстетически неприемлемое. Почему же многим не нравится архитектура модернизма? Все мы помним бесконечные ряды панелек, спальные районы и промзоны. Мне, в свою очередь, хотелось показать парадный модернизм — образец этого стиля. Поэтому я выбирал в основном общественные сооружения — например, Государственный Кремлевский дворец или дворец «Финляндия», спроектированный Алваром Аалто; театры, университеты, офисные здания… Не хотел обращаться к бытовой части модернизма, которую сам не очень люблю.

— Восточная Европа у многих ассоциируется с безликими панельками. Но ведь архитектура модернизма была общеевропейским трендом?

— Конечно. Один из первых серьезных примеров современного градостроительства — Гавр, где находится один из главных портов Франции. Центр города был практически уничтожен в ходе бомбардировок, и архитектор Огюст Перре убедил власти и жителей не восстанавливать старые здания, а построить совершенно новые — как символ возрождения Франции. Он разработал систему архитектурно-планировочных модулей, которые стали основой реновации Гавра. Кроме того, после войны нужно было расселять людей, строить дешевое жилье, и тема с блоками — из которых быстро составляли здания — оказалась подхвачена другими странами. Вообще ее начали разрабатывать еще в 1920-е архитектурные авангардисты СССР и Германии — ВХУТЕМАС и Баухаус. Впоследствии модули использовал японский архитектор Кисё Курокава, спроектировавший капсульную башню «Накагин» в Токио. Можно также вспомнить формулу знаменитого архитектора Ле Корбюзье «Дом — это машина для жилья». В общем, многое придумали еще в 1920-е, но технически не смогли воплотить в жизнь. Архитектурные идеи опередили свое время, их невозможно было тогда осуществить на практике.

— Какой город можно назвать столицей модернизма?

— Наверное, Берлин. После войны три города стали ареной модернистской застройки: Берлин, Гавр и Роттердам. В остальных случаях масштаб был поменьше. Где-то, как в Гданьске, попытались воссоздать исторический центр, в других городах пробовали вписать новые здания в историческую застройку, но мало кто думал о создании принципиально нового города.

— На ваших фотографиях много зданий в стиле брутализм. Чем они вас привлекают?

— Для меня это олицетворение беспредметного искусства, геометрической абстракции, вдруг ставшей реальностью. Своеобразная игра ума — вроде архитектонов Малевича или горизонтального небоскреба Эль Лисицкого — которая оказалась воплощена в жизнь. Огромные бруталистские здания давят своим объемом — это агрессивная архитектура. Однако у нее простые формы: прямоугольник, круг, треугольник. А материал — необработанный бетон, имеющий особую прелесть. Эти здания хорошо снимать из-за четкого контраста плоскостей, света и тени… Они напоминают геометрические фигуры, которые используют при съемке занятий по свету.

— Читала, что вы скрупулезно готовитесь к каждой съемке — например, изучаете, куда и в какое время падает солнечный свет…

— Это правда. Всегда работаю с помощником: вместе выезжаем на объект, чтобы его осмотреть. Камеру с собой не беру — только телефон, на котором установлены программы, показывающие, например, в какое время и под каким углом будет падать солнечный свет, какая будет тень. Это помогает понять, как перемещаться по объекту. В первый день снимаю на телефон. С помощью приложений сразу все выравниваю, делаю цветокоррекцию. И когда приезжаю во второй раз, уже точно знаю, в какое время и в какой точке нужно находиться. Это экономит время.

— Как нашли объекты для нынешней серии?

— Мне помогали историки архитектуры, предоставившие списки: около 12-15 объектов на город. Я внимательно их изучал и отбирал по 8-10. Еще обязательно читал про здания, про архитекторов, потому что нужно понимать, что ты снимаешь. Я за вдумчивый подход.

— За границей нужно получать разрешение на съемку?

— С этим проблем не было, поскольку я не заходил на территорию: ту же штаб-квартиру ЮНЕСКО снимал из-за забора. Поэтому вопросов не возникало. Если нужно было подобраться поближе, подходил, объяснял и, как правило, мне разрешали. Но если снимать внутри — это совсем другая история.

— Вспомните какие-нибудь интересные случаи, связанные со съемками.

— Однажды приехал в Берлин снимать Культурфорум. Помните, в Москве была программа «Моя улица», когда весь центр перекопали? Аналог этой программы я увидел в Берлине, она даже называется так же: Meine Straße. Культурфорум оказался в лесах и заборах, пройти невозможно — кругом кладут плитку, как в лучшие времена на Никитских воротах. В общем, пришлось снимать в непростых условиях. Или другой случай: в марте 2020 года мы с Андреем Карагодиным, куратором нынешней выставки, поехали снимать в Роттердам. Отработали пару дней, и вдруг началась пандемия. Никто ничего не понимал, обычно спокойные голландцы бросились скупать продукты. И я решил, что лучше вернуться домой: обменял билеты, и мы в тот же день улетели. Как выяснилось, правильно сделали, поскольку это был последний регулярный рейс: потом людей эвакуировали с помощью вывозных рейсов. Правда, нас все равно провели по отдельному коридору, а на следующий день мне позвонили из Роспотребнадзора и сказали, чтобы я две недели сидел дома. А ведь хотелось еще поснимать в Цюрихе, где тоже есть интересные образцы модернизма. Но, увы, не сложилось. Хотя материала и так набралось достаточно.

— На выставке есть фотографии церквей, выполненных в стилистике модернизма. Очень неожиданно!

— Это правда. Я полюбил модернистские церкви из бетона — они стали для меня откровением. Раньше много снимал в Европе, но не обращал на них внимания. А после того, как мне их показали, попросил включить в списки. В основном их строили после войны, когда восстанавливали города. Однако в Италии подобные храмы появились еще раньше, между двумя мировыми войнами — их создавали архитекторы движения новеченто. В обществе был запрос на новую архитектуру, и католическая церковь хотела показать, что идет в ногу со временем. Но еще больше подобных церквей на Севере Европы — в Голландии, Германии, Финляндии.

— Чем вам нравится именно архитектурная фотография?

— Для меня архитектура — главное искусство, ведь это среда, в которую мы погружены, это наша жизнь. Поэтому с большим уважением отношусь к труду архитекторов. Мне важно показать их идею. Мы с командой пытаемся добиться идеальных изображений: много занимаемся обработкой фотографий. Для меня важна чистая идея и идеальная картинка, но в реальности много визуального мусора — кондиционеров, рекламных щитов. Часто все это убираем. Стараюсь снимать, когда нет людей — например, утром — но если они попадают в кадр, тоже убираем. Важно понять и передать идею архитектора. С другой стороны, я делаю съемку как художник и пропускаю эту идею через себя — иначе получился бы архитектурный рендер.

Существует противоположный подход — когда показывают, как архитектурный объект взаимодействует с ландшафтом, с людьми, с городом. Мне же хочется представить сам объект, вырвать его из этого взаимодействия. Для меня он — отдельная художественная величина, не социальная. Я показываю его в чистом виде. Вообще люблю именно чистое искусство, без взаимосвязи с жизнью.

— Подобные идеи близки Новой академии изящных искусств Тимура Новикова, с представителями которой вы, насколько знаю, тесно общались.

— Когда мне было 19 лет, я познакомился с питерскими художниками Тимуром Новиковым и Владиком Монро. Стал часто ездить в Петербург, где у меня появилось много друзей. Считаю, что это большое везение — сформироваться в подобной среде. К тому же они были не только апологетами чистого искусства, но и настоящими модниками — очень стильными. И мне было приятно оказаться в этом кругу. Много выставлялся в Новой академии: именно там в 1995 году Тимур устроил мою первую выставку. До сих пор близко дружу с Андреем Хлобыстиным — замечательным художником и искусствоведом, который был ученым секретарем Новой академии.

— Вас часто сравнивают с Родченко, но, мне кажется, у вас совершенно разные подходы к фотографии.

— Мы действительно мало похожи. Родченко интересовался новой жизнью и был без преувеличения новатором: придумывал необычные ракурсы, нестандартно использовал оптику. С удовольствием экспериментировал с формой, но при этом отмечал изменения жизни: получалась новаторская и одновременно документальная фотография. Он снимал парады, спортивные состязания, стройки — снимал саму жизнь. Его даже отправили снимать строительство Беломорканала для журнала «СССР на стройке», и эта история его несколько подкосила… Так что сравнения с ним хоть и тешат мое самолюбие, но все-таки в корне неверны.

— У вас был проект, посвященный ВДНХ. Сталинская архитектура вам ближе модернистской?

— Мне интересны обе эти истории. Проект, посвященный ВДНХ, случился после выставки «Ясность цели» в Музее Москвы (где были показаны фотографии культовых советских сооружений. — «Культура»). Мне предложили сделать книгу «Реконструкция ВДНХ», и получилась совершенно удивительная съемка — какой раньше просто не было. Мне дали карт-бланш: открыли любые точки съемки, которые были нужны. Я снимал со шпиля главного павильона, забирался на строительные леса. Теперь многих точек съемки просто не существует, поскольку леса убрали. Впрочем, если снимать исключительно сталинскую архитектуру, можно в конце концов заскучать. То же самое — если снимать только классическую. Я очень люблю Петербург и русский классицизм, но не хочу замыкаться на нем, поэтому все время ищу что-то новое. Я снимал античность в Италии в Пестуме и суперсовременную архитектуру в Японии. Роскошные парки — Версаль, Сан-Суси, Павловск, Царское Село… Теперь — модернизм и современную московскую архитектуру. Потому что, если делать одно и то же, начинаешь повторяться, пробуксовывать.

— Вы участвовали в выставке, которая показывала новую архитектуру столицы «Москва. Реальное». Но ведь далеко не всем нравится то, что сейчас строится в Москве.

— Лично мне нравится. Всегда радуюсь, когда возводится что-то новое и интересное. Много снимаю для архитектора Сергея Скуратова, потому что мне действительно по душе его проекты: Дом на Мосфильмовской, башни Capital Towers рядом с «Москва-Сити». Мне интересно то, что делают архитекторы Александр Цимайло и Николай Ляшенко. Нравится кластер «Ломоносов», который построили Иван Греков и Сергей Кузнецов. Конечно, мне симпатично далеко не все, что делается в Москве, но есть прекрасные вещи. Еще я участвовал в создании книги про комплекс «Лахта Центр» в Петербурге: многие не любят этот небоскреб, а мне он понравился. По-моему, это один из лучших образцов современной архитектуры в нашей стране.

— Вам приходилось снимать не только город, но и природу: пустыню Гоби, Антарктику. Что вам ближе?

— Конечно, город. Просто был интересный год, когда я сотрудничал с Институтом океанологии РАН и ездил в научные экспедиции в Арктику и Антарктику. В том же году оказался в пустыне Гоби, и так всем загорелся, что сделал большую серию с изображениями песчаных и водных пустынь — то есть океана. Показал выставку «Космос» в Музейно-выставочном центре «Росфото» в Петербурге в 2014-м и больше пейзажи не снимал. Все-таки город, архитектура — это рукотворная упорядоченная среда. Почему я так люблю классицизм? Потому что это апофеоз победы человеческого разума над стихийной природой. Это самое светлое начало — наиболее разумное, рациональное: когда человеку удалось все себе подчинить. Звучит, конечно, несколько самонадеянно, но мне нравится идея победы космоса над хаосом, где космос понимается в античном смысле — как упорядоченное рациональное пространство. Поэтому классицизм, базирующийся на античности, мне особенно близок. Возвращаясь к теме модернизма: античность остается всеобщим образцом еще и потому, что в ней нет ничего лишнего — все просто и одновременно четко. Та же работа со светом, воздухом, то же ощущение пространства, которое потом было в модернизме. И поэтому в финале выставки мы показываем «Горки Ленинские» академика архитектуры Леонида Павлова, который возвел свой советский Парфенон — советскую модернистскую античность. Так круг замкнулся.

Фотографии  предоставлены пресс-службой Фонда Ruarts. На анонсе: Военно-медицинская академия. Белград. 2019. Михаил Розанов