Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

01.12.2022

Зрителям представили все грани таланта знаменитого мастера.

Игорь Грабарь относится к тому редкому типу, который называют «человек-оркестр»: не только талантливый живописец, но и блестящий искусствовед, а еще основоположник отечественной школы реставрации. Однако его заслуги почему-то сейчас не на слуху. Публика помнит его в основном по картине «Февральская лазурь» из школьного учебника. Между тем универсальный гений — большая редкость, и не только для наших широт. Восполнить пробелы в прошлом году попытался Русский музей, подготовивший выставку к 150-летию художника. А теперь к этой же дате свой проект представила Третьяковка, показывающая не только Грабаря-живописца, но и Грабаря-искусствоведа и реставратора. А еще — попечителя, а затем директора, ведь с 1913-го по 1925-й именно он стоял во главе галереи и даже провел большие реформы. Например, поменял развеску — несмотря на сопротивление тех, кто хотел, чтобы все оставалось как при Третьякове. Игорь Эммануилович мечтал представить четкую и ясную историю искусства (как в своих книгах), хронологически выстроенную. В итоге ему все же пришлось пойти на компромиссы, зато удалось приобрести картины таких «скандальных» авторов, как Наталья Гончарова и Михаил Ларионов. Хотя многие восприняли и эту идею в штыки — например, знаменитый архитектор Роман Клейн. Кстати, одну из картин Гончаровой («Осень. Парк»), приобретенную при Грабаре, можно увидеть в финальном разделе выставки (куратор — Ольга Атрощенко).

Впрочем, несмотря на открытость всему новому, Грабарь как художник отнюдь не исповедовал радикальные взгляды. Учившийся в Мюнхене у знаменитого Антона Ажбе, посещавший в Париже лавку легендарного маршана Амбруаза Воллара и видевший работы Ван Гога, Гогена и Сезанна, Грабарь, конечно, был знаком с актуальными течениями. Однако не шагнул дальше русского извода импрессионизма: в рамках этого направления он чувствовал себя вполне уютно. Об этом говорят такие картины, как «Морозное утро. Розовые лучи», «Вешний поток», а также «Иней» — фактически белое на белом, — вызов для художника. Насчет последней работы Грабарь отмечал: «Пишу главным образом на всякие лады иней: в серый день, в солнце, утром, вечером. Задумываю большую сюиту «День инея», для которой пишу без конца маленькие быстрые цветные наброски, минут по пять — десять, больше нельзя: стынет на морозе краска». Вообще Грабарь часто комментировал работу над картинами или их выставочную жизнь: он оставил обширные воспоминания, которые читаешь как приключенческий роман. Взять хотя бы интригу с его появлением на свет: будущий художник родился в Будапеште, однако спустя десятилетия подвыпивший паспортист написал в документах «Петербург», так в итоге и повелось. Или тот факт, что он до окончания университета жил под чужой фамилией: его отец, происходивший из русин и участвовавший в пророссийском движении, подвергался преследованию в Австро-Венгрии: как, впрочем, и мать Грабаря, и дед, лидер закарпатских русинов Адольф Добрянский. В Россию Грабарь-старший переехал под конспиративной фамилией Храбров, которую носил и его сын — пока все-таки не вернул себе настоящую. Было много и других, не менее захватывающих сюжетов, которые Игорь Эммануилович изложил в воспоминаниях — а перо у него было блестящее. Недаром еще в студенческие годы он получил признание как беллетрист — когда писал юмористические рассказы для журналов «Стрекоза», «Будильник», «Шут», «Нива». Впрочем, оценивал свой талант вполне трезво: «За несколько лет до моего приезда в Петербург в юмористических журналах участвовал еще А.П. Чехов, помещавший в них под псевдонимом «Антоша Чехонте» те самые чудесные рассказы и сценки, которые впоследствии вошли в его сборники и в собрание сочинений, а сейчас инсценируются в виде театральных миниатюр. Он печатался главным образом в «Осколках» и «Будильнике». Публика читала эти рассказы с таким же чувством, как и весь остальной юмористический балласт этих журналов, но мы, «жрецы», знали цену своей меди и его серебра. Для нас уже тогда было ясно, что он — писатель, а мы только присяжные юмористы».

Впрочем, серьезные исследования Грабаря в итоге стали классикой — будь то многотомная «История русского искусства» или его монографии о Репине и Серове. На выставке в одном из залов воссоздан кабинет мастера — под стеклом лежат гранки статей, в шкафу — его книги. Ради искусствоведения Игорь Эммануилович на пять лет оставил живопись — с 1909-го по 1914-й — и потом, как признавался, не без труда восстанавливал утраченные навыки. Вообще, художник умел писать так, что нельзя было отличить изображение от натуры, как он утверждал. В качестве примера Грабарь приводил картину, которую создал как раз с подобным расчетом, — портрет дамы с пятнистым черно-белым далматским догом: «Писал с редким воодушевлением и достиг желаемого. Собака была приучена стоять смирно, чего мы добились путем долгой тренировки и при помощи вкусной кормежки. На следующий день я позвал всю свою школу, задрапировав предварительно одной и той же материей как холст, так и натуру ко времени прихода учеников. Эффект получился полный: собака не дрогнула в течение двух-трех минут, и никто не мог узнать, где натура, где живопись. Само собой разумеется, что я тут же пояснил своим ученикам то, что повторял уже десятки раз: что иллюзорность не есть цель, а лишь средство, что я этой своей картины не считаю произведением искусства и никогда ее не выставлю. Свое слово я сдержал в течение тридцати семи лет, протекших с тех пор до настоящего времени: ни разу нигде я ее не выставлял, несмотря на все уговоры за границей и в России». Впрочем, в нынешнюю экспозицию эту картину все-таки включили («Дама с собакой»), так что зрители сами могут решить: действительно ли нельзя отличить, «где натура, а где холст».

Третьяковка представляет Грабаря и как портретиста: ведь он писал не только пейзажи, но и людей, в том числе — себя. На выставке можно увидеть несколько автопортретов художника, а также изображения его близких, например жен. Первая супруга мастера Валентина Мещерина попала в лечебницу из-за ментальных проблем, а однажды вовсе исчезла из дома. Заботу о детях взяла на себя ее сестра Мария, на которой Грабарь позже женился. Есть здесь и портрет совсем юной Ольги Грабарь — дочери художника, ставшей впоследствии биологом, доктором наук и в этом году отметившей столетие. А также изображения выдающихся людей — от реставратора Петра Барановского до композитора Сергея Прокофьева. А еще — портрет Грабаря и его первой жены, созданный специально для знаменитой выставки русского искусства в США (1924), главным организатором которой был как раз Игорь Эммануилович. Наконец, можно полюбоваться на Грабаря, увиденного чужими глазами: об этом портрете кисти Филиппа Малявина мастер тоже оставил воспоминания. Он поражался таланту Малявина, его однокашника по Академии художеств: «Однажды он принес свой ящик с красками и, подойдя ко мне, просил попозировать ему для портрета. Я только что укрепил на мольберте подрамник высокого и узкого формата с новым холстом, чтобы начать этюд с натурщика. Малявин попросил у меня взаймы подрамник и в один сеанс нашвырял портрет, который произвел сенсацию в Академии. Портрет был закончен в один присест, и это так всех огорошило, что на следующий день сбежались все профессора смотреть его; пришел и Репин, долго восхищавшийся силой лепки и жизненностью портрета».

Замыкает выставку раздел, включивший в себя иконы, спасением которых Грабарь занимался (ему удалось сохранить более сотни памятников), а также работы художников русского авангарда. И здесь хочется снова привести слова Игоря Эммануиловича, сказанные по поводу одной из европейских поездок, но применимые, кажется, к его взглядам в целом: «Просто с этого времени меня новое искусство волнует уже более, чем старое, а в старом только то, что совпадает с новым, созвучно ему».