Судьба этого живописца столь необычна, что могла бы послужить основой для увлекательнейшего романа. Павел Федотов прослужил 10 лет в лейб-гвардии и оставил службу, с тем чтобы посвятить себя искусству. Его обожали и представители императорского дома, и простая публика, но свои дни этот великий мастер, родоначальник критического реализма в русской живописи, закончил в психиатрической лечебнице…

Будущий художник появился на свет в Москве. О детских годах он вспоминал: «Отец мой был воином екатерининских времен, редко говорившим о своих походах, но видавшим много на своем веку... Женат он был два раза: в первый раз — на пленной турчанке, во второй — на моей матери. Большое наше семейство помещалось в небольшом домике, и жили мы очень бедно, но пока отец мог служить, нужды особой не испытывали. Старик был очень строг по службе, и часто, когда он возвращался домой из должности, за ним шел сторож с одной, а иногда с двумя парами сапог в руках. Сапоги эти, перевязанные бечевкой, кажется, с печатью около узла, принадлежали нерадивым или нетрезвым писцам; снятые за наказание, они оставались в нашей квартире до утра и потом уже возвращались провинившимся».

Мальчик с ранних лет отличался наблюдательностью, многие замеченные детали навсегда впечатались в его память: «Отдаленные улицы Москвы и теперь еще сохраняют колорит довольно сельский, а в то время они почти были то же, что деревня. Я всякий день видел десятки народа самого разнохарактерного, живописного и сверх всего этого сближенного со мною. Наша многочисленная родня, как вы можете догадываться, состояла из людей простых, неуглаженных светской жизнью; наша прислуга составляла часть семейства, болтала передо мной и являлась нараспашку; соседи все были люди знакомые, с их детьми я сходился не на детских вечерах, а на сеннике или в огороде; мы дружились, ссорились и дрались иногда, как нам только того хотелось. Представители разных сословий встречались на каждом шагу — и у тетушек, и у кумы, и у приходского священника, и около сенника, и на соседних дворах. Все, что вы видите на моих картинках (кроме офицеров, гвардейских солдат и нарядных дам), было видено и даже отчасти обсуждено во время моего детства... Сила детских впечатлений, запас наблюдений, сделанных мною при самом начале моей жизни, составляют, если будет позволено так выразиться, основной фонд моего дарования». Федотов также признавался: «Моего труда в мастерской немного: только десятая доля. Главная моя работа на улицах и в чужих домах. Я учусь жизнью. Я тружусь, глядя в оба глаза».

Офицеров и гвардейских солдат Павел Андреевич тоже рисовал с натуры: в одиннадцатилетнем возрасте мальчик был определен в Первый Московский кадетский корпус. Он оказался одаренным учеником, ему легко давались математика и химия, покорились немецкий и французский языки. Наставники хвалили его голос и музыкальный слух (Федотов стал солистом-тенором в хоре корпусных певчих) и, конечно, отмечали способности юноши к рисованию. Когда он окончил обучение, его имя занесли на мраморную доску в актовом зале. В звании прапорщика молодой человек был направлен в Петербург в лейб-гвардии Финляндский полк.

Однако интерес к рисованию не угас. В автобиографии Павел Андреевич живописал: «Вот теперь пустой вид перед окнами был первым опытом передразнивать натуру; дальше карандаш задел прохожих; а потом, упросив одного из снисходительных товарищей посидеть смирно, срисовав его похоже, возбудил у других уже собственное желание посидеть смирно; опять похоже, потом опять — и вот начали уже говорить, что всегда делает похоже. Самолюбие подстрекнулось, а близкое соседство на Васильевском острове Академии и лейб-гвардии Финляндского полка, в котором служил, дало возможность походить иногда в свободные дни в вечерние рисовальные классы Академии поучиться. Тут очутился в совершенно новом мире: рядом сидит сын лавочника, по другую сторону камер-юнкер Вонлярлярский, впереди конногвардеец Вуич, рядом с ним ученик Академии — мальчик в курточке; там сзади — чиновники, опять академисты, там опять офицер, опять какой-то драный уличный замарашка, разные по летам и нарядам, но с одинаковым соревнованием все, углубляясь на свой лист, хлопочут не поддаться друг другу. На экзамене номера ставят не по чинам. Сладко недостаточному и без связей человеку попасть туда, где каприз фортуны нипочем. Дорога открыта всякому».

Судьба поначалу оказалась благосклонна к Павлу Федотову. Однажды он изобразил, как вернувшийся из-за границы после тяжелой болезни представитель Дома Романовых совершал обход гвардейцев. Акварель «Встреча в лагере лейб-гвардии Финляндского полка великого князя Михаила Павловича 8 июля 1837» (1838) была написана за три месяца. Младшему сыну Павла I понравилась эта работа, и он пожаловал автору бриллиантовый перстень. Художник признавался, что «этим-то перстнем окончательно припечаталось в душе его художественное самолюбие». Еще незаконченная картина «Освящение знамен в Зимнем Дворце, обновленном после пожара» (1839) также была продемонстрирована великому князю, который в свою очередь показал ее царю. А тот предоставил Федотову возможность добровольно оставить службу и посвятить себя живописи. И определил ему содержание — сто рублей ассигнациями в месяц. Это было существенно меньше офицерского жалованья, однако Павел Андреевич решился кардинально изменить свою жизнь.

Вскоре стали иными и его работы. Вот что писал на сей счет их исполнитель: «Думая сделаться баталистом, начал изучать коня со скелета, но старая страсть к нравственно-критическим сценам из обыкновенной жизни, прорывавшаяся уже и прежде очень естественно у человека, у которого средств к наслаждению были только глаза — глядеть на наслаждения других, и уши про это слушать, а теперь... страсть эта на свободе развилась вполне».

Он создал ряд сепий, где разрабатывал сюжеты в духе критического реализма, став одним из пионеров этого направления в отечественном изобразительном искусстве. Его произведения предвосхитили многие из тех, что создавал, к примеру, Василий Перов. Исследователь Яков Лещинский утверждал: «Федотов пришел в живопись из мира графики. Он был первым русским художником, который привнес в живопись элементы карикатуры, являвшейся до тех пор исключительной областью художников-рисовальщиков».

Среди полотен, выполненных в остросоциальном, порой сатирическом ключе, выделяются «Первое утро обманутого жениха» (1844), «Офицерская передняя. «Все в долг» (1844), «Мышеловка, или Бедной девушке краса — смертная коса» (1846). Автобиографические мотивы прослеживаются в произведении «Художник, женившийся без приданого в надежде на свой талант» (1844), Федотов словно примеряет на себя судьбу неудачливого мастера: что случится, если «любовная лодка» разобьется о быт, а мечты о счастье обернутся крахом?

В 1844 году он создал первый вариант известной работы «Утро чиновника, получившего первый крестик». Живописную версию написал два года спустя («Свежий кавалер»), выбрав поучительный сюжет: получивший «первый крестик» служащий погряз в пьянстве и распутстве, и едва начавшаяся карьера вряд ли окажется успешной. Павел Андреевич нередко сопровождал свои произведения литературными комментариями, а этому даже посвятил стих с длинным названием «Картина «Свежий кавалер, или Где завелась дурная связь, там и в великий праздник — грязь»: «И вот на поприще разврата / Уж он далек, уж нет возврата, / Расслабла совесть ото сна, / От опьяненья, а она / Бывало, тенью неразлучной / Плелась за ним, как страж докучный, / И берегла его от бед».

В 1847 году живописец создал полотно «Разборчивая невеста». Карл Брюллов, которому показали работы Федотова, похвалил его: «У Хогарта карикатура, а у вас натура». Стараниями «Великого Карла» Павел Андреевич был выдвинут Академией художеств на звание академика и вскоре был этой чести удостоен. Также ему было выделено денежное пособие — 700 рублей ассигнациями, что позволило мастеру завершить картину «Сватовство майора» (1848). Показанные на выставке федотовские произведения стали сенсацией: никому не известный художник буквально проснулся знаменитым. В одном из писем он признавался: «Мои картины производят фурор». Публика полюбила живописца, изображавшего горькую иронию жизни. «Сватовство майора», по словам автора, должно было заставить зрителей подумать об «унизительном положении праздного человека, ищущего поправки обстоятельств посредством нелепого брака». В те годы Федотов создал еще несколько полотен, составивших его золотой фонд, в том числе «Вдовушку» (финальный вариант — 1852) и «Завтрак аристократа» (1850).

Но успех не принес финансовой стабильности. Как утверждал Лещинский, художник «по-прежнему занимал маленькую каморку на одной из дальних линий Васильевского острова, по-прежнему голодал». В 1850-м его родные, оставшиеся в Москве, оказались в тяжелом материальном положении. Павел Андреевич был вынужден покинуть Петербург, вернулся в родной город. В это время произошел перелом в его творчестве, картины стали более мрачными, обрели символический подтекст. На полотне «Игроки» (1852) изображены даже не люди, а тени: один из персонажей в отчаянии схватился за голову. Другая работа, «Анкор, еще анкор!» (1852) стала лебединой песней мастера. Федотов изобразил жизнь офицера на окраине империи: «В тесной и низкой избенке, темной-претемной, лишь тускло освещенной догорающим огарком, растянулся на полатях несчастный молодой офицер, убийственно скучающий от вынужденного безделья на зимней стоянке в какой-то «проклятой дыре». Единственное его развлечение — прыжки пуделя через протягиваемую палочку». Автор хотел показать абсурдность бытия, бессмысленность человеческого существования. И сам находился в тяжелом кризисе. В дневнике писал: «Я боюсь всего на свете, даже воробья, и он, пролетев мимо носа, может оцарапать его, а я не хочу ходить с расцарапанным носом. Я боюсь всего, остерегаюсь всего, никому не доверяю, как врагу, затем, чтобы со всеми жить в дружбе, или в ладу по крайней мере».

В одном из писем он горько сетовал: «Я привык к (моему несчастью) моей неудаче, что выступил на сцену артистом в пору шумно политическую. Отряхнулся, так сказать, от всего светского, объявил гласно мое сердце навсегда запертым для всех, объявил им я — печати, всем и каждому и равнодушно для окружающего принялся за свои художественные углубления».

В последние годы жизни ухудшилось здоровье. Весной 1852 года обнаружились признаки психического расстройства. Однажды утром он ушел из дома, приказав денщику не следовать за ним. По словам Лещинского, мастер вел себя странно: «Сосед-гробовщик сообщил, что Федотов вчера утром был у него и заказал себе хороший дубовый гроб, примерив его предварительно; другие видели его в ювелирном магазине, покупающим драгоценности для своей невесты; третьи показывали довольно крупные кредитные билеты, полученные в подарок от Федотова, имевшего радостный и счастливый вид; четвертые видели его вечером в Царском Селе». Заболевшего художника поместили в частную больницу доктора Лейдесдорфа, где с пациентами обращались безжалостно, даже избивали. Позже, благодаря Академии, перевели в больницу Всех скорбящих на Петергофском шоссе. Выдающийся живописец скончался 14 ноября 1852 года в бедности и забвении. За его гробом шли лишь друзья-художники, верный денщик да несколько бывших однополчан.