Тамара ЦЕРЕТЕЛИ

23.02.2014

В Историческом музее прошла выставка «Серебряная легенда Кавказа. Манаба Магомедова». Она посвящена человеку, перевернувшему представление о том, кому можно, а кому нет наследовать вековые традиции. Манаба — первая женщина, овладевшая знаменитым на весь мир кубачинским серебряным промыслом.

Художница, родившаяся в Кубачах, но большую часть жизни прожившая в Тбилиси, предложила собственную интерпретацию народного искусства. И доказала, что традиции и консерватизм — отнюдь не синонимы. «Культура» встретилась с дочерью Манабы — Лейлой ИЗАБАКАРОВОЙ, художницей, чьи работы также экспонировались в ГИМе.

культура: Ваша мама стала первой женщиной-златокузнецом в роду. Причем освоила ремесло уже после смерти своего отца, мастера в одиннадцатом поколении. Как у нее получилось?
Изабакарова: Все началось в Тбилиси, куда маму привезли в семилетнем возрасте. До того она жила в Кубачах с раскулаченной бабушкой. Семья тогда уже перебралась в грузинскую столицу — туда съезжались многие ремесленники. Там в серебряном ряду и работал ее отец. Тем временем в ауле бабушку раскулачили еще дважды — хотя уносить было практически нечего. Как-то пришли трое мужчин. Бабушка пряла, а Манаба вязала носочки — в Кубачах этому обучали с детства. Причем женщины на ткани повторяли те же орнаменты, что мужчины выводили на металле. И вот эта троица спихнула маму с паласа — ковров к тому моменту уже не осталось. Они взяли пряжу с прялкой, прихватили керосиновую лампу и палас — все имущество. Бабушка умерла через месяц. А девочку ее дядя Расул Магомедов — реставратор Эрмитажа — отвез в Тбилиси. Пока ехали, в Грузии умер отец. Уже в Тбилиси Расул стал водить Манабу — девочку-горянку — по музеям. Когда она увидела Хахульскую икону Божией Матери, обомлела — там и перегородчатая эмаль, и чеканка по золоту... А потом приехал друг ее папы, блестящий мастер Абдулжалил Ибрагимов. Заметив мамин интерес к ремеслу, дал задание — сложить бумагу и, как снежинки, вырезать орнаменты. Когда он приехал в следующий раз, получил кипу «снежинок» и опешил. Достал резец, наточил и подарил ей. Так все и началось. Потом мама и в Москве находила лучших специалистов, училась в Строгановке на курсах повышения квалификации.

культура: В Кубачи ездила?
Изабакарова: Само собой. Первый раз еще в 1944-м, совсем девчонкой. Ходила к самым известным мастерам. Ей все говорили: «Не женское это дело. Что бы твой отец сказал, увидя, как сидишь здесь среди мужчин!» Многие даже отказывались учить. Но мама была такая настырная... Понимали — не отстанет, пока не добьется своего. Так и ездила в Кубачи, пока не постигла все тонкости.

культура: Она окончила что-нибудь — например, Академию художеств?
Изабакарова: Нет. Так получилось, что после смерти отца ей пришлось кормить семью — маму, бабушку, брата, сестру... Продавала воду, шила тапочки из солдатских шинелей. Окончила акушерские курсы. Работала подмастерьем у Саши-портного — был тогда в Тбилиси такой известный человек, как сегодня Валентин Юдашкин... Во время войны ее мобилизовали на инструментальный завод — научилась слесарному делу. В Кубачах есть целые семьи — гравировщиков, монтировщиков. А Манаба владела всевозможными ювелирными техниками. Кстати, сегодняшние ювелиры пользуются бормашинами. Она — никогда. Только отцовскими старыми инструментами. В двадцать с небольшим стала настоящим мастером — без специального образования.

А с тбилисской Академией художеств связана интересная история. Во времена Хрущева ее хотели закрыть. Тогдашний ректор Аполлон Кутателадзе срочно отправился в Москву. Взял с собой профессора Давида Цицишвили и маму, которую попросил захватить несколько своих работ. Добился, чтобы их приняла Фурцева. Он вообще был уникальным администратором. Не стал рассказывать о закрытии академии. Вместо этого говорит: «Вот посмотрите, что делают студенты под руководством этой женщины». И показал мамины произведения. Среди них — колье с изображением царицы Тамары. Продолжает: «В академии только факультет изобразительного искусства, а надо открыть еще декоративно-прикладное отделение. У нас во дворе как раз есть место для строительства корпуса. А это колье — Вам в подарок». Надевает на нее украшение со словами: «Вы теперь — царица России». И тут же подсовывает бумагу о возведении здания. Кто же будет закрывать учреждение, если министр культуры пишет, что для него надо строить новый корпус... Так, благодаря маминому колье, он спас академию. А Фурцева с подарком осталась.

культура: Ваша мама ведь и для Брежнева саблю делала...
Изабакарова: Да. Ее как-то вызвали в ЦК КП Грузии: «Через неделю приезжает товарищ Брежнев, надо ему саблю вручить». Мама говорит: «Но ее надо делать минимум месяц». Те отвечают: «Ничего не знаем. Чем помочь, чтобы Вы успели?» Манаба попросила готовый профальцованный лист серебра. Дали. В общем, мама с папой (художник Кадыр Изабакаров. — «Культура») всю неделю не спали и не ели. К нам домой постоянно люди на черных «Волгах» приезжали. Смотрели, что получается. Восклицали: «У вас нет мастерской? Как такое может быть? Надо исправить!»

культура: Дали после этого?
Изабакарова: Нет, конечно (смеется). Но за саблю заплатили. Они думали вручить ее Брежневу на банкете перед отъездом. Не успели. Мама предложила преподнести прямо в аэропорту. А еще она хотела свое произведение сфотографировать — для архива. Дома пленки не оказалось, и Манаба отправилась в Академию художеств. А улицы все перекрыты... Раньше на перекрестках милиционеры на мотоциклах дежурили. Мама подходит к одному и говорит: «Вам разве не сказали, что меня надо в Академию художеств отвезти? Со мной сабля для Брежнева!» Он удивленно: «Нет...». «Как не сказали?!» — взорвалась она. Тот испугался и повез. По дороге с ним связываются по рации — докладывает, что везет женщину в Академию художеств, у нее сабля для Брежнева. «Какая еще сабля? С ума сошел? Ты пост покинул!» — кричат. Но он все равно довез. Наорал на нее и пулей обратно. Фотограф академии снял саблю и отдельно — маму с ней. Потом Манаба с бесценным грузом как-то  добралась домой. А тут как раз черная «Волга» за презентом. Вручали уже перед трапом самолета — от имени всего грузинского народа. Естественно, без упоминания автора. Да и вряд ли генсек запомнил бы мамину фамилию. Но ее инициалы там стояли.

культура: А где теперь та сабля?
Изабакарова: Не знаю. Наверное, где и все остальные подарки Брежнева.

культура: Традицию изготовления даров для первых лиц Манаба, говорят, унаследовала от своего дяди.
Изабакарова: Да, Расул Магомедов, который семилетнюю маму забирал из Кубачей, изготовил серебряный письменный прибор для Николая II — в честь рождения цесаревича. Вот как тогда уважали труд: в благодарность император с гонцом послал в аул именные золотые часы.

культура: Ваши родители жили в Тбилиси, да и Вы сами там родились. Связь с Дагестаном поддерживали?
Изабакарова: Всегда. Мы каждое лето проводили в Кубачах. Нам все показывали, рассказывали. Там в любом доме есть гостевая комната с камином, где одна стена от пола до потолка увешана привозными тарелками. И у каждой своя история. На другой стене — шесть полок. На них бронзовая и медная утварь, посуда, котлы — исключительно кубачинской формы, нигде в мире такое не встречается. Этот аул уникален своим искусством, традициями. Возьмите любую повседневную вещь — все покрыто мельчайшими узорами.

культура: Раньше в Кубачах ремесло передавалось от отца к сыну. Традиция сохранилась?
Изабакарова: Да. Кубачинское искусство вряд ли исчезнет. Другое дело, что уровень может гулять вверх-вниз. Сейчас ручной труд сложно продать, поэтому иногда переходят на ширпотреб. Но Кубачи по-прежнему — центр ремесел. 99 процентов жителей заняты в этой отрасли.

культура: Думаете, это такой ген?
Изабакарова: Наверное. Вот мой муж, к примеру, — кубачинец, но вырос в Махачкале. Когда я вышла замуж, приехала мама и говорит ему: «Ты же родом из Кубачей, значит, должен научиться». Он как-то попробовал сделать эмалевые серьги. И получилось. Думаю, дай любому кубачинцу инструменты — обязательно в памяти у него что-то всплывет. Но глобализация берет свое: сегодня по узеньким улочкам аула рассекают на джипах. Да и традиции меняются. Еще 15–20 лет назад справляли потрясающие свадьбы: по всему аулу женщины в парчовых нарядах проносили приданое — посуду с сахаром, мукой. Первый день праздновали у невесты, второй — у жениха. А на третий — суженая шла за водой.

Недавно была на свадьбе — сегодня не идут, а едут. А если и идут, то вместо десяти человек зачем-то сто. Раньше устраивали ночное шествие по аулу с факелами. Теперь факелы торчат из внедорожников.