09.11.2025

В Париже на 93-м году жизни скончался российский художник, один из основателей московского концептуализма и соц-арта, почетный член Российской академии художеств (РАХ) Эрик Булатов.

Эрик Владимирович Булатов родился 5 сентября 1933 года в Свердловске. В 1952 году окончил Московскую центральную художественную школу при Российской академии художеств (МСХШ), в 1958-м — факультет живописи Государственного академического художественного института имени В.И. Сурикова. Работал в издательствах «Детгиз» и «Малыш» — иллюстриторовал детские книги. С 1989 года художник жил в Нью-Йорке, а с 1992-го — в Париже. В 2003 году впервые на родине прошла выставка его графики, а в 2006-м в Третьяковской галерее — первый ретроспективный показ живописных произведений. В 2013 году Эрик Булатов стал лауреатом конкурса в области современного искусства «Инновация», в номинации «За творческий вклад в развитие современного искусства».

Имя Булатова неоднократно появлялось на страницах газеты «Культура». Он был великолепным собеседником. Некоторые его высказывания и сегодня представляют безусловный интерес.

культура: Вы лишены гордыни. Но есть что-то, что особенно греет, когда подводите творческие итоги?

Булатов: Как ни странно, вопрос для меня непростой. Когда начинаешь перебирать в памяти свою жизнь, понимаешь, что ошибок — обидных и досадных — гораздо больше, чем достижений. Не знаешь — то ли радоваться, то ли огорчаться. Смыслом жизни для меня всегда оставалось искусство. Старался работать честно. Оглядываясь назад, могу сказать, что некоторые картины нравятся мне больше других, но по-настоящему результатом я никогда не был доволен. Были случаи, когда понимал: недотянул, мог бы лучше — и становилось стыдно. Однако в процессе работы случались совершенно счастливые минуты. Ради них стоит жить. Готов подписаться под этими словами: «И горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю».

Порой наступает такое состояние, когда вдруг ты сам словно исчезаешь, растворяешься, и тебя больше нет. В этот момент появляется что-то подлинное, живое — словно творю не я. Возникает чувство невероятного счастья. Когда писал картину «Иду», у меня было ощущение, что я не рисую, а делаю облака — живые, настоящие. Обычно это приходит, когда ничего не получается и ты в полном отчаянии. В этот момент ты совершаешь нечто непонятное. Оказывается, все так просто, и ты думаешь: почему я так мучился? Даже мой учитель Владимир Андреевич Фаворский, разумный и рациональный человек, говорил: «Когда работаю, то не знаю, почему делаю так, а не иначе, это потом могу все объяснить».

культура: Вы художник актуальный, а больше всего любите произведения далекого прошлого. Нет ли в этом противоречия?

Булатов: Микеланджело ценил греческую скульптуру выше, чем труды своих современников. В сознании есть некий эталон, к которому надо стремиться. Вполне естественно, что мы учимся у мастеров далеких эпох. У каждого из нас свое дело, однако корни уходят в прошлое, от этого нельзя отказываться. Надо понимать, что твоего места в искусстве никто, кроме тебя, не займет. В противном случае оно просто останется вакантным.

культура: «Русский художник никогда не писал для того, чтобы сделать хорошую картину, он писал для того, чтобы что-то изменить в обществе или сознании людей», — утверждаете вы в своей книге «Живу дальше». Это относится только к XIX веку или к нынешней эпохе тоже?

Булатов: Малевичу это свойственно даже в большей степени, чем Левитану или Сурикову. Он считал, что именно искусство, а не государство должно строить будущее. Поэтому так важна связь художника со зрителем. Русский живописец хочет, чтобы публика разделила с ним переживания, выступала участником и даже соавтором работы. Ну а, вообще, главный вопрос искусства — зачем мы пришли на эту землю.

культура: Не идеализируем ли мы искусство? Не ждем ли от него того, чего оно не может дать?

Булатов: Мы все время ищем какое-то откровение. В этом наша потребность, наше самое большое отличие от других наций. Русскому человеку нужно, чтобы искусство помогало жить, учило чему-то важному, имело просветительскую миссию. Поэтому и отношение к нему почти религиозное.

культура: В прошлые времена живописцы часто выступали единым фронтом — вспомним хотя бы передвижников, импрессионистов, фовистов, бубновалетовцев, «Голубую розу» и прочих. Сегодня каждый — сам себе течение?

Булатов: В середине XIX века выступили импрессионисты и заявили о себе как группа — хотя были они разные и могли друг друга не признавать. Тем не менее их объединяло нечто вроде программы преобразования живописи. В свое время мы тоже собрались реформировать русское искусство, но никакой общей программы не существовало. Кто во что горазд, все тянули в разные стороны. Сплачивало только неприятие официального советского искусства.

культура: У вас есть ученики, последователи или эпигоны?

Булатов: Учеников нет. Последователей тоже не вижу. Но иногда замечаю собственное влияние на молодых художников, особенно русских, французских и английских. У них очень большой интерес к тому, что я делаю.

«Культура», 27.08.2018

Эрик Булатов: «Русскому человеку нужно, чтобы искусство помогало жить»

культура: Какими глазами люди взглянут на ваши полотна лет через сто или двести? Поймут ли их?

Булатов: «Зайдите через тысячу лет, — предлагал Маяковский, — там поговорим». Язык Вермеера понимают через столетия. Если я действительно создал что-то живое, оно останется.

культура: Вас выставляли крупнейшие музеи мира — от Лувра и Гуггенхайма до Третьяковки, Русского музея и галереи Цюриха. Несомненно, есть чем гордиться?

Булатов: Главными были ретроспективы в Третьяковской галерее в 2006 году и в Манеже в 2014-м. Они лучше всего показали, что я из себя представляю как художник, итоги моей работы. Поразило, что пришло много молодежи. Я даже выступил с лекциями перед студентами. Для меня это важно еще и потому, что некоторые арт-критики (как и мои сверстники) пытаются запихнуть Булатова в советское время и считают, что позже я ничего не сделал. Молодых же, напротив, интересовало то, чем я занимаюсь сегодня. Меня это невероятно обрадовало.

культура: Почему, на ваш взгляд, в России отношение к искусству более трепетное, чем где бы то ни было?

Булатов: Исторически так сложилось. Оно нужно нам не для того, чтобы украсить жизнь (как у французов), а для того, чтобы ее прожить. Помочь человеку и даже, в каком-то смысле, спасти его. В этом есть что-то религиозное. Некая вера, что искусство объяснит, научит чему-то важному. Известна и его просветительская миссия. Русский художник творит не ради создания хорошей картины, а чтобы что-то изменить в обществе и сознании людей.

культура: Одна из ваших работ называется «Откуда я знаю куда». Не отражает ли она какую-то растерянность, неопределенность, поиск?

Булатов: Это не поиск, а констатация факта. Мы действительно не знаем, куда идем. Искусство дарит надежду, и в этом я вижу смысл своей жизни. Надо помнить, что твоего места никто не займет. Опоздать невозможно.

культура: Для вас творчество — это не монолог, а диалог мастера с публикой?

Булатов: Живописец стремится, чтобы зритель был не просто свидетелем, а участником картины. Он хочет внушить ему то, что чувствует сам. Добиться полного слияния. Зритель необходим не для оценки того, что он делает, а как сообщник. Это отличает нас от других. Французское искусство герметично. Оно вообще не нуждается в публике. Хотите — смотрите, не хотите — проходите мимо.

культура: Многие годы, проведенные во Франции, не повлияли на истоки вашего творчества?

Булатов: Я ощущаю себя русским художником, который живет и работает в Париже. Мое сознание сформировано национальной культурой — от этого никуда не денешься. Я никогда не был эмигрантом и не имею к ним никакого отношения.

культура: Живописец — это судьба? Им рождаются или становятся?

Булатов: Даже если становишься, значит, таков твой удел. Несостоявшийся мастер, возможно, пошел не в ту сторону, не развил то, что ему дано. Не зря сказано: «Много званых, да мало избранных».

«Культура», 24.05.2016

Эрик Булатов: «Русским искусство нужно не для того, чтобы украсить жизнь, а для того, чтобы ее прожить»

Булатов: В 1988 году я прибыл в Париж с выставкой. Это было, с моей точки зрения, событием — впервые русский художник показывал свои работы в Национальном центре искусства и культуры имени Жоржа Помпиду. Считал, что приехал к друзьям, а эмиграция меня встретила как врага, в штыки. Думал, о моей выставке напишет «Русская мысль» (эмигрантская газета, издававшаяся во Франции. — «Культура»). Но единственное, что там нашел, — несколько строчек на последней странице. Их я запомнил почти дословно: «В Центре Помпиду открылась выставка русского художника Булатова. Представлены его работы с такого-то по такой-то год. Если по первым еще можно предположить, что из него кто-то может получиться, то по последним видно — все безнадежно». Это была не рецензия, а явное желание поставить на место хулигана, без очереди ворвавшегося в Париж.

культура: Не попадает ли наш художник за границей в профессиональный вакуум?

Булатов: Вакуум — это русская диаспора. Она варится в собственном соку. Я имею в виду советских диссидентов, которые приехали в Париж, как бы защищая свободу и «настоящее» русское искусство от всяких «самозванцев». Ну а во Франции мне было и есть с кем общаться — в частности, с Оскаром Рабиным, с Олегом Целковым.

культура: Прожив больше двадцати лет в Париже, вы, наверное, волей-неволей сами стали немного эмигрантом?

Булатов: Эмигрантское сознание мне совершенно чуждо. Я его боюсь. Наша диаспора замкнулась и оказалась оторванной от культурной жизни как Франции, так и России.

культура: Вы говорили, что именно в Париже ощутили себя по-настоящему русским.

Булатов: На Западе я все время понимаю — мои мозги сформированы русской культурой. Это не значит, будто я лучше или умнее. Русские «другие» не в ура-патриотическом смысле. Мы имеем право на «инаковость» не для того, чтобы противопоставить себя остальным, а дабы включиться в общий культурный поток. Я хочу отстаивать свою принадлежность к русскому искусству, его равноправное место в европейской культуре. В этом и состоит миссия моего поколения.

культура: В чем же принципиальное отличие нашего искусства от западного?

Булатов: Во-первых, русская живопись XIX века учила жить. Во-вторых, отличаются наши зрители — у них иная эмоциональная потребность. Если для французского сознания искусство украшает быт, то для русского оно нужно, чтобы жить. Кроме того, наш художник нуждается в зрителе, как в соучастнике и в соавторе. Он как бы старается внушить публике собственное отношение к тому, что изображает. Особенно это важно в пейзажах, например в левитановском «Вечернем звоне». Глядя на полотно, мы слышим автора, переживаем его состояние.

«Культура», 01.09.2013

Эрик Булатов: «Я не лучше других. Просто я русский»

культура: Как относитесь к тому, что вас до сих пор записывают в отцы соц-арта?

Булатов: Это заблуждение, так как я никогда не принадлежал к соц-арту. Меня записывали куда угодно — и в поп-арт, и в концептуализм, и в натурализм, и в фотореализм. С каждым из этих направлений у меня есть что-то общее и вместе с тем много принципиальных различий. Мне нужно что-то ампутировать, чтобы впихнуть в какое-то течение.

культура: В свое время вы сказали, что Левитан и Малевич — не антиподы в живописи.

Булатов: С моей точки зрения, русское искусство образует некое единство. Наша живопись XIX века выразила национальное сознание, его характер. Она точно показала, чего хочет русский зритель. Я считаю, что нет никакого сумасшедшего разрыва между современным и реалистическим искусством XIX века. И Малевича с Левитаном тоже не разделяет пропасть. У них единая основа, общий менталитет, сформированный русской культурой.

культура: У абстрактного искусства в России есть будущее? Или оно чуждо русскому менталитету?

Булатов: Трудно сказать. Вообще-то, я не вижу большой разницы между абстрактным и фигуративным искусством. Кстати, трансформация одного в другое — тоже моя тема. Конкретные предметы легко становятся абстрактными понятиями или символами. И наоборот — абстрактный элемент вдруг превращается во что-то определенное.

культура: Шопенгауэр полагал, что искусство — единственное доказательство существования Бога.

Булатов: Очень может быть. Думаю, что каждый художник — даже тот, кто убежден, что он атеист, на самом деле человек верующий. В работе многое невозможно объяснить. Порой даже не отдаешь себя отчета в том, почему это делаешь. Именно тогда получается то, что надо.

культура: Русскую картину вы называли не монологом художника, а диалогом...

Булатов: Наша живопись нуждается в зрителе, в соучастии. Художник старается поставить на свое место зрителя — как бы спрятаться за него. Он пишет не для себя и не для других, а по внутренней необходимости. И почему он это делает — непонятно. Речь идет только о настоящих мастерах, ибо художники коммерческие прекрасно знают, для чего они пишут.

«Культура», 28.10.2012

Эрик Булатов: «Каждый художник — человек верующий»

Картина Эрика Булатова «Улица Красикова» в Третьяковской галерее на Крымском Валу. 2006. Фото: Михаил Фомичев/ТАСС

Фото: Андрей Никеричев/АГН «Москва», Андрей Любимов/АГН «Москва», Сергей Киселев/АГН «Москва»