В Новой Третьяковке открылась выставка «НЕНАВСЕГДА. 1968–1985», которую не успели показать перед карантином.

— Протяните, пожалуйста, руку, — вежливо просит охранник и целится бесконтактным термометром. Маски и перчатки, стикеры на полу «Соблюдайте дистанцию», инструкции в туалете о правильном мытье рук — все это часть музейной «новой нормальности». Совершенно незапланированно выставка об эпохе застоя, которая задумывалась как часть трилогии (первый проект «Оттепель» был показан в 2017-м, рассказ о перестройке задуман на будущее), обрела актуальное звучание. Конечно, нынешние ограничения нельзя сравнивать с испытаниями, выпавшими на долю неофициальных художников (например, с «Бульдозерной выставкой», чьи фотографии представлены в экспозиции). Однако потеря привычных благ и свобод хорошо развивает эмпатию. Тем более, мы тоже надеемся, что неудобства из-за вируса — это не навсегда.

Масштабную выставку «НЕНАВСЕГДА. 1968–1985» из 450 экспонатов готовила кураторская команда «Оттепели»: Юлия Воротынцева, Анастасия Курляндцева и Кирилл Светляков. В экспозиции аккуратно перемешаны официальные и неофициальные художники, и последних, пожалуй, больше. Впрочем, выставка открывается красной «дорожкой», ведущей к портрету Брежнева кисти Юрия Королева (1981). Все верно: советское искусство было строго иерархичным, а значит, начинать нужно с вождя. По бокам — еще Брежнев: авторства Таира Салахова (живописца, выходящего за рамки официоза) и русско-французской художницы Нади Леже, изобразившей генсека в технике мозаики. Архитектура выставки — деревянные панели по моде 1970-х, тускло-зеленые стены, как в казенных учреждениях, — погружают в атмосферу эпохи зрителей, даже не заставших брежневского застоя.

Советское искусство жило в искусственной изоляции и вынужденно искало свой особый путь. Отсюда — его некоторая целомудренность: пример — перформанс Риммы и Валерия Герловиных, надевших платья с изображениями голых тел. Их западные современники Марина Абрамович и Улай во время выступлений легко раздевались донага. Неофициальные художники пытали бороться с официозом его же приемами: так родился соц-арт. Но еще яростнее им приходилось сражаться с ощущением бессмысленности и пустоты: акция «Золотой воскресник» группы «ТОТАРТ», разрисовавшей бронзовой краской скамейки и урны, была попыткой преобразить серую действительность, сделать ее артефактом. За подобное «безобразие» одного из художников, Анатолия Жигалова, на месяц поместили в психиатрическую лечебницу.

Стратегия эскапизма стала общей в эпоху застоя, и каждому виду «внутренней эмиграции» посвящен особый раздел. Кто-то уходил в духовные поиски — как первый советский религиозный живописец Виталий Линицкий. Некоторые сбегали в прошлое — например, в эпоху Ренессанса, подобно прославленному Дмитрию Жилинскому. Другие уходили в себя так глубоко, что буквально исчезали — в частности, герой Ильи Кабакова, живший в шкафу («Вшкафусидящий Примаков», 1972). Иные обращались к потерянному раю — деревенской жизни: на выставке можно увидеть пронзительное полотно Виктора Попкова «Хороший человек была бабка Анисья» (1971–1973), последнюю законченную вещь художника. Отдельный раздел посвящен детству, и дело не только в том, что в СССР много внимания уделяли подрастающему поколению. Взрослый гражданин воспринимался государством как слабый и неразумный, и его — из лучших побуждений — окружали множеством запретов. В этом смысле показательна работа Натальи Нестеровой «Карусель» (1975), где по кругу, на лошадках и диванчиках, ездят взрослые дяди и тети. Попытки сбежать из-под опеки представлены в разделе «Сообщества»: здесь изображены примеры низовой самоорганизации — в основном в богемной среде.

Битва с советским колоссом была заведомо проигрышной. В фильме «Асса», отрывок из которого крутится на выставке, мальчик Бананан говорит: «А я вообще не живу жизнью, жить жизнью грустно: работа — дом — работа — могила. Я живу в заповедном мире моих снов. А жизнь — что жизнь? Практически жизнь — это только окошко, в которое я время от времени выглядываю». Так же поступает героиня Татьяны Яблонской («Вечер. Старая Флоренция», 1973). Советская художница, автор оптимистичной картины «Утро», создала минорное полотно: одинокая женщина смотрит в окно на красивый средневековый город. В советской действительности это «окно» каждый придумывал себе сам. Бежавших от реальности постепенно становилось все больше. Прологом к финальной части выставочной трилогии, посвященной перестройке, звучит цоевское «Мы ждем перемен» в последнем зале.

Разговор об искусстве застоя неизбежно превратится в дискуссии о брежневской эпохе — многие зрители были современниками событий, на которые откликались художники. Будут споры, и не всегда эстетические. «Жизнь мне тогда не нравилась. А на картинах ничего выглядит, симпатично», — говорит спутнице зритель. Но в в этом и состоит функция искусства: сделать так, чтобы мы разглядели в серой обыденности что-то красивое или просто важное.

Юлия Воротынцева, сокуратор выставки:

— Выставка называется «НЕНАВСЕГДА…». Художники, работавшие в то время, чувствовали, что застой однажды закончится?

— На самом деле у выставки было много названий. Самый первый вариант — «Двойная жизнь»: он раскрывает наш метод повествования. Другое название, заимствованное у антрополога Алексея Юрчака, — «Это было навсегда». Мне кажется, оно довольно точно передает ощущение от того времени. «НЕНАВСЕГДА…» — компромиссный вариант: решили, что публика потеряет длинное название в обрушивающемся на нее сегодня информационном потоке. Можно было сделать подзаголовок «искусство эпохи застоя», но у слова «застой» негативные коннотации. Хотя это название эпохи, термин, и как бы то время ни называли — 70-е, позднесоветский период, — все равно большинство людей определяет его как «застой». В общем, это эпоха, о которой сложно говорить — с терминами или без. Но мы попытались.

— В чем концептуальное отличие нынешней выставки от «Оттепели»?

— «Оттепель» создавалась широкими мазками: сам материал заставлял нас говорить немного плакатно. Возможно, мы не смогли дать объемный портрет персонажа, потому что в утопических надеждах и чаяниях трудно разглядеть личное. В этот раз человека видно лучше — фрустрированного, разочарованного, потерянного во времени. Видимо, нам, современным людям, проще соотнести себя с ним. В нынешнем проекте мы раскрываем не главные темы эпохи, как в «Оттепели», а мотивы, присутствующие в искусстве. К этому нас подтолкнул сам материал. Во время подготовки выставки мы обнаружили, что для многих произведений характерен мотив шкафа. Или мотив пустоты — он вообще является одним из ключевых. Работы ретроспективистов устремлены к классическому канону. Есть также религиозный мистицизм, пристальное внимание к миру детства… Все это в итоге составляет психологический портрет человека эпохи. Люди пытались убежать от реальности, и каждый выбирал свой метод эскапизма. Конечно, действительность не травмировала так сильно, как в сталинскую эпоху, но многие ощущали диссонанс между внутренним миром и внешним. На этой выставке хорошо «считывается» состояние человека.

— Пустота заявлена как главный мотив. Почему?

— Последний раздел выставки называется «Исчезновение». Мы все время показываем, как человек бежит от действительности. А в конце зритель увидит попытку исчезнуть, раствориться. Многие художники сливаются с произведением — сидят перед пустыми холстами, погружаются в них. Это некое молчание, пауза. Когда все, что говорилось раньше, уже неактуально и не может быть использовано. А что будет дальше — непонятно.

— Завершающей частью трилогии должна стать выставка, посвященная перестройке. Когда планируете открыть?

— После этих сложных месяцев я бы не стала говорить об определенных сроках. Нынешняя выставка долго ждала своего зрителя. Архитектура была закончена накануне введения режима самоизоляции. Мы сознательно отказались от монтажа произведений — спокойнее хранить их в запасниках, тем более что графика не любит свет. Какие-то вещи не смогли приехать из-за рубежа. В частности, потрясающая работа Татьяны Назаренко из Будапешта: мы очень хотели ее получить, заключили договор, однако границы закрыли и перевозки остановились. Из Франции не приехала работа Эрика Булатова «Слава КПСС». К сожалению, обстоятельства внесли коррективы в наши планы. Конечно, концептуально было бы прекрасно завершить трилогию выставкой о перестройке. Но есть опасение, что придется отказаться от большого количества резкого по высказыванию материала. А ведь резкость является характеристикой того времени. И что это будет за перестройка? Поэтому пока не загадываем.