Сундук с игрушками, теневой театр, классная доска, такая была в Яснополянской школе, баррикада из накрытых шалями стульев с для игры в муравейных братьев и зеленую палочку. Фотографии детей Толстых, их записки и поздравительные открытки. Иллюстрации с изображением литературных «потомков» — Анны (та знаменитая акварель Верейского со сценой свидания с Сережей), Кити, Долли и Наташи. Вместо привычных в музейном пространстве этикеток — разноцветные конвертики, будто бы адресованные заботливыми родителями детям: «Ваня», «Таня», «Илья», «Саша». В них вложены распечатки: воспоминания о безоблачных детских годах с сачками и бабочками летом, прелой листвой осенью, белоснежной гладью катков зимой и завершающей цикл елкой, непременно с золочеными орехами и красными крымскими яблоками. Дневниковые записи Софьи Андреевны о счастье и тяготах материнства. «К детям у меня такая нежность, что я удерживаюсь от пошлого выражения ее» — от 9 марта 1865 года. 

Куда менее радужное впечатление, датированное опять же мартом, но тринадцатью годами спустя: «Дети ведут себя дурно. Сережа и Таня убежали в эту страшную метель в одних платьях. Потом они подрались: Илья и Леля бросали бумажные стрелы в Сережу, он рассердился и их побил… Я говорю им всем: «Давайте, дети, после обеда будем все дружелюбны, а то что это за воскресенье такое?» Сережа ушел писать свой дневник, Таня тоже притихла, но Илья, Леля и Маша были неудержимы, прятались под кровати, говорили «fool». Дело кончилось тем, что Софья Андреевна сообщила проказникам неприятное — ей придется сообщить об их поведении papa. Те согласились на огласку, но лишь с припиской — они обещают исправиться.

Совсем иными представляются чувства героини романа «Анна Каренина» Долли Облонской, видевшей предназначение женщины исключительно в материнстве. Схожая сцена — Гриша с Таней подрались за мячик, сестренка держала братишку за волосы, а он с остервенением ее лупил куда придется — вмиг разрушила все счастье княгини детьми. «Как-будто мрак надвинулся на ее жизнь. Она поняла, что дети, которыми она так гордилась, были не только самые обыкновенные, но даже нехорошие, дурно воспитанные, с грубыми, зверскими наклонностями, злые дети. Она ни о чем другом не могла говорить и думать и не могла не сообщить Левину своего несчастья. Левин видел, что она несчастлива, и пытался утешить ее, говоря, что это ничего дурного не доказывает, что все дети дерутся».

 

— Выражение «кнут и пряник» — калька с немецкого («Peitsche und Zuckerbrot» — «плеть и пряник») знакомо всем с детских лет и вроде бы не вызывает вопросов, — говорит куратор выставки Елена Бойцова. — Поощрения и наказания всегда иерархичны, с их помощью взрослый определяет для ребенка, что хорошо, что дурно.

Однако представления об этом переменчивы, подвластны времени и общественным стандартам, а наказания всегда затрагивают права личности, ее свободу. Об этом много размышлял и Толстой, многодетный отец, философ и педагог-новатор. В своих статьях он открывал дискуссии о развитии творческого мышления и нравственного сознания детей, об опыте и свободе, о наказании и ненасилии, об индивидуальности каждого ребенка, о жизни в соответствии с нравственным законом, совершенствовании, любви как основе семьи.

Самое главное , конечно же, в конверте «Лев Николаевич» — это отрывки из писем и заметок писателя, в частности, его острая полемичная публицистика, дискутирующая с современной ему системой образования в той ее части, где Толстой называл школу учреждением для мучения. «Нет ничего вреднее для ребенка… начальнического отношения учителя к ученику, для меня нет ничего возмутительнее такого зрелища. Большой человек мучает маленького, не имея на то никакого права».

 

Тут же цитаты из «Детства» и «Отрочества» о St.-Jerome, заказывающем Василю розги, и памятном угле с заслонкой в печи, в который маленького Николеньку ставил Карл Иванович. «Стоишь в углу, так что колени и спина заболят», а учитель сидит в мягком кресле и читает свою гидростатику...