Нильс ИОГАНСЕН, Алма-Ата

15.06.2016

Василий Поляков — человек удивительной судьбы. Он бился с немцами на границе 22 июня 1941-го, был ранен, попал в плен и оказался в фашистском концлагере для... французов. Ему удалось бежать, восстановиться в РККА и закончить войну 9 мая 1945-го в Праге. Спецкор «Культуры» навестил 98-летнего ветерана, ныне живущего в Казахстане. 

Поляков: Вообще меня в армию долго не брали, бронь была — как у геолога, работающего на оборонную промышленность, причем в структуре НКВД. Все заявления военком при мне рвал и отправлял в корзину. Пришлось на хитрость пойти: один знакомый в Москву поехал, я и попросил прямо в ящик Наркомата обороны письмо кинуть на имя товарища Ворошилова. Только после этого призвали. В 1940-м это происходило, еще до второй германской. Просто хотелось в армии служить... Молодой, здоровый, все мне было интересно, мир мечтал посмотреть — мы же врага собирались на его территории бить. 

К тому же считалось, если человек не отслужил — он и не мужик вовсе. Наконец, призвали меня. А поскольку я был геологом, с высшим образованием и небольшим опытом работы, после учебки сразу дали лейтенанта и отправили на западную границу — обустраивать «Линию Молотова».

культура: Куда конкретно?
Поляков: На Белостокский выступ, севернее Бреста, сейчас это территория Польши. Бетонные коробки новых дотов там уже стояли, правда, без вооружения. Мне поручили обеспечить огневые точки водой — в каждой полагалось иметь колодец. Вода требовалась как для гарнизонов огневых точек, так и в системы охлаждения пулеметов. Я предложил устроить там скважины. 20 июня 1941 года, когда к нам приехала комиссия принимать сооружения, все было готово.

культура: А кто приезжал?
Поляков: Все командование Западного военного округа во главе с Павловым. Они быстренько пробежались по объектам, мне присвоили звание военинженера 3-го ранга — повысили — и уехали обратно, в Минск. А через день началась война.

культура: Получается, что приняли укрепления, на которых вооружение не было установлено?
Поляков: Да, оружие там отсутствовало...

культура: Неужели никто ничего не знал о скором нападении немцев?
Поляков: Приказ о приведении войск в боеготовность был, но его не выполняли. Например, в Белостоке для танков, которых там хватало, отсутствовало горючее. Два авиаполка стояли, но имелось всего три дежурных самолета, остальные прямо перед началом войны разобрали и поставили на профилактику. Хотя сигналы поступали совершенно недвусмысленные. Недалеко от нас, в бою на советской территории, была уничтожена группа из сорока немецких диверсантов, одного взяли в плен. Он показал, что через два дня начнется. Мы тоже узнали и стали готовиться их встретить.

культура: И как же отбивались?
Поляков: Врукопашную. Немцы приплыли на лодках через местную речушку около четырех часов утра, мы на стреме были — уж больно активно те вечером шуровали вдоль границы, что-то высматривали, вынюхивали. В общем, насторожили они нас. Высадились, значит, и мы их в ножики взяли. Не стреляли — могли своих задеть. Когда я учился в полковой школе, был у нас техник-лейтенант Суворов, так он всех вместо физкультуры рукопашному бою учил. Говорил, что пригодится. Вот и пригодилось. Много мы их тогда положили. Когда уже совсем рассвело, часа через два, появилась лодка с белым флагом — парламентеры. Забрали они своих убитых и раненых, после этого на нашем участке границы больше не атаковали, стали обходить по сторонам. На позициях мы сидели до второго июля, потом выдвинулись в сторону Минска, тогда еще не знали, что его немцы уже захватили.

культура: То есть Вы попали в окружение?
Поляков: Не совсем — в полукольцо. Туда угодили три дивизии, на восток была всего одна дорога — через мост на реке Нарев. После той рукопашной особо повоевать, пострелять и порезаться мне не пришлось. Командовал ротой понтонеров, мы наводили переправы, имелся и саперный взвод. Так вот, поступает мне приказ уничтожить этот 340-метровый мост через Нарев: немцы вот-вот прорвутся. Заминировали его в трех местах и ждем, пока дивизии наши отойдут, а потом — когда фрицы придут. Замаскировались, сидим в кустах и наблюдаем. Сначала появились мотоциклисты, мы их пропустили. Первый танк тоже, а затем на мост вошла целая колонна бронетехники. Тут мы их и подорвали, три танка с командами нашли свою могилу в реке. Так я заработал свою первую награду — орден Красной Звезды.

культура: Выходили все-таки на Минск?
Поляков: Нет, мы узнали, что он захвачен. От Барановичей пошли на Слуцк, а там меня ранило осколком авиабомбы. Точнее, был засыпан, оглушен, в общем, заживо похоронен. Но потом бойцы увидели, что песок шевелится, — откопали. Отправили в госпиталь, под Харьков, и вот тут уже глубокой осенью я попал в окружение и в плен.

Повезли в Германию, в двухосные вагоны по 60 человек набивали — даже стоять было тесно. Высадили где-то в Восточной Пруссии, ноябрь, холодно, а мы — в летнем обмундировании. Кое-как переночевали, а утром нас кормить стали. Привезли брюкву, чуть помыли, нарезали и сварили. Причем есть можно только на месте, с собой забирать нельзя. А я — еще слабый, мне при раздаче ничего не доставалось. Попал в барак «доходяг», откуда постоянно мертвецов вывозили. Но именно «похоронная команда» меня спасла, им выдавали доппаек, они со мной делились. Стал я ходить, а вскоре и на работы вышел. Начальство торговало военнопленными «мимо кассы», день их работы стоил от полутора до трех марок. Меня сначала брать не хотели, уж больно я неважно выглядел — пошел по минимальному тарифу.

Бежать удалось, когда нас повезли на станцию разгружать древесину. Залез в состав с углем, который, как мне сказали, идет в Варшаву. Казалось, оттуда ближе до своих. Вот только он в другую сторону направлялся. Поймали меня в Южной Саксонии, отправили опять в лагерь. По дороге, во время бомбежки, снова сбежал.

Зима уже прошла, довольно тепло, иду я по немецкому лесу. Слышу голоса — спрятался. Говорили по-французски. Оказалось, военнопленные, без конвоя работали, фашисты их не опасались. Один француз говорил по-польски, я тоже знал этот язык — год на частной квартире обитал, когда служил на границе. Пообщались, они принесли одежду и меня в свой лагерь провели.

культура: Зачем же Вы сами в концлагерь пошли?
Поляков: Так кушать хотелось, а французы каждую неделю из дома продуктовые посылки получали — по десять кило. Да и немцы их кормили неплохо. Плюс питание от Красного Креста. Всего этого у советских военнопленных не было. Стал я, значит, «французом»: сначала меня при перекличке в бараках прятали, а потом, недели через две, когда кто-то из заключенных погиб при бомбежке, мне его документы отдали. Так я переквалифицировался в Базиля Бенуа. Имя даже совпало, почти что Василий. Я брюнетом был, бачки еще отпустил — стал вылитый лягушатник.

«Базиль Бенуа» просидел в лагере шесть месяцев. Окончательно поправился — откормили, стал кругленьким — и тогда я опять бежал. Добрался до Западной Белоруссии, там встретил польских солдат — тоже беглых. Они были связаны с нашими, разведчики советские им помогали, так я к своим и попал. Было это в конце 1942-го.

культура: С товарищами из НКВД долго пришлось объясняться?
Поляков: Побеседовали мы, рассказал все, как было, о плене, о побегах, посмеялись над моими приключениями у французов. Из «фильтра» быстро отпустили и отправили в 31-ю армию — опять воевать. Освобождал Польшу, потом пошли на Прагу, за Чехословакию у меня тоже есть награда. 

Там и встретил Победу. День был очень солнечный, теплый. Когда объявили о капитуляции Германии — чехи выкатили на улицы бочки с пивом, стали всех угощать. Веселье, музыка появилась: сначала местные пришли со скрипкой и аккордеоном, потом кто-то из наших баян приволок, затем откуда-то целый советский военный оркестр нарисовался. В общем, до глубокой ночи гуляли, пели. Пленных фрицев мимо колонна шла — как объявили о Победе, их охранять перестали, они и разбежались, некоторых тоже праздновать затащили. Кто веселится, кто плачет, все пляшут, обнимаются...

культура: Война закончилась, Вас сразу демобилизовали?
Поляков: Вначале нам объявили: поедете теперь бить японских империалистов. Но вышел указ о демобилизации лиц старшего поколения и работников горной промышленности. Соответственно, меня, как инженера, отправили домой.

Но не просто так. Создали из нас сводный полк, вооружили и дали задание — гнать в СССР полученный в Германии по репарации скот. Коров, лошадей и овец приказали доставить во Львов и передать местным властям. Целый месяц длилась эта мычаще-блеющая эпопея, которая осложнялась стычками с польским населением: они постоянно пытались нас ограбить. Хорошо, что было чем обороняться. Сдали мы по акту скот, и нас отпустили.

Надо как-то домой добираться. Пришел во Львове на вокзал — ни души. Я — к коменданту, он мне объяснил, что пассажирского сообщения еще нет. Но вечером в СССР пойдет эшелон с румынской нефтью, можно на него запрыгнуть.

Сижу на своем фанерном чемоданчике, жду поезд. Смотрю — брат мой старший идет, тот войну в Бресте начинал, в тяжелой артиллерии. Обнялись, он и говорит: мы тебя давно похоронили. Доехали на цистерне до Москвы, там нас обеспечили литерами и продуктами, вместе с братом мы прикатили домой.

культура: Похоронили — в смысле, на Вас похоронка приходила?
Поляков: Да, но мать ей не поверила. У нее подруга была, гадалка, она ей и объяснила, мол, живой твой сын. Это еще что... Два других моих брата как раз на следующий день встретились в Москве на Казанском вокзале. Вскоре все собрались дома. Я немного прихрамывал, у одного из братьев рука была чуток повреждена — вот и все. Живые и здоровые.