Нильс ИОГАНСЕН, Алма-Ата

26.02.2015

В декабре 1941-го столицу нашей Родины спасли «сибирские дивизии», они принимали самое активное участие в контрнаступлении под Москвой. Среди тех чудо-богатырей был и Александр Колесников, ныне председатель попечительского совета при общественном фонде «Совет ветеранов ВОВ, тружеников тыла и детей войны» Казахстана. Его боевой путь начался на Минском шоссе. Уже командиром САУ он дошел до Польши. Приближается 70-летие Великой Победы, и «Культура» продолжает рассказывать о ветеранах, разбросанных судьбой по независимым государствам одной шестой части суши.  

Сибирский лыжник

культура: Как для Вас началась война?
Колесников: Неожиданностью она не стала. Напряжение нарастало, отгремели конфликты на Дальнем Востоке, в Монголии, завершилась финская. Но было понятно, что вскоре СССР испытают на прочность уже всерьез. 22 июня 1941 года, ближе к полудню, в наше алтайское село Коробейниково влетела телега из сельсовета. Возница гнал во весь опор и кричал: «Война! Война!» На следующий день мы всем классом пошли в военкомат — записываться добровольцами. Увы, нас тогда развернули. В первую очередь мобилизовали мужиков постарше — тех, кто уже служил. А мы, вчерашние школьники, остались с бабами в колхозе, хозяйство пришлось вести нам. Умели все, но поначалу было тяжеловато. И обидно — хотелось тоже пойти Родину защищать. Постоянно ездили в райцентр, писали заявления. И, наконец, в октябре 41-го нас призвали, причем сразу всем классом. 

Меня записали в лыжный батальон, отправили под Новосибирск и стали учить. Хотя лыжи и винтовки мы отлично знали. Жили, считай, на опушке леса, с малолетства охотились — белок стреляли, в общем, были уже практически готовыми солдатами. Вот лыжи фабричные увидели первый раз в жизни, сами ведь их делали, невелика премудрость.

В конце ноября нас погрузили в вагоны и отправили под Москву. Прибыли на Казанский вокзал и оттуда маршем куда-то пошли через весь город. Тогда, понятное дело, никому ничего не объясняли. Поэтому, где точно стояли, не скажу. Где-то в районе трассы М1 — Минского шоссе. Оно было асфальтированное, такая дорога для нас, деревенских пацанов, была диковинкой. Помню, говорили — правее нас стоят панфиловцы, а они, как известно, защищали Волоколамское шоссе. 

Помню, как наш 316-й лыжный батальон особого назначения впервые схлестнулся с немцами, уже в ходе контрнаступления в 20-х числах декабря. Солнце, снег блестит, а мы несемся друг на друга. У меня трехлинейка, штык примкнут, и, помимо пяти патронов в магазине, я всегда шестой в ствол загонял. Вижу, прет на меня здоровенный германец. Выстрелить не успел, никто не успел, а когда немецкий штык отбивать стал, винтовка самопроизвольно и выпалила. Это был первый мой убитый враг. Немецкая винтовка запуталась у меня в шинели, проткнула ее полу штыком, я и упал. Все побежали дальше, а я барахтаюсь. Подскочил лейтенант, начал орать матом, поднял меня, вместе рванули вперед.

В первом бою из 18 моих одноклассников погибли трое, еще несколько были ранены. Меня задело на третью неделю, попал в госпиталь в Марьиной роще, он располагался в здании школы. Шесть месяцев провалялся, подлечили и почему-то в тыл повезли.

Командир САУ

культура: На Урал?
Колесников: Да, в Свердловск. Там около города, на Березовском тракте, стояло танковое училище, эвакуированное из Ленинграда. Запасной полк №12182 — так это называлось. Учили нас полгода, на Т-34. Было несложно. Ведь мы все — деревенские пацаны, на тракторах ездить умели, да и обслуживать их тоже.

А потом привезли всех на Уралмаш. И на тебе — мы изучали 76-мм пушку Ф-34, а нам дают САУ на базе «тридцатьчетверки», вооруженную 122-мм гаубицей М-30С. 1494-й самоходный полк РГК, так мы назывались.

Из училища выпустили сержантом, хотя уже тогда командовать танком или САУ полагалось младшему лейтенанту. Вообще, где как было. На СУ-152, который на базе КВ, у нас командовал старшина, на каких-то танках — лейтенанты младшие, а где-то — и сержанты, как я. Окончательно полк сформировали уже в Мытищах, оттуда нас отправили на фронт. Весной 43-го, в марте. Вскоре мы начали наступать, взяли Ржев. Боев за него особых не было, да и города самого как такового тоже. От вокзала ничего не осталось, вагончик один стоял, да и тот немецкий. Потом пошли на Ельню, гоняли нас вдоль всей линии фронта, на прорыв обороны отправляли, впереди пехоты.

культура: Но ведь СУ-122 — по сути, мобильная гаубица, предназначенная для поддержки танков и пехоты...
Колесников: Правильно, мы должны были окапывать свои САУ и поддерживать атакующие Т-34 и пехоту. А потом за ними подтягиваться, но идти позади. Вот только пускали нас на прорыв обороны противника, то есть технику применяли не по назначению. Тогда мы об этом как-то не задумывались, приказали — и все. Понимание ошибок командования пришло уже после войны. В общем, долго мы так не провоевали. С Ельни нас бросили под Смоленск, станция Глинка, там меня снова ранило.

Правда, перед этим мой экипаж успел отличиться. Целую колонну немецкой бронетехники разгромили. Партизаны нам сообщили, где она пойдет, мы и встали в засаду. Там изгиб дороги был, наши спрятались с обеих сторон — две пары, в каждой Т-34 и самоходка. Пропустили, а потом ударили по головной и по замыкающей машинам в колонне. Первым Т-IV шел, еще с короткоствольным орудием — хреновый танк. Мы ему в борт и засадили, а потом сразу отступили обратно в подлесок — команда такая поступила. Ждали подхода еще одной колонны немцев.

Отходим, самоходка наша разворачивается, и я до сих пор не понимаю, откуда именно этот танк появился. Тяжелый — «Тигр». Сам нам в прицел вполз, мы его тут же в борт и рубанули. Бронебойные на СУ-122 отсутствовали, засадили, чем было, — осколочно-фугасным. Поставили трубку взрывателя на ударное действие и выстрелили. Дыра у него в боку образовалась изрядная, тут же рванул боекомплект, башня слетела. Орден мне дали за этот «Тигр». В представлении написали — подвиг я совершил.

Власовцев и бандеровцев в плен не брать

культура: Как-то буднично Вы про подвиги говорите...
Колесников: Подвиг на войне — по большому счету просто случай. Вот под Глинкой это произошло. Немцы за узловую железнодорожную станцию зубами держались, мощная оборона, все подходы заминированы. А у нас служил командир одной самоходки — Василий. И весь он был какой-то нескладный... Голова бело-рыжая, вечно всклокоченная, фокусы разные постоянно выкидывал, порой жутковатые. Он первым выдвинулся через проход в минном поле, который саперы сделали. Выскочила его САУ на немецкие позиции, принялась утюжить окопы, пушку противотанковую раздавила. Мехводом у него сидел мужик в годах, комбайнер, опытный кадр. На броне он возил пулемет Browning — крупнокалиберный, английский авиационный, с подбитого самолета снял. Многие таскали что-то с собой на броне. В общем, самоходка крутилась, потом попала гусеницей в окоп и села на пузо. Мехвод выскочил, схватил свой чудо-пулемет и давай вдоль траншей немецких поливать из него. Тут и заряжающий из люка высунулся, поддержал из ППШ. Немцы попрятались, и тут наша пехота пошла. Взяли мы немецкие укрепления. Одной самоходкой...

После боя разбираем атаку. А наш полковник, кстати, бывший царский офицер, говорит: «Командир самоходной артустановки Василий такой-то проявил героизм, поддержал авторитет нашего полка — один прорвал немецкую линию обороны. Мы его представляем к званию Героя Советского Союза. Дали ему Героя. А ведь он даже из самоходки не вылезал! Я его потом спрашивал: «Вася, ты ведь подвиг совершил, как оно было?» А он отвечает: «А х... его знает, сам ничего не помню». Мехводу и всему экипажу ордена выдали. Такие вот чудеса.

Или еще история. Помню, повар, татарин, привез нам горячее. Сели обедать, а тут «мессер» стал летать и постреливать. Приходилось постоянно под броней прятаться. А кашевару обидно стало, еда остывает. Схватил ПТР — их многие на отсеке МТО возили,  зарядил, прицелился и выстрелил. Отдачей его свалило на землю, но немецкий истребитель он сбил. Дуриком, конечно, но сбил ведь! Орден Боевого Красного Знамени ему тут же и повесили. Так он решил из поваров уйти, стал заряжающим в одной из наших САУ.

Еще не такое случалось. Как-то видел — наши «Катюши» стреляют, а тут бомбардировщики немецкие летят, много. Так они прямо в эту огненную струю ракет попали, напоролись на нее. Что там началось... Куча мала, кто-то взрывается, кто-то отворачивает, бомбы высыпают прямо на свои, то есть немецкие, окопы. Под «Катюши» вообще попадать страшно, нас как-то по ошибке накрыли. Все остались живы, но страха мы натерпелись...

К немцам как-то «в гости» заехали. Шли ночью колонной вдоль линии фронта, да не туда свернули. Въезжаем в какой-то лагерь, а там фашисты в одних кальсонах из палаток начинают выскакивать, вот смеху-то было. Так, постреляли немного из автоматов, они тоже — быстро опомнились. А мы обратно развернулись — выполнять приказ командования.

культура: С предателями — власовцами и прочими бандеровцами — встречаться приходилось?
Колесников: Не без того. Пехотинцы власовцев поймали, всех побили, а один почему-то в живых остался. Хотя был приказ их в плен не брать. Я как раз в тыл шел, у меня кронштейн поворотного механизма пушки сломался, вот мне его и сдали — препроводить к особистам. Вытащил я свой ТТ, повел. А он меня принялся агитировать — мол, Красная Армия разбита скоро будет, давай, говорит, вместе убежим. Я его, понятное дело, послал. Еще прошли, и тут он на меня бросился. Пришлось его пристрелить. Потом в особом отделе отчитывался, хорошо командир пехотинцев подтвердил, что он буйный был.

Вот в кино часто товарищей из НКВД каким-то зверьем изображают, которые, дескать, сзади пулеметами нас косили. И вообще, жизнь солдатам сильно осложняли. А что ее нам осложнять? У чекистов своя работа, у нас — своя. Вот, положим, иду я в тыл, бойца раненого отвожу. Меня заградотряд останавливает — кто такой, документы. Проверили, отпустили. Они делом нужным занимались, дезертиров ловили, шпионов и прочих диверсантов.

культура: А самому приходилось брать пленных?
Колесников: До сих пор мне жалко тех двух парней немецких, молоденьких... Как дело было: зашел я в кустики, только, понимаешь, присесть собрался, как ко мне из-за деревьев вышли трое в немецкой форме. Автоматы висят на шее, увидели меня и тут же руки подняли. И тут один из них возьми и ляпни с украинским акцентом: «Здаємося». Ну, я их тут же из ППШ и положил. Все-таки их трое, а я один, и был приказ предателей в плен не брать. Наши прибежали тут же, документы у всех убитых посмотрели. Оказалось, что двое были немцами — молодыми совсем парнишками, 26-го года рождения. Не ляпни этот бандеровец, что сдаются, остались бы они живы. До сих пор их жалко...

А вот бандеровца не жалко. Именно они-то и есть подлинное зверье. Мы тогда молодые были, дурные, как свободная минутка — что-то придумываем. В лес ходили, ягоды собирали. И вот, иду я по чащобе, слышу: петух орет. Совсем близко, а ведь лес кругом. Ходил, бродил и, наконец, набрел на канаву, ее сверху кто-то ветками завалил. Спускаюсь вниз — там женщина мертвая, и ребенок, девочка маленькая, живая. Многие местные жители вот так по лесам от полицаев и бандеровцев спасались. Я — к своим бежать. Привел с собой доктора нашу, капитана медслужбы, бойцов. В общем, удочерила она ее. Когда было 65-летие Победы, мы снова встретились — и доктор наша, и та бывшая девчонка... Она, кстати, тоже медиком стала.

Стреляли на голос Руслановой

культура: Т-34, на базе которого была создана ваша САУ, порой ругают за ненадежность. Ваша самоходка часто ломалась? 
Колесников: Однажды лопнул кронштейн поворотного механизма пушки, я уже упоминал. Он чугунный, довольно хрупкий. В целом что могу сказать — машины не выслуживали свой срок, их подбивали значительно раньше. Ресурс у Т-34 и САУ на их базе был очень большим. Вот с КВ дело обстояло похуже. И ломались они чаще, и вооружение — та же 76-мм пушка, что и на «тридцатьчетверке», — оставляло желать лучшего. Для тяжелого танка орудие требовалось гораздо серьезнее.

Один раз коробка передач засбоила. Нас тогда отправили подавить немецкий пулеметный дзот, пехоте помочь. Кстати, один из немногих случаев, когда САУ применили по назначению. Пока ехали, попали под обстрел, что-то — как потом выяснилось, стабилизатор мины, — застряло в подвеске. Левую гусеницу тормозило, поэтому включалась только первая и вторая передачи. Добрались, с третьего выстрела уничтожили дзот, вернулись в расположение. Пришлось снимать гусеницы и выколупывать эту железку, потом открыли крышку КПП, немного повозились — все заработало. Хорошая техника, надежная, простая.

С рациями весело было, 9Р модель называлась. На самолетах такие же стояли, поэтому мы постоянно слышали матюги летчиков. А вот по земле и на 500 метров она уже не добивала. Зато Москву брала хорошо, но нас за это гоняли — вырабатывался ресурс умформера. А как хотелось Русланову послушать...

Правда, я ее и живьем слышал. В августе 43-го, как раз где-то после моего дня рождения это было, он у меня 19-го числа. Там еще эпизод смешной был. Сидит боец, старшина-пехотинец, в годах уже, усатый, загорелый, и патефон слушает, нашел его где-то. Как раз пластинку с Руслановой завел. А тут артисты идут. Народ начал кричать: «Русланова, сама Лидия Русланова!» Тот посмотрел — цыгане, говорит, это какие-то, где Русланова — не вижу. А та вдруг запела. Ту же песню, что на патефоне играла. Старшина сразу извинился. 

Подогнали два ЗИСа, откинули борта, сдвинули машины — вот и вся сцена. Владимир Бунчиков еще выступал, Леонид Утесов. Это под Ельней было — как раз перед большим наступлением. Вечер тихий-тихий, все замерло, но после третьей песни Руслановой немцы начали обстрел — на звук. Очень уж у нее сильный голос — услышали, хотя до их позиций пара километров. Пришлось на время прервать концерт.

культура: На иностранных танках выпало поездить?
Колесников: Нет. В подбитые лазил — ничего особенного. Сделано внутри немного аккуратнее, не более того. А вот машин, что нам поставляли по ленд-лизу, все боялись, особенно американских. M3 Grant, у которого сверху еще зенитная пулеметная башенка, называли БМ-6 — «братская могила на шестерых». Высокий, он моментально вспыхивал, а эвакуироваться из него практически невозможно. Внутри, конечно, удобный — кожаные кресла, стенки белым окрашены. Вот только воевать на этакой красоте невозможно. Да и так они горели, от замыканий электропроводки. Английские Churchill получше, но пушка у них слабая, а проходимость — вообще никакая. Не жаловали наши танкисты «иномарки»...

Т-34 подобьют, так он не сразу загорится. В первый раз меня «Фердинанд», который стоял в засаде, подбил — живой остался. Соседи из 1493-го САП его обошли, а нам не сообщили. Вот он и врезал. Второй раз, в Польше, вообще не знаю, кто ударил. Но тоже ведь не сгорели. Выбрался из машины, один глаз не видит — осколками посекло. Потом провал в памяти. Очнулся уже в госпитале. Глаз так и не спасли...

культура: Выходит, День Победы Вы в госпитале встретили?
Колесников: Да. Под Воскресенском, в бывшем санатории Наркомата пищевой промышленности. К нам туда Сталин приезжал. Не Иосиф Виссарионович, конечно, а Василий. С нами в палате лежал истребитель, капитан. Это зимой 45-го было, меня туда только перевели. Лежу, вся голова замотана, только левый глаз наружу. И вдруг в палату человек заходит, в летной форме, в унтах, но без погон, невысокий такой. Он к летуну нашему подошел, помог ему подняться — тот в руку ранен был, ему вставать тяжело. Обнялись, он залез за пазуху, достал поллитру, всем разлил — по 50 граммов вышло, если не меньше, себе совсем символически капнул. Ведь он «за рулем»: как потом выяснилось, на своем У-2 прямо на лед Москвы-реки сел, она у нас под окнами протекала. Выпили за Победу. Потом он еще бутылку вынул, на стол поставил, а капитана в коридор уволок — поговорить о чем-то.

Минут через 15 тот вернулся. Все стали спрашивать, кто к нему приходил. «Сталин это, Василий», — говорит он. «Не п....ди», — все ему так и заявили. Тогда летун начал копаться в своих вещах, вытащил карточку. Групповую, много народа фотографировалось. Действительно, Василий Сталин это был, он в их часть приезжал, с личным составом встречался. Я его фотографию потом в газетах видел. А летчика того от нас быстро перевели, дня через два вроде. Что бы там про Василия ни говорили, но о людях своих он заботился. 

культура: Вы в Алма-Ату сразу после войны попали?
Колесников: Нет, сначала домой поехал. На бульдозере работал, в дорожном строительстве, танкист все-таки бывший, хоть и одноглазый. Потом в начальство выбился, а в 72-м в Казахстан судьба занесла. И эта земля стала моей второй родиной.

культура: И как живется ветеранам в Казахстане, всего ли хватает?
Колесников: Пенсии нормальные, государство нам помогает — есть программы и медицинской, и социальной помощи. Конечно, проблемы имеются: и с жильем далеко не у всех хорошо, и мероприятия «для галочки» случаются. Но есть фонд «Совет ветеранов ВОВ, тружеников тыла и детей войны» — его создали молодые ребята, энтузиасты. А нас, ветеранов, позвали им управлять. Чтобы мы сами решали, кому помощь нужна в первую очередь, кому чего не хватает. Вот так и живем — традиции фронтовой взаимопомощи на новый лад.