Интервью с шеф-куратором Центра фотографии им. братьев Люмьер.

Центр фотографии на «Красном Октябре» — одна из ведущих российских институций, занимающихся фотографией, — отмечает в этом году десятилетие. «Культура» поговорила с шеф-куратором Натальей Григорьевой-Литвинской о будущем частных музеев, восприятии советских авторов за рубежом и о том, почему фотографию перед покупкой нужно обязательно смотреть «вживую».

— Когда Центр фотографии примет посетителей?

— Нужно хорошо подумать, есть ли смысл открываться в ближайшее время. Мы абсолютно автономная организация. Открыть двери только потому, что спустили распоряжение сверху, не наша стратегия. Люди пока не настроены на развлечения. Есть пирамида потребностей, и главное для многих — подышать свежим воздухом, безопасно обустроить свой быт на лето, увидеть друзей и близких. О досуге вспоминают, когда хорошо на душе и хватает денег, чтобы заплатить за билет в тот музей. У нас билет в среднем стоит 430 рублей — хотя есть студенческие, детские льготы. Но многие сейчас остались без работы, и пойти в музей всей семьей — накладно.

Есть и социальная ответственность. Мы одни из первых, еще в начале марта, попросили сотрудников надеть маски и перчатки. Это вызвало шок у посетителей. Конечно, режим самоизоляции тогда еще не был введен, однако надо понимать: люди приходят в музей отдыхать. И заставить их соблюдать дистанцию или носить маски достаточно сложно. Я живу за городом, рядом лесопарк, и во время карантина люди, несмотря на запреты, собирались группами, забывая о масках. Эти же люди придут в Центр фотографии, если мы объявим об открытии. И что мне делать — достаточно жестко их ограничивать? Быть цербером на собственной площадке я не готова. Мне не близка эта модель поведения: не считаю ее оправданной даже в сложившейся ситуации.

В целом не думаю, что нужно открываться любой ценой и подвергать опасности сотрудников и посетителей. Тем более, первое время мы ожидаем значительного снижения посещаемости. При этом возрастут издержки — аренда, электричество, инвестиции в систему безопасности от пандемии, — которые мы не окупим, не говоря уже о получении прибыли. Поэтому в июне Центр фотографии точно не примет гостей. И я очень сомневаюсь, что мы откроемся в июле. Все будет зависеть не от нас, а от реальной эпидемиологической обстановки в городе.

— Вы собирались отметить юбилей выставкой «Советская фотография XX века. Коллекция Галереи Люмьер», которая должна была открыться летом. Что теперь с планами?

— Пока точных дат назвать не могу. Мы хотим показать всех знаковых авторов — с конца 1920-х по конец 1980-х. Это большой просветительский проект. Открывать его в ближайшее время, когда люди не готовы идти в музей, мне бы не хотелось. Это означало бы сделать работу для галочки, а моя мечта — делиться тем, что я собирала для музея все эти 20 лет (предшественником Центра фотографии была Галерея имени братьев Люмьер, которую Наталья Григорьева-Литвинская открыла в ЦДХ в 2001 году. — «Культура»).

— Сколько произведений в вашей коллекции?

— Около 13 500 уникальных авторских отпечатков. Поначалу меня, как и многих, привлекал авангард — 1920-е, 1930-е. Примерно в 2005–2006 году начали активно исследовать период 60–70-х, которым тогда никто не интересовался. Потратили четыре года на изучение авторов эпохи оттепели: репортажников, работавших на АПН и ТАСС; «огоньковцев». В 60-е по всей стране появились клубы: наши папы и дедушки увлеклись фотографией, печатали снимки в ванной. Именно из «клубников» вышли мастера, которые позже занялись прикладной фотографией — фэшн-съемкой, архитектурной, рекламной фотографией. Сегодня одна треть нашей коллекции посвящена именно периоду 60–70-х. А с появлением Центра фотографии мы увлеклись 80-ми и 90-ми. Вообще есть разные типы коллекций. При создании частной коллекции учитывается вкус заказчика. В основном отбор работ происходит интуитивно: нравится — не нравится. Для создания корпоративных коллекций приглашаются кураторы; в первую очередь важна ликвидность работ. Наконец, в музейных коллекциях главную роль играет искусствоведческий подход. Вы можете купить автора, которого никто не знает, потому что понимаете: это уникальное явление определенной эпохи. Наша коллекция начиналась как частная, но постепенно переросла в профессиональную, музейную. 

— В чем особенность коллекционирования советской фотографии?

— В советской фотографии мало винтажей (отпечатков с негативов, сделанных при жизни автора и под его наблюдением. — «Культура»). В СССР фотография долгое время не считалась искусством, выставки проводились редко. Поэтому даже знаковым авторам — Аркадию Шайхету, Якову Халипу, Борису Игнатовичу — не было смысла делать выставочные отпечатки. В основном они печатали небольшие работы для публикации в журналах. Так что авторские отпечатки найти трудно. К счастью, живы классики «оттепели», например, Владимир Руфинович Лагранж: вместе с ним изготавливаем отпечатки для выставок, он смотрит качество, подписывает, и по правилам международного рынка мы можем назвать их поздними авторскими отпечатками.

— Популярна ли советская фотография за рубежом?

— Пока спрос маленький. В западных музеях, например MoMA, есть прекрасные образцы советских винтажных отпечатков. Однако никто всерьез не погружается в творчество наших авторов. Тот же MoMA делает замечательные ретроспективы Анри Картье-Брессона. Но не стоит забывать, что Фонд Картье-Брессона и Франция приложили колоссальное количество усилий, чтобы Картье-Брессон стал легендой.

При этом Ольга Львовна (Свиблова, директор Мультимедиа Арт Музея. — «Культура») многое сделала для продвижения советской фотографии за рубежом. Мы тоже возили выставки в Китай, США, Норвегию. С удовольствием даем наши работы на западные выставки. Другое дело, что у советской фотографии, особенно 1920–1950-х, есть политический оттенок. У России сейчас непростые отношения с другими странами, и в частных беседах кураторы, особенно американские, говорят: «Нам очень хотелось бы показать эти вещи, люди их не видели. Но нас никто не похвалит». Это началось семь-восемь лет назад: до этого был устойчивый интерес к советской фотографии. 

Сегодня для нас важно продвигать наших авторов и внутри страны. В этом году 110 лет со дня рождения Наума Грановского. Вместе со Still Art Foundation мы готовим серьезную монографию — наверное, самую полную книгу о творчестве Грановского, которая уже в сентябре выйдет в свет. Также совместно с этим фондом хотим сделать большой региональный проект: показать выставки Грановского, Лагранжа, Родченко на разных музейных площадках России. А заодно передать выпущенные нами книги — всего мы сделали 13 монографий о фотографах — в университеты и колледжи, которые готовят искусствоведов. К сожалению, коронавирус сбил наши планы. Но, я надеюсь, все осуществится. Еще один проект мы придумали с компанией «Донстрой»: он предназначен для зрителей, которые пока не готовы прийти в музей. Планируем четыре уличные выставки, посвященные эпохе «оттепели», с 1 июля по 1 февраля — всего покажем 160 работ. Заодно финансово поддержим наших авторов, что всегда было важным для нас.

— Во время карантина музеи активно развивали онлайн-сервисы. Что-нибудь из придуманного внедрите в постоянную практику?

— Мы давно собирались разработать образовательную программу, и, как говорится, несчастье помогло. Хотим рассказать не только об искусстве фотографии, но и о фотографическом рынке. О главных частных и музейных коллекциях, о том, как складывалась на рынке судьба разных фотографических школ — дюссельдорфской, фэшн-фотографии, архитектурной фотографии… Люди, к сожалению, не знают базовых вещей и не понимают, как собирать коллекцию, какие отпечатки рискованно покупать. Думаю, в октябре запустим этот курс. Ничего подобного на российском рынке еще не было.

Что касается выставок в онлайне… Скажу честно: техническая сторона не позволяет делать их полноценно. В апреле мы выпустили серьезные 3D-проекты по выставкам Александра Родченко и Ги Бурдена. Можно было «подойти» к каждой работе, нажать мышкой, послушать аудиогид. Получилось занимательно, но не сравнимо с «живым» впечатлением.

— То есть потребность ходить в музеи не исчезнет?

— Конечно. Онлайн-технологии — скорее развлечение. Меня часто спрашивают, что я думаю о покупке фотографий на онлайн-аукционе. Скажу так: если вы видели работу на выставке, если она напечатана современным автором и вы знаете, как он печатает и оформляет, тогда есть смысл. Но если речь о винтажном отпечатке, нужно обязательно смотреть вживую. В 2018 году на Paris Photo показывали работу Ричарда Аведона «Довима и слоны», выставленную на Sotheby’s. Это один из главных хитов Аведона, причем в редком формате, 125 на 100 сантиметров, — насколько помню, всего было 10 таких отпечатков. Эта работа принадлежала Чикагскому институту искусств, который затем решил с ней расстаться. Мир буквально замер: говорили, что отпечаток продадут за полтора миллиона евро. Я много лет приезжаю на Paris Photo и, конечно, не могла пропустить в этот раз. Однако когда рассматривала отпечаток, заметила дефект: с краю началось разрушение химического слоя. Это не было указано в condition report аукциона Sotheby's. Люди настолько готовы поверить авторитету Sotheby's и Чикагского института искусств, что ничего не проверяют. В итоге работу все-таки сняли с продажи, потому что ситуация была скандальная. Так что нужно обязательно съездить самому либо отправить профессионала. Фотография — не просто иллюстрация на экране компьютера. Для впечатления важно все: формат, бумага, оформление, состояние самого отпечатка. Встреча с искусством должна проходить тет-а-тет.

— Вы привозили в Центр фотографии зарубежные выставки, а нередко — и самих авторов. Что будет теперь?

— Музейный бизнес планирует на пять лет вперед. У нас есть договоренности, и какие-то из них мы все равно выполним. При этом мы не можем целиком уйти в российскую фотографию. Мне бы очень этого хотелось — я ее искренне люблю! — однако нельзя показывать отечественную фотографию в отрыве от западной. Иначе мы попадем в ситуацию начала нулевых, когда многие фотографы приносили свои работы, и я была вынуждена отказывать. Поскольку все, что делалось в нашей постперестроечной фотографии, а также в нулевые, напоминало американские и европейские работы сорокалетней давности. Незнание западного контекста влияет на качество нашей фотографии.

— Сколько в среднем тратите на выставку?

— От трех-четырех миллионов рублей и выше. Нужно привезти работы в Россию, если это зарубежный автор, растаможить их, оплатить страховку. Я считаю, что мы — один из самых успешных частных музеев. Однако Центр фотографии не всегда может себя окупить. Например, наше кафе — скорее инвестиция: хорошо, если получается уйти в ноль. Зато у нас большой музейный магазин. По мнению дилеров, у которых мы покупаем книги, наши обороты можно сравнить только с оборотами магазина в Музее современного искусства «Гараж» — а у них магазин значительно больше нашего. В общем, у нас один отдел помогает другому выжить. 

— Что в ближайшее время ждет частные музеи?

— Все зависит от финансовой подушки безопасности. Кто-то продолжит инвестировать в заведомо убыточную институцию — а она будет заведомо убыточной, я уверена на сто процентов. И сможет дотянуть до момента, когда колесо наконец закрутится. Когда это случится — следующей весной или раньше, никто не знает. Все зависит от огромного количества факторов. Если здание в собственности, оптимизирован штат, нет больших затратных выставок, шанс выжить есть. А если музей, как наш, — платит аренду за здание в центре города, не увольняет людей и не повышает при этом цену билета — не хватит никаких подушек. Не будем забывать, что музей музею рознь, хоть названия и схожи. Мы всегда занимались только фотографией, наша идея и миссия — познакомить посетителя с лучшим, что было сделано в этом виде искусства, поделиться своими знаниями, кураторским мастерством, наконец, создать уникальную уютную атмосферу музейно-галерейного формата. Все эти годы подобный подход отделял нас от других более амбициозных крупных площадок, претендующих на социально-политическую значимость для города.

— В 2016 году Вы грамотно погасили конфликт вокруг выставки Джока Стёрджеса, которого сенатор Елена Мизулина и блогер Лена Миро обвинили в пропаганде детской порнографии. Впоследствии экспертиза не выявила порнографии в его работах, однако тогда действовать надо было быстро — вход на выставку заблокировали «Офицеры России» во главе с Антоном Цветковым, и было непонятно, чем все закончится. Вы оперативно закрыли выставку, не стали раздувать пожар. Есть ли у вас стратегия, как предотвращать подобные ситуации?

— Такие вещи сложно предусмотреть. Это была спланированная акция: нужен был шум вокруг определенной темы. Мы оказались разменной монетой, попали под горячую руку. Самое ужасное — чувство беспомощности в первые дни, борьба с ветряными мельницами. Я дала колоссальное количество интервью, пыталась все объяснить, но понимала — никому не интересно, что я говорю. В сеть выкладывали фотографии, половина которых была сделана вовсе не Стёрджесом. Сам бедный Стёрджес был в предынфарктном состоянии, его разрывал Первый канал. Мы прошли огонь и воду — Следственный комитет, прокуратуру… Сотрудники этих органов разводили руками — они понимали, что это театр абсурда, но были вынуждены делать свою работу. Я получала колоссальное количество оскорблений в мессенджерах, старалась не открывать Фейсбук. Пару лет назад все уничтожила, хотя сначала думала сохранить для истории. Люди писали угрозы моим детям и моим родителям. Причем это были обычные люди — из Иркутска, Красноярска… Уверена, они никогда не были в Центре фотографии и не видели меня. Но они отправляли письма в прокуратуру с требованиями разобраться со мной. Меня это поразило тогда. Я как будто встретилась с новой реальностью. Когда все закончилось, мы написали письма дамам, которые заварили всю кашу, попросили хотя бы человеческих извинений. Но, естественно, никаких извинений не получили.

— Давайте о хорошем. Какие проекты Центра фотографии стали самыми успешными?

— Например, выставка «Фото 60–70-х»: люди стояли по часу, чтобы на нее попасть. Мы открыли зрителям глаза на целое поколение забытых авторов, многие из которых были еще живы. Еще горжусь выставкой «Советское фото», организованной в честь юбилея одноименного журнала. Мы нашли авторские винтажные отпечатки под все знаковые обложки, рассказали о каждом номере, об известных статьях — с 1920-х по 1970-е. Еще один важный проект — первая в России выставка Арнольда Ньюмана, великого портретиста, организованная совместно с его фондом. Уже трудно все вспомнить: моя команда делала анализ нашей деятельности к юбилею и выяснила, что мы провели более 260 выставок. Для меня это огромная часть жизни, общение с великими авторами, их наследниками. Я могу честно сказать, что всегда открывала только те проекты, которые считала важными именно для моих посетителей. 

— Как за 10 лет изменилось восприятие фотографии?

— Зрители стали насмотренными, у них есть отчетливая потребность чувствовать выставку, обсуждать ее, максимально погружаться в тему, которую мы раскрываем. Наш посетитель знает все главные имена в XX веке — кто такие Грановский, Шайхет, Лагранж, Халип, Халдей... Он знаком с течениями и стилями западной фотографии последних 40 лет. Выставки стали другими: мне кажется, если бы я привезла Ги Бурдена в ЦДХ, ничего хорошего бы не получилось. Мы постепенно пришли к подобным авторам. Правда, есть вещи, к которым не пришли до сих пор. Например, самое большое количество негативных отзывов получила выставка, посвященная 10-летию фотоагентства NOOR. На мой взгляд, это одно из лучших фотоагентств мира: их авторы затрагивают серьезные и глубокие темы. Профессионалы, которые пришли на нашу выставку, были в восторге, а вот обычные зрители, заплатившие 400–500 рублей за билет, оказались разочарованы. Мы слишком их «загрузили». Видимо, общество пока не готово рассуждать на определенные темы. Посмотрим, как нас изменит пандемия — не только экономически, но и ментально. Московское арт-сообщество долго приучало зрителя ходить в музеи, стремилось ему понравиться — конкуренция между музеями огромная. В итоге люди оказались не готовы воспринимать социальные, трудные вещи. Возможно, у нас более тяжелая жизнь, чем у западного зрителя, — поэтому мы не хотим смотреть на чужие проблемы: хватает собственных. Видимо, еще не время. Однако оно придет: без этого никак. Иначе мы социально так и не вырастем и по-прежнему, в отличие от остального мира, не будем носить маски. И продолжим верить в чудо вместо того, чтобы создавать его вместе здесь и сейчас.