Елена ФЕДОРЕНКО

20.11.2025

Какой великая балерина была на сцене и в жизни — вспоминает редактор отдела музыки и театра газеты «Культура» Елена Федоренко.

Майю Плисецкую называли мятежной и упрямой королевой мирового балета. Ее слава действительно была планетарной. Есть люди, которые становятся олицетворением эпохи. В балете — Мария Тальони, Анна Павлова, Галина Уланова — те, кто предопределил ход развития хореографической мысли. Плисецкая — из их числа. Великой ее считали все — коллеги, друзья и недоброжелатели, хореографы, педагоги, зрители. Ее статус главной балерины страны и великой женщины был неоспорим. О ней — балерине-стихии, с ураганным темпераментом, зависающим в воздухе прыжком — написано много. Она и сама написала хронику своей жизни, беспощадную и остросюжетную (ее книги до сих пор привлекают внимание, а не пылятся на полках), — ее земной путь общеизвестен.

Давайте вспомню отдельные, кратчайшие, а иногда и случайные встречи с Майей Михайловной, которые по прошествии лет сложились в единое впечатление, и не отпускают — напротив, память воскрешает их все чаще. В начале 80-х годов я поступила на службу в новорожденный журнал «Советский балет», в отдел Валерии Иосифовны Уральской. Обязанности самых молодых сотрудников — разносить гранки (оттиски типографского набора на полосах бумаги, такой черновой вариант текста, запланированный в печать) членам редколлегии, Майя Михайловна входила в этот совещательный орган. Компьютеров и интернета еще не было. Плисецкая и Щедрин жили поблизости, на Тверской улице, напротив редакции, располагавшейся в Дегтярном переулке, за углом гостиницы «Минск». 


Фото: РИА Новости

К тому времени я уже была завсегдатаем Большого театра — смотрела балеты еще со школьных времен, Плисецкой восхищалась в классике и в спектаклях Юрия Григоровича, другое дело — что понимала? Видела и «Болеро» Мориса Бежара, после которого академик Капица сказал Плисецкой: «В Средние века вас бы сожгли на костре за такие танцы…» А с конца 70-х проходила гитисовскую практику в главном театре страны. В 1980-м вышла «Чайка» Плисецкой, сама Майя Михайловна танцевала Нину Заречную, Треплева — чернокудрый красавец Александр Богатырев, одухотворенный, благородный, нервный. Все свободное время, путешествуя по театральным кулуарам, мы жадно впитывали информацию и понимали, что существует негласное правило: если ты участвуешь в премьерах Григоровича, то не должен танцевать у других хореографов. На одном из совещаний Богатырев сказал: «Я солдат, куда назначили, то я и буду танцевать». Ему пришлась по душе музыка Родиона Щедрина, о чем он и говорил открыто — слышала, как дирижер Альгис Жюрайтис тогда назвал его камикадзе. В танце Майи Михайловны «оживали» чеховские мотивы: слом традиционных канонов — «новые формы нужны», танец, который «свободно льется из души», и, конечно, «жизнь человеческого духа». Почти в ежедневном режиме мы посещали класс Асафа Михайловича Мессерера, в котором занимались все солисты и, конечно, его племянница Майя Плисецкая. Мы чувствовали себя неуютно, почти лишними, но сейчас мне кажется, что артистам нравился наш наивный и восторженный интерес. Асаф Михайлович вышагивал, заложив руки за спину, склонив голову к плечу и тихо произносил неясный текст. Плисецкая не выполняла движения, каждое утро она создавала танцевальный образ. Царственная, гордая, независимая, своенравная, победная, оптимистка — такое представление о Майе Михайловне сложилось. 


Асаф Мессерер и Майя Плисецкая на репетиции/РИА Новости

Наши встречи назначала она сама и, кажется, соотносила их с планами Родиона Константиновича — опасалась ему помешать. Итак, с гранками под мышкой, позвонила в квартиру номер 31. Открыла дверь сама хозяйка — и я оторопела: хрупкая, невысокая, бледная, лишенная всякого величия, на лице ни капли макияжа, каштановые волосы с огненным отливом собраны в простой хвост. Ее можно было узнать только по миндалевидным глазам и длиннющей экзотической шее. Увидев растерянность в моих глазах, она пригласила войти и сказала своей помощнице: «Катя, налей нам чаю».

Через дня три я забрала гранки с редкими пометками и вопросительными знаками на полях. Записи были сделаны быстрым кружевным почерком отличницы и встречались далеко не на всех листах — видимо, Майя Михайловна читала только те полосы, которые ее интересовали.

Вернувшись в редакцию после той встречи, я ворвалась в кабинет замечательной Раисы Степановны Стручковой, главного редактора «Советского балета» и одноклассницы Майи Плисецкой: «Она такая маленькая, невысокая, неузнаваемая! Совсем не похожа на своих героинь!» Раиса Степановна, образцовая советская Золушка, улыбнулась: «Майя всего на три сантиметра выше меня. Ее любит сцена, а она на многое способна: изменять пропорции тела, добавлять рост, отнимать обаяние». Тогда я первый раз поняла, что подмостки выбирают избранников. Майя заполняла все пространство без остатка — широкими жестами, буйными прыжками, яростными вращениями, и сцена подчеркивала ее харизму, делала балерину центром внимания. «Плисецкая — полюс магии», — сказал Андрей Вознесенский еще в середине 60-х. 


Родион Щедрин и Майя Плисецкая в домашней обстановке/РИА Новости

Квартира тоже оказалась не такой, какую я ожидала увидеть. Она никак не походила на царские хоромы или дворцовые покои — никаких шикарных интерьеров и антикварной мебели. Много цветов в вазах, сувениров и фотографий, дверь в гостиной открыта, по центру круглый стол, окруженный стульями, там принимали гостей. Потом Майя Михайловна рассказала, что небольшие компании друзей хозяева чаще встречали на кухне — «там легче плетутся сокровенные беседы».


Мои регулярные визиты складывались по-разному — с чаепитием, дружелюбием, приветливостью, вопросами — например, о буднях редакции. Случались и короткие пересечения — тихие, почти бессловесные передачи гранок в коридоре. Всегда замирала перед дверью, стараясь предугадать, какой сегодня будет Майя Михайловна: замкнутой и подчеркнуто вежливой или простодушной и любезной. Гораздо позже поняла, что ее настроением руководили тайные душевные переживания — то, что произошло вчера, отзывалось сегодня, а нынешний вечер мог повлиять на настрой завтрашнего дня. Такова ее изменчивая внутренняя природа. Бежар исчерпывающе точно назвал Плисецкую «гением метаморфоз» и пояснил — «она соткана из противоречий».


Фото: РИА Новости

Договориться об интервью с Майей Михайловной всегда было непросто. Она не отказывала, но отмахивалась или тянула: «Не в ближайшее время!», «Да-да, можно позвонить через месяц!» Если соглашалась, то отвечала подробно, а при хорошем настроении азартно провоцировала интервьюера своими встречными вопросами и лукавыми афоризмами — приходилось сохранять стойкость. Подчас она теряла интерес к разговору и просто «выпадала из темы». Однажды она показала свое мастерство превращений — все-таки «гений метаморфоз». Тогда, в 2007-м, Майя Михайловна презентовала Москве свою вторую книгу «Тринадцать лет спустя: сердитые заметки в 30 главах». На многолюдной пресс-конференции говорила много, но от индивидуальных интервью наотрез отказывалась: «Я же только что все рассказала» — и разрешила использовать эту встречу как материал для интервью. И тогда дождливым октябрем в ежедневных изданиях вышли беседы с Майей Михайловной, похожие, как близнецы-братья. 


Фото: РИА Новости

Двумя годами раньше, когда Альберто Алонсо приезжал в Москву для участия в возобновлении балета «Кармен-сюита» к юбилею Майи, во время репетиционного перерыва я подошла к одиноко стоявшей в кулисах Большого театра Майе Михайловне — она казалась задумчивой и чем-то расстроенной. Разговорились, я попросила включить диктофон и задать вопросы. Но интервью затерялось — не успела его подготовить: меняла место службы, а 80-летие Плисецкой, с чего начался наш разговор, уже стало праздником минувших дней. Сегодня я использую фрагменты этой закулисной беседы. Жизнелюбивая Майя, избегавшая разговоров о смерти и не жаловавшая прощаний, вдруг вспомнила Раису Стручкову, которая незадолго ушла из жизни теплым весенним днем. Ровно через десять лет, и тоже 2 мая, завершился земной путь Майи Плисецкой. Остались — драгоценные воспоминания и неустаревающие кинозаписи танца Майи — как ни странно, они передают атмосферу живых спектаклей. Пересматривая их, понимаешь, что она опередила время и открыла родному искусству перспективы, определила ориентиры на будущее.

«Лучшей сцены, чем Большой, на планете Земля люди не построили» 

Фото: РИА Новости

Валерий Лагунов, друг и коллега, однажды спросил ее: «Неужели у Вас никогда не было желания остаться за границей?». Она ответила: «Да что ты, Валерик, как — остаться? И стыдно, и совестно, меня же в Москве всегда так ждали. Да и Большой театр — он же в Москве».

— Даже в самые непростые времена, когда ваши спектакли закрывали, вы признавались в любви к Большому театру…

— Всю жизнь тоскую по Большому театру. Эта ностальгия ныла во мне даже тогда, когда я выходила на сцену Большого. Я обожала и обожаю эти подмостки, считаю самыми лучшими в мире. Можете мне поверить, потому что я танцевала почти во всех театрах, всяких и разных, во всех уголках мира. Такой сцены, как сцена Большого, — на свете нет.

— В Москву вы стали приезжать гораздо реже. Где же ваш дом — в Вильнюсе или Мюнхене?

— Да кто вам сказал, что мой дом в Литве или Германии? Живу в Москве, в своей квартире, пусть и нечасто. В Литву не уезжала, там — наша дача, и появилась она не вчера, а 25 лет назад. Тогда она была летней избушкой, мы ее улучшали и усовершенствовали — теперь можно жить и зимой. С Германией связана нынешняя работа композитора Родиона Щедрина. Сейчас моя жизнь больше принадлежит мужу. У него в Мюнхене и эксклюзивный контракт с издательством, и защита авторских прав, и заказы, и все на свете, а дом наш — в Москве, и я нашу квартиру на Тверской очень люблю.

Хотела бы жить в XXIII веке

Ее танец опережал время. Когда ученик Ленинградского хореографического училища Рудольф Нуреев с верхнего яруса увидел дебют Плисецкой в «Дон Кихоте», он сравнил ее танец с «пожаром». Ей нечасто, но задавали вопрос о том, в каком столетии хотелось бы жить, имея в виду, конечно, прошедшие эпохи, но она лукаво улыбалась и отвечала: «В XXIII веке». 


Фото: РИА Новости

— Каким вам представляется балет через два столетия?

— Даже вообразить не могу — потому-то и интересно поглядеть... Мне любопытно все новое и непривычное. Надеюсь встретиться с новой пластикой, ею можно выразить абсолютно все. Балет — ограничен, а пластика — нет! В будущее смотрю радостно и с надеждой.

— А что бы вы взяли в будущее из нынешнего театрального багажа?

— Литературу, историю, фабулу. Только не абстракцию! От бессюжетного действия не замирает сердце и не перехватывает дыхание. Я всегда танцую про что-то. Каждый шаг, движение, взгляд — мысль. Только так можно сделать роль. Больше всего ценю артистизм. Для меня главное не ногу задрать, а быть артистом, слышать музыку и знать, что ты хочешь сказать, понимать свою роль, а не показывать свои возможности. Это очень ценно, и не только в балете, но и в драме и в кино.

— Вы доверяете молодым?

— Разрешала, и не раз, использовать мое имя, чтобы помочь новым проектам, поддержать необычные начинания. И часто становилась жертвой своей доверчивости.

От подробностей Майя Михайловна воздержалась, но явно имела в виду аферу с «кремовыми страстями», когда коробочки и флакончики бальзамов и притирок непонятного происхождения украшались ее портретом и факсимиле.

Свой театр 

Фото: Александр Коньков/ТАСС

— Какая из балетных ролей вам была ближе?

— Назвать одну не могу. Скорее — все. Те, которые не нравились и не были близки, я не танцевала. Было много интересных спектаклей, и каждый раз, выходя на сцену, чувствовала радость. В первой половине моей жизни огромную роль играл «Дон Кихот» — любила танцевать Китри с разными партнерами, каждый раз испытывала праздник бытия. «Лебединое озеро» сыграло в жизни моей важную роль. Я станцевала его более восьмисот раз. Тридцать лет по всему белому свету. В «Лебедином» все как на ладони: два образа — «черный» и «белый» — проба на перевоплощение, полный набор технических испытаний, драматизм финала. Нравились Мехменэ-Бану, Хозяйка Медной горы, Эгина. «Кармен-сюита» — чрезвычайно важный для меня балет. Когда «Кармен» появилась, то показалась новейшей хореографией. Настолько непривычной, что ее многие поначалу не приняли, ни зрители, ни власть. На гастроли не выпускали — мол, это не лицо Большого театра. Но моя Кармен оказалась по-бычьи упрямой и прорвалась — танцевала ее около трехсот пятидесяти раз по всему миру, в Большом — 132. 


Фото: РИА Новости

Я смотрела «Кармен» не менее десяти раз — и каждая казалась непохожей на предыдущую, но неизменно напоминала мне о личной истории Плисецкой: это был спектакль о нелегком пути к свободе — через сиротское детство, расстрел отца, ссылку матери, невыездную молодость, боль за несыгранные роли, запреты на эксперименты. Когда новые роли перестали появляться с щедростью, необходимой Майе Михайловне, она оказалась продюсером своей судьбы — придумывала себе спектакли, музыку писал Родион Щедрин. Родился «театр в театре» по большой литературе с разнообразным репертуаром: «Кармен-сюита», «Анна Каренина», «Дама с собачкой», «Чайка».

— Мне не хватало репертуара, и то, что появлялось, вызывало протест. Если бы вы знали, сколько противников было у «Анны Карениной»! Среди них и драматические актеры: «Что это такое, это ведь Толстой!» А актрисы вообще считали, что Толстой написал Анну только для них, — балетную принять не могли и не хотели.

Как Майя Михайловна прорывалась, известно только ей самой. Ролан Пети поставил для нее «Гибель розы», Морис Бежар — «Айседору» и «Ave Майя», Джиджи Качуляну — «Безумную из Шайо». Казалось, ей помогали какие-то неведомые колдовские волны. Плисецкая не ломала традиции, она моделировала новый мир.

«Вопросы геронтологии»

С быстротечным потоком времени у нее были отношения личные и особые. «Вопросами геронтологии» Майя Михайловна называла юбилеи, отмечавшие «мои округлявшиеся с каждым разом даты», и описала в своих книгах. Ее творчество — уникальный пример сценического долголетия: в истории балета, пожалуй, ничего похожего нет. К 70-летию Бежар подарил Майе новый балет «Куродзука». В этот же год она попрощалась со своим «Умирающим лебедем», которого танцевала более полувека. Ей, шикарной женщине, чей танец не знал границ и пределов, судьба не отпустила старости.


Фото: СПОРТ-ЭКСПРЕСС/ТАСС

Юбилеи великой балерины в Москве всегда отмечались ярко — праздники перерастали в фестивальные программы с премьерами, спектаклями, исполненными в ее честь, выставками и фильмами. Легкая поступь и лебединые руки пленяли и на торжестве в честь 80-летия — вечер тогда проходил в Кремлевском дворце (Историческая сцена Большого переживала реконструкцию), Майя Михайловна исполняла танец «Ave Майя». На Кремлевской сцене собрались не только балетные звезды мира, но и бритоголовые шаолиньские монахи, подпрыгивавшие к колосникам и, как подрубленные, плашмя падающие на подмостки, они разбивали палки о головы и плечи; метались и трюкачили дерзкие брейкеры; преклонял перед героиней вечера колени король фламенко Хоакин Кортес, а ветераны хора в ролях капельдинерш дефилировали с корзинами алых роз.

Уланова

Галина Уланова репетирует с Майей Плисецкой/РИА Новости

Валерий Лагунов сокрушался: «Мне до сих пор жаль, что Майю Михайловну не взяли на исторические гастроли 1956 года в Англию, когда Лондон покорила Джульетта Улановой. Могли бы взойти сразу две мировые звезды — они, такие разные, ослепили бы своим появлением. Но Майя долго оставалась невыездной — на гастроли в Америку отпустили благодаря помощи Родиона Константиновича, который поручился за нее.

— Вас не обижают статьи, рифмующие уход со сцены Улановой с вашим взлетом?

— Я любила встречаться с Галиной Улановой на сцене — она отвечала на мои реплики и отвечала неожиданно. Это всегда мне было очень интересно. Другие балерины не отвечали.

— Это то самое, что называется импровизацией?

— Не совсем. Она со мной вместе вела игру, диалог, она понимала мои спонтанные порывы. Мы танцевали вместе в трех спектаклях: «Бахчисарайском фонтане», в театре и в кино, «Каменном цветке» и «Жизели». В этих спектаклях мы общались на сцене.

Майя в зрительном зале 

Фото: РИА Новости

Ее появление среди публики дарило отдельный спектакль. Мне довелось увидеть три. В первом, а это была «Юнона и Авось» в Ленкоме в начале 80-х, участвовали три звездных кумира — Майя Плисецкая, Екатерина Максимова и Владимир Васильев — автор хореографии к «Юноне». Вторым стала «Женитьба» в том же Ленкоме, которую Майя Михайловна посетила вместе с Родионом Константиновичем. Не только я на тех спектаклях реже смотрела на сцену, чем на именитых желанных гостей, — многие вытягивали шеи и поворачивали головы. Как реагировала Плисецкая на то, что происходило на сцене! Лицо выражало восторг — она ценила театр Марка Захарова, знала и любила его артистов. Она реагировала на происходящее на сцене мимикой, порывами тела, казалось — сейчас засвистит, как на футбольном матче, а футбол она обожала. На третьем спектакле сложилась совсем иная расстановка сил. В Москве проходили гастроли Пермского театра имени П.И. Чайковского с оперой «Лолита» Родиона Щедрина в постановке Георгия Исаакяна. На московской премьере композитор появился со своей блистательной женой. Майя Михайловна изо всех сил старалась остаться на втором плане, но не удалось. Зрители аплодировали неистово, слышался почти стон — «Майя»: луч прожектора подхватил ее фигуру и заставил подняться. О, эта чарующая и неподражаемая церемония поклонов от Плисецкой: сначала она стоит со сложенными на груди руками — слушает музыку аплодисментов, потом медленно поворачивает голову — вправо и влево, затем те же повороты, уже приподняв подбородок. А дальше — песня рук — сначала они медленно вздыхают, потом амплитуда движений постепенно разрастается и заканчивается изумительным взмахом лебединых крыльев.

Завещание

Майя Михайловна и Родион Щедрин оставили странное завещание: «Тела наши после смерти сжечь, и когда настанет печальный час ухода из жизни того из нас, кто прожил дольше, или в случае нашей одновременной смерти оба наших праха соединить воедино и развеять над Россией». Думаю, инициатором завещания был не Родион Константинович — внук священника, настоятеля Успенского собора города Алексина, — а бунтарка Майя Михайловна, которая так часто бывала не такой, как все, и всегда опасалась и избегала печальных ритуалов. Быть может, она так задумала, чтобы остаться в памяти людей живой? Или решила отправить последний привет своей наперснице — знаменитой возлюбленной Маяковского Лиле Брик, прах которой, согласно ее просьбе, развеяли в чистом поле Одинцовского района — в излучине реки. На опушке соседнего леса установили массивный камень с тремя выбитыми буквами: Л.Ю.Б. Когда-то именно Лиля познакомила Майю с начинающим композитором Родионом Щедриным, о чем Майя неизменно вспоминала с теплым чувством: «Наша свадьба? Мы пошли, точнее — забежали, в ЗАГС Киевского района города Москвы, и нам поставили печати в паспорта, тогда это делалось сразу. Потом в гастрономе «Украина» купили бутылку водки, сыр, докторскую колбасу, хлеб и пошли к Лиле Брик, которая жила с Василием Катаняном в нашем же доме. И провели у них запомнившийся день, ушли глубоко за полночь».


С Родионом Щедриным/РИА Новости

Послесловие

Когда, чуть меньше трех лет назад, стало известно о присвоении Родиону Константиновичу Щедрину ордена «За заслуги перед Отечеством» I степени, редакционная коллегия газеты «Культура» поручила мне поздравить композитора с высокой наградой, узнать, сможет ли он приехать в Москву для ее получения и договориться об интервью. Я позвонила в Мюнхен, где Щедрин жил последние годы. Разговор получился неожиданно искренним и достаточно продолжительным. В его голосе звучали печальное одиночество и горчайшее смирение. Он говорил о том, что его мечта быть вечно со своей женой не осуществилась, что годы без Майи изменили и сузили его мир, и он теперь не стремится к общению. Музыку пишет, работает каждый день, но многие замыслы кажутся ему погибшими. В этом несуетном диалоге, больше похожем на монолог, Родион Константинович выразил сомнение, что сможет приехать в Москву, потому что «живет с диагнозом «старость», и он, этот диагноз, похож на приговор и безысходность». Все время композитор срывался на воспоминания о том, как прекрасна была жизнь и какую щедрость проявляла судьба, а теперь — Майи нет. Эти слова, сказанные тихим, спокойным голосом мудреца, трогали до слез. От интервью Родион Константинович отказался категорично: «Когда Майя ушла, пообещал — и себе, и ей — что никаких задушевных разговоров с журналистами вести не буду. И обещание свое постараюсь не нарушить». Теперь они встретились…