Личными друзьями все трое были для куратора нынешней выставки, художественного руководителя ГЦСИ Леонида Бажанова, который нынешним проектом отмечает и авторский юбилей: 25 лет назад он, еще не госслужащий, а фрондирующий искусствовед, устраивал в окраинном выставочном зале в Беляеве ретроспективу полуподпольных московских художников (многие к тому времени уже уехали из страны), и в ней участвовали — среди других — нынешние герои.
Для 1987-го то был прорыв в культурной жизни, сравнимый с опубликованными в то же время «Детьми Арбата» Рыбакова, хотя картины и скульптуры были совсем не про обличение сталинского режима. Эпоха, конечно, отразилась в биографии. Отец Шелковского был расстрелян, Игорь первый год жизни провел с матерью в лагере. Аркадий Штейнберг, отец Эдуарда, поэт, переводчик и художник, тоже прошел лагеря.
Но соединяют юбиляров не только год рождения и травматические сходства биографий. Кстати, все по разным причинам покинули СССР, но условно вернулись в Россию (Штейнберг похоронен в любимой Тарусе, Пивоваров по мере физических сил делает выставки в Москве и Петербурге, Шелковский работает в студии у метро «Кропоткинская», хотя не оставил ателье в брошенном монастыре неподалеку от Версаля).
Так вот про сходство… Хотя — сначала про различия.
Штейнберг — суровый абстракционист, ведущий непрерывный разговор с Малевичем, но помнящий при этом символизм первохристиан (рыба), геометрию Пифагора (солнечный круг), метафизику Флоренского и Фаворского (треугольник — знак Троицы), эмблематику европейских гностиков и хасидскую нумерологию (непонятные для непосвященных цифры и буквы), быт вымирающей русской деревни Погорелки (мартиролог упокоившихся во Христе).
Пивоваров — сюрреалист, концептуалист, любитель интеллектуальных игр в бисер, под ковром которых — страшные откровения бессознательного. Ковер оторочен здравой иронией. Но глубоко под столом для утонченных развлечений — память детства, накрученный инфантилизм и исповедальный психоз.
Шелковский — строгий минималист, скульптор, вдохновленный конструктивистской эстетикой, превращающей бытовые предметы в абстрактные знаки. Своими структурами, похожими на скелеты людьми, букетами, которые высохли миллион лет назад, образами города, в котором случился чуть ли не ядерный взрыв, он говорит столь много, что зрителю перед его работами остается только замолчать.
Они все очень разные, эти три художника. И координаты они следующим поколениям задают непохожие, так что можно запутаться. Но в какой-то момент я понял на этой изысканно выстроенной выставке, что система координат у них одна.
Совершенно случайно, листая «О духовном в искусстве», старый трактат главного русского авангардиста Василия Кандинского, натолкнулся на выражение, касающееся любой формы в искусстве — «равноправные граждане духовной державы». Спишем пафос на время — 1910-й год. Зато все встанет на свои места.
