Дарья ЕФРЕМОВА

06.06.2019

К 220-летию со дня рождения Александра Пушкина известный писатель, сотрудник Пушкинского Дома Евгений Водолазкин — о волшебстве, фундаментальности и ненавязчивости первого русского поэта.

культура: Ярлык «наше всё», конечно, не навредит Пушкину, но не опасно ли, когда его начинают «отливать в бронзе» недалекие люди, ничего в нем толком не понимающие?
Водолазкин: Это, конечно, прискорбно, но не опасно. Пушкину вообще ничем не навредишь. Он же присутствует на всех уровнях нашего бытия, даже на полуанекдотическом, хозяйственно-бытовом. А кто за хлебом пойдет? Пушкин? А за квартиру Пушкин будет платить? Заметьте, не Набоков, не Достоевский, даже не Лев Толстой. Пушкин всегда в строю, его ценность осознают даже те, кто не очень-то возвращался к его поэзии и прозе после школьных уроков литературы. Действительно наше всё, но мне не хотелось бы повторять банальности, гораздо интереснее подумать, почему так произошло...

культура: Как Вы думаете, почему?
Водолазкин: Тут вот какой фокус. Когда говорят о чем-то, что любят все, у мыслящих людей возникает чувство протеста. Все любят, а я нет. И единственное исключение в этом правиле — Пушкин. Могут раздражать те, кто его славословит, но только не он сам. Пушкин ни у кого не вызывает отторжения. Гениальный поэт? Да, но не только. Тут сошлось: гений, личность, судьба. Он обладал удивительными человеческими качествами: храбрый, мудрый, эпикурействующий, фантастически обаятельный, остроумный. Он прожил яркую жизнь, трагически и безвременно оборвавшуюся. Пушкин был убит, он мученик, а на Руси всегда мучеников почитали. Кроме того, он очень светлый, звеняще чистый, несмотря на браваду в молодости. Вспомним его прозу, «Станционный смотритель», «Капитанская дочка», «Дубровский». Очень нравственна, но совершенно не дидактична: он не прессует, делайте так, а так не смейте, просто показывает, как можно было бы поступить. Есть авторы назидательного толка, вроде все правильно сказано, но от их нравственности тошнит, слишком отчетливо видишь палец у своего носа. Пушкин — очень ненавязчивый писатель, он приглашает к диалогу, к совместному размышлению, и это очень по-русски.

культура: В одном из интервью Вы сказали, что иностранцам трудно объяснить, почему у нас Пушкин номер один...  
Водолазкин: Так и есть. Не сказать, чтобы на Западе он был очень популярен. Например, для англоязычной публики это что-то вроде обратного перевода Байрона. Они уважительно кивают на попытки объяснить, почему он — Солнце русской поэзии, но понимания в их глазах не нахожу. И это не трудности литературного перевода, скорее, сложности перевода личности из одной культуры в другую. Для них Александр Сергеевич существует в оболочке романтизма, для нас — в удивительном облаке обожания, нашей истории и судьбы. Пушкин ведь не просто основоположник новой русской литературы. Он выдал такой образец поэзии и прозы, к которому до сих никому не удается приблизиться. Когда я думаю над определением гениальности, прихожу к выводу, что единственное верное утверждение — то, что ее нельзя объяснить. Как филолог я мог бы сделать лингвистический анализ его произведений, но не думаю, что это поможет. Формальный подход не объяснит того волшебства, которое возникает при чтении его стихов. Может, в том и счастье, что волшебство необъяснимо и его нельзя уложить в схемы...

культура: Елизавета Ксаверьевна Воронцова признавалась, что влюбилась в поэзию Пушкина уже в зрелом возрасте. Говорят, даже читала «по кругу» собрание его сочинений. Закрывала последний том и начинала с первого.
Водолазкин: Пушкин обладает редким свойством нравиться в любом возрасте. Обычно то, чем зачитывался в юности, в зрелые годы не вызывает особого энтузиазма. А Пушкин вызывает. Он настолько многомерен, открывается таким множеством кодов, что в разные годы мы находим в нем что-то свое. В детстве он радостный: это и «Мороз и солнце», и отрывки из «Онегина» «Зима!: Крестьянин, торжествуя», или «Уж небо осенью дышало»: для меня важны даже звуковые сочетания — когда это произношу, получается длинный такой вариант слова «осень». Некоторые понятия вошли в наше сознание в пушкинской оболочке, а многие его строки дают исчерпывающие ответы на самые непростые вопросы. Например, когда я слышу о политических социальных неурядицах, на помощь приходит стихотворение «Из Пиндемόнти»: «И мало горя мне, свободно ли печать / Морочит олухов, иль чуткая цензура / В журнальных замыслах стесняет балагура. / Все это, видите ль, слова, слова, слова...». Готов подписаться! А иногда, задумавшись о скоротечности жизни, о ее конечности, вспоминаю: «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит». Все знают определение «Евгения Онегина» как энциклопедии русской жизни, но это можно отнести и к самому Пушкину.  

Его биография — такая же энциклопедия, главное, в нужный момент открыть на нужной странице.  

культура: Что из его стихов или прозы открылось в зрелом возрасте как-то иначе ?
Водолазкин: Отзывается вся его поздняя лирика и даже «Евгений Онегин», впервые прочитанный мной в 12 лет. Сцена объяснения Татьяны с Онегиным, уже после того, как он встретил ее в статусе знатной дамы, в юности казавшаяся просто красивой и достойной, с возрастом обретает новый смысл — вдруг понимаешь, какое это мужество, строгость к себе. Помните эти строки: «Я вышла замуж. Вы должны, / Я вас прошу, меня оставить; / Я знаю: в вашем сердце есть / И гордость и прямая честь. / Я вас люблю (к чему лукавить?), /Но я другому отдана; Я буду век ему верна». Так просто и изысканно выражено, без всякого пафоса, но трогает до слез. Поражаешься, настолько не соответствует нынешним представлениям с нашим культом личного счастья, гедонистическим отношением к браку и любви. Этот фрагмент я бы рекомендовал для заучивания наизусть в школе, потому что многие просто не понимают, в чем, так сказать, проблема: нравитесь друг другу, ну так реализуйте свои чувства, один раз живем. Это не просто противоречит нашим представлениям, а переворачивает их.

культура: Вы работаете в Пушкинском Доме. Чувствуете себя причастным к сакральному знанию?
Водолазкин: Конечно, там хранятся рукописи Пушкина, все, что есть в России. Помню, когда у нас построили новое хранилище, мы не стали приглашать такелажников, все переносили сами. Я нес коробку с «Капитанской дочкой», это было сказочное ощущение. Для меня, как для сотрудника Пушкинского Дома, Пушкин — не что-то абстрактное, он живой, постоянно присутствующий. Как сейчас любят говорить — в шаговой доступности. В пятидесяти метрах от меня лежат написанные его рукой тексты, я хожу теми же улицами, которыми он ходил. Это невероятно. И к этому нельзя привыкнуть.