Елена ФЕДОРЕНКО

24.04.2015

7 мая весь мир отметит 175-летие со дня рождения Петра Ильича Чайковского. Запланировано множество фестивалей и концертов — целый год пройдет под знаком великого русского композитора. Крупнейшим событием обещает стать XV Международный конкурс имени П.И. Чайковского. «Культура» побеседовала с классиком, которого одолевали раздумья, сомнения, печали. Петр Ильич оказался откровенным.

культура: Музыку как профессию обычно выбирают в годы нежного детства и при поддержке родителей. Вы же определились поздно...
Чайковский: Моя склонность к музыке проявилась в четыре года. Мать, заметив, что я испытываю самую большую радость, слушая музыку, пригласила учительницу, которая преподавала мне музыкальные основы. Вскоре я достаточно хорошо играл на фортепиано, так что я мог освоить все возможные модные вещицы. Мое быстрое продвижение, которое выражалось также в музыкальных импровизациях, не могло не вызвать удивления в тесном семейном кругу в заштатном, провинциальном местечке Вятской губернии на Урале, где прошли годы моего детства. Так продолжалось — причем мои природные способности к музыке не привлекали особенного внимания моих родителей, предназначавших меня к карьере чиновника.

культура: Потому определили Вас в училище правоведения, а позже возникла и служба в департаменте Министерства юстиции?
Чайковский: В возрасте десяти лет меня отвезли в С.-Петербург и поместили в Императорское училище правоведения, где я пробыл девять лет, не занимаясь серьезно музыкой, хотя в конце этого периода мой отец устроил мне уроки с одним превосходным пианистом, жившим в Петербурге, г-ном Рудольфом Кюндингером.

культура: Это ведь он на вопрос Вашего отца, стоит ли сыну строить музыкальную карьеру, отрицательно покачал головой? Не обиделись?
Чайковский: Этому выдающемуся артисту я обязан тем, что понял, что мое подлинное призвание — музыка. Я поступил во вновь открывшуюся Консерваторию... и решительно убедился, что рано или поздно, но я променяю службу на музыку.  Мне теперь нет другой дороги, как музыка.

культура: Удивительно читать отзывы Ваших современников о том, что у Вас нет «русской манеры выражаться, русского стиля». Ведь даже в первых Ваших сочинениях, предъявленных публике, симфонии «Зимние грезы» и опере «Воевода» по пьесе Александра Островского, так много русского!
Чайковский: Я еще не встречал человека, более меня влюбленного в матушку-Русь вообще и в ее великорусские части в особенности. Я вырос в глуши, с детства самого раннего проникся неизъяснимой красотой русской народной музыки... До страсти люблю русский элемент во всех его проявлениях, я русский в полнейшем смысле этого слова. Страстно люблю русского человека, русскую речь, русский склад ума, русскую красоту лиц, русские обычаи. Лермонтов прямо говорит, что «темной старины заветные преданья» не шевелят души его. А я даже и это люблю.

культура: Не скажете — почему?
Чайковский: Напрасно я пытался бы объяснить эту влюбленность теми или другими качествами русского народа или русской природы. Качества эти, конечно, есть, но влюбленный человек любит не потому, что предмет его любви прельстил его своими добродетелями, — он любит потому, что такова его натура, потому что он не может не любить. 

Меня глубоко возмущают те господа, которые готовы умирать с голоду в каком-нибудь уголку Парижа, которые с каким-то сладострастием ругают все русское и могут, не испытывая ни малейшего сожаления, прожить всю жизнь за границей на том основании, что в России удобств и комфорта меньше. Люди эти ненавистны мне; они топчут в грязи то, что для меня несказанно дорого и свято.

культура: А сами исколесили весь мир, и с радостью.
Чайковский: Я люблю путешествовать в виде отдыха за границу — это величайшее удовольствие. Но жить можно только в России. И только живя вне ее, постигаешь всю силу своей любви к нашей милой, несмотря на все ее недостатки, родине. Нужно отдать справедливость Парижу. Нет в мире города, где бы столькие удобства и удовольствия жизни были доступны за столь дешевую цену. Совершенно неописанно то чарующее впечатление, которое производит на меня Рим... Уж, кажется, ничего не выдумаешь восхитительнее San-Remo, но клянусь Вам, что ни пальмы, ни апельсинные деревья, ни голубое чудное море, ни горы и ничто из этих красот не действует на меня, как бы можно было ожидать. Отчего простой русский пейзаж, отчего прогулка летом в России, в деревне по полям, по лесу, вечером по степи, бывало, приводила меня в такое состояние, что я ложился на землю в каком-то изнеможении от наплыва любви к природе, от тех неизъяснимо сладких и опьяняющих ощущений, которые навевали на меня лес, степь, речка, деревня вдали, скромная церквушка, словом, все, что составляет убогий русский, родимый пейзаж. 

культура: Может, в Сан-Ремо Вас просто не посещало вдохновение?
Чайковский: Вдохновение рождается только от труда. Это такой гость, который не всегда является на первый зов. Между тем работать нужно всегда, и настоящий честный артист не может сидеть сложа руки под предлогом, что он не расположен. Если ждать расположения и не пытаться идти навстречу к нему, то легко впасть в лень и апатию. Нужно терпеть и верить, и вдохновение неминуемо явится тому, кто сумел победить свое нерасположение. Большой талант требует большого трудолюбия.

культура: Сейчас — и нередко — Ваши оперы и балеты ставят эффектно и вольно, перенося действие в иные времена, в сумасшедшие дома или на поле брани. Что скажете?
Чайковский: Сценичность я понимаю совсем не в нагромождении эффектов, а в том, чтобы происходящее на сцене трогало и вызывало сердечное участие зрителей. Ни музыка, ни литература, ни какое бы то ни было искусство в настоящем смысле слова не существуют для простой забавы; они отвечают более глубоким потребностям человеческого общества, нежели обыкновенной жажде развлечения и легких удовольствий.

Тот художник, который работает не по внутреннему побуждению, а с тонким расчетом на эффект, тот, который насилует свой талант с целью понравиться публике и заставляет себя угождать ей, — тот не вполне художник, его труды непрочны, успех их эфемерен.

культура: Эту истину Вы сформулировали после беседы с Львом Николаевичем Толстым? 
Чайковский: Я убежден, что величайший из всех когда-либо и где-либо бывших писателей-художников — есть Л.Н. Толстой. Его одного достаточно, чтобы русский человек не склонял стыдливо голову, когда перед ним высчитывают все великое, что дала человечеству Европа. Писатель, коему даром досталась никому еще до него не дарованная сила заставить нас, скудных умом, постигать самые непроходимые закоулки тайников нашего нравственного бытия. Между строками... какая-то высшая любовь к человеку, высшая жалость к его беспомощности, конечности, ничтожности. Плачешь, бывало, сам не знаешь, почему. Потому что на одно мгновение через его посредничество соприкоснулся с миром идеала, абсолютной благости и человечности. 

культура: В Вашем раннем эпистолярии немало атеистических высказываний, что выглядит странно для автора цикла песнопений для Литургии Иоанна Златоуста, Всенощной, «Девяти духовных музыкальных сочинений» и пасхального хора «Ангел вопияше». 
Чайковский: В душу мою все больше и больше проникает свет веры, я чувствую, что все более и более склоняюсь к этому единственному оплоту нашему против всяких бедствий. Я чувствую, что начинаю уметь любить Бога, чего прежде я не умел. Ежечасно и ежеминутно благодарю Бога за то, что он дал мне веру в Него. При моем малодушии и способности от ничтожного толчка падать духом до такой степени, что я стремлюсь к небытию, что бы я был, если бы не верил в Бога и не предавался воле Его?

культура: Ваши отношения с дамами — вопрос сложный, Вы их часто сторонились. Не сочтите бестактным и, если можно, ответьте — выдающаяся французская певица Дезире Арто — единственное Ваше увлечение? 
Чайковский: ...Какая певица и актриса Арто! Еще никогда я не бывал под столь сильным обаянием артиста, как в сей раз. Я очень подружился с Арто и пользуюсь ее весьма заметным благорасположением; редко встречал я столь милую, умную и добрую женщину. 

культура: Москва поговаривала о свадьбе... 
Чайковский: Вскоре мы воспламенились друг к другу самыми нежными чувствами, и взаимные признания в оных немедленно за сим воспоследовали. Само собой разумеется, что тут же возник вопрос о законном браке, которого мы оба с ней весьма желаем и который должен совершиться. Но... существовали некоторые препятствия. Подобно тому, как она не могла решиться бросить сцену, я, со своей стороны, колебался пожертвовать для нее всей своей будущностью, ибо не подлежит сомнению, что я лишился бы возможности идти вперед по своей дороге, если бы слепо последовал за ней. 

культура: И Вы решили испытать свои чувства разлукой — Дезире уехала в Варшаву.
Чайковский: История с Арто разрешилась самым забавным образом; она в Варшаве влюбилась в баритона Падиллу, который здесь был предметом ее насмешек...

культура: Ваши чувства оказались оскорблены, Вы пережили глубокое разочарование, но развязка не ввела Вас в кризис. В отличие от расставания с законной женой Антониной Милюковой. Зачем Вы женились — так польстило ее письменное признание в любви?
Чайковский: Меня поддержало в этом решении то, что мой старый восьмидесятидвухлетний отец, все близкие мои только о том и мечтали, чтобы я женился. Итак, в один прекрасный вечер я отправился к моей будущей супруге, сказал ей откровенно, что не люблю ее, но буду ей, во всяком случае, преданным и благодарным другом. Я подробно описал ей свой характер, свою раздражительность, неровность темперамента, свое нелюдимство, наконец, свои обстоятельства. Засим я спросил ее, желает ли она быть моей женой. Ответ был, разумеется, утвердительный.

Вы, конечно, удивляетесь, что я мог решиться соединить свою жизнь с такой странной подругой? Это и для меня теперь непостижимо. На меня нашло какое-то безумие. Я вообразил себе, что непременно тронусь ее любовью ко мне, в которую я тогда верил, и непременно, в свою очередь, полюблю ее. Теперь я получил непоборимое внутреннее убеждение: она меня никогда не любила. Она приняла свое желание выйти за меня замуж за любовь. 

Как в голове, так и в сердце у нее абсолютная пустота; поэтому я не в состоянии охарактеризовать ни того, ни другого. Могу только уверить Вас честью, что ни единого раза она не высказала при мне ни единой мысли, ни единого сердечного движения. Она ни единого раза не обнаружила ни малейшего желания узнать, что я делаю, в чем состоят мои занятия, какие мои планы, что я читаю, что люблю в умственной и художественной сфере.

Я тщетно боролся с чувством антипатии к ней, которого, в сущности, она и не заслуживает; но что мне делать с своим непокорным сердцем! Эта антипатия росла не днями, не часами, но минутами, и мало-помалу превратилась в такую крупную, лютую ненависть, какой я никогда еще не испытывал и не ожидал от себя. Я, наконец, потерял способность владеть собою... Я стал страстно, жадно желать смерти...

культура: И спасла Вас Надежда фон Мекк, с ней, богатой вдовой, Вас уже связывала «дружба в письмах»... Согласитесь, что откровенная четырнадцатилетняя переписка — романтическая история? Она не просто давала Вам деньги, скорее — свободу и независимость. Вы никогда не назначали друг другу встреч. Она определила такие условия?
Чайковский: Вот письмо Надежды Филаретовны: «Было время, что я очень хотела познакомиться с Вами. Теперь же, чем больше я очаровываюсь Вами, тем больше я боюсь знакомства, — мне кажется, что я была бы не в состоянии заговорить с Вами, хотя, если бы где-нибудь нечаянно мы близко встретились, я не могла бы отнестись к Вам как к чужому человеку и протянула бы Вам руку, но только для того, чтобы пожать Вашу, но не сказать ни слова. Теперь я предпочитаю вдали думать о Вас, слышать Вас в Вашей музыке и в ней чувствовать с Вами заодно».

культура: Вы делились друг с другом не только состоянием своих дел, здоровья, не только дискутировали об искусстве, но и говорили о сокровенном. Что вспоминается из написанного? 
Чайковский: «Ровно двадцать пять лет тому назад в этот день умерла моя мать. Это было первое сильное горе, испытанное мною. Смерть эта имела громадное влияние на весь оборот судьбы моей и всего моего семейства. Она умерла в полном расцвете лет, совершенно неожиданно, от холеры, осложнившейся другой болезнью. Каждая минута этого ужасного дня памятна мне, как будто это было вчера».

культура: Быть может, Надежда Филаретовна заменила Вам мать, о которой Вы так тосковали и которую любили «какой-то болезненно-страстной любовью»?
Чайковский: Есть известного рода потребность в ласке и уходе, которую может удовлетворить только женщина. На меня находит иногда сумасшедшее желание быть обласканным женской рукой.