Андрей САМОХИН

10.03.2023

Материал опубликован в февральском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

105 лет назад, 10 марта 1918 года, правительство Советской России тайно, под покровом ночи, перебралось из Петрограда в старую русскую столицу. Руководство объявило, что переехало временно, оказалось — навсегда. Почему большевистская власть оставила имперский центр, «колыбель трех революций»? Была ли в этом, помимо вынужденных причин, некая историософская логика, например, необходимость вернуться к прерванной Петром I «московской линии» отечественной истории?

К ФЕВРАЛЮ 1918-го дела у большевиков обстояли из рук вон плохо, особенно скверным было положение на фронте. Начавшиеся в декабре 1917-го в Брест-Литовске переговоры с немцами за два месяца ни к чему не привели. Кайзеровские войска, выдвинув ультиматум, наступали по всем направлениям. На северо-западе они захватили всю Прибалтику, Псков, Нарву и стояли в сотне верст от Петрограда. 21 февраля Совнарком выпустил воззвание «Социалистическое отечество в опасности!», был создан Комитет революционной обороны города. На митингах красногвардейцы Петроградского гарнизона шумно клялись «стоять насмерть», но на фронт никто, кроме латышских стрелков, особо не торопился.

23 февраля наркомвоенмор Павел Дыбенко со своими «братишками» позорно бежали от германцев из-под Нарвы, и вскоре стало ясно: главный город страны защищать некому. В Красную армию записалось чуть более 10 тысяч рабочих, при этом в самой Северной столице было неспокойно. Немалое число горожан с известным злорадством ожидали прихода интервентов: «Ужо развешают «товарищей» по столбам!»

Многие питерские служащие бойкотировали распоряжения новой власти. На заводах начались стачки, над Петроградом нависла угроза голода и холода. Морской путь снабжения был перекрыт германским флотом, составы с продовольствием из центра, а тем более с юга России, пробивались к Питеру все реже, то же касалось донецкого угля для отопления столицы. Следом шли неизбежные сыпной тиф, холера и прочие напасти. В окрестностях и в самом городе шастали банды вооруженных дезертиров, матросы-анархисты грабили и бесчинствовали среди бела дня. Эсеры-боевики готовили теракты и общий план свержения «узурпаторов-большевиков». В январе произошло одно неудачное покушение на Ленина и было раскрыто второе из готовившихся.

Верхушке входивших в состав Петросовета большевиков и левых эсеров к концу февраля стало яснее ясного: чтобы сохранить власть и свои головы, нужен любой, пусть и самый позорный мир с Германией, а из бывшей имперской столицы надо срочно бежать. Вопрос «куда?» выглядел не столь простым, как может показаться в наши дни.

Сделаем небольшой экскурс в историю. После того как из древней Москвы Петр I переехал со всеми госучреждениями в новенький Санкт-Петербург (1712), однажды столица уже возвращалась в Первопрестольную — с 1727-го по 1730-й, во время правления внука царя-реформатора, Петра II. Вслед за монархом туда вернулись на время двор, правительство и посольства. При восстановлении прежней роли Петербурга Москва продолжала де-юре именоваться «императорским столичным городом», сохраняя де-факто статус духовного центра: в московском Успенском Соборе венчались на царство все русские государи.

Второй раз вопрос о переезде властей из Петрограда встал на повестку дня летом 1915-го, когда германский фронт вследствие отступления русских войск опасно приблизился к Северной столице. Среди городов, способных обеспечить временную эвакуацию руководителей страны, помимо Москвы рассматривался Киев, однако, как только дела на фронте поправились, об этих планах забыли. Третья попытка «переселения» произошла уже при Временном правительстве, когда немцы взяли Ригу. С 1 сентября 1917-го в Москве начало работу Особое междуведомственное совещание с задачей подыскать здания для переезда и составить его план. Те приготовления вызвали резкую критику «общества», в частности, солдатская секция Петросовета, где верховодили большевики, назвала это «дезертирством с ответственного боевого поста», потребовав уступить место «более решительному правительству».

И вот теперь, в конце зимы 1918-го, ленинцам предстояло сделать то, за что они третировали министров-капиталистов, — бросить «колыбель трех революций», где разгневанные массы вполне могли устроить четвертую.

Любопытно, что инициатором срочного переезда выступил Бонч-Бруевич, но не тот, что являлся ближайшим помощником «вождя мирового пролетариата», старым испытанным большевиком, а его родной брат, царский генерал-майор, контрразведчик, военный теоретик, геодезист. Именно он, Михаил Дмитриевич, направил в середине февраля Ленину соответствующее предложение. Ильичу оно понравилось, и в ночь на 25 февраля состоялось тайное заседание СНК. Мнения по этому вопросу разделились. Если Ленин и Троцкий однозначно выступали за переселение, то Зиновьев с Луначарским резко возражали, апеллируя как раз к тому, что Петроград и Смольный — символы пролетарского восстания и, мол, оставляя их, можно погубить дело революции. Победила точка зрения главных вождей.

Чтобы обставить бегство поприличней и максимально его обезопасить, решено было запустить дезинформацию. Для начала в прессе опубликовали постановление от имени СНК с опровержением слухов об отъезде правительства из Питера, на сей счет даже специально выступил Дзержинский. Чуть позже утверждалось, что временный переезд все же состоится, но в Нижний Новгород: Владимир Бонч-Бруевич лично дезинформировал Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза (ВИКЖЕЛЬ), в котором было сильно влияние эсеров. Комментируя позже в своих воспоминаниях обостренный интерес викжельцев к дате и маршруту движения поезда с Лениным, он писал: «Эти ослы не поняли того, что они сразу обнаруживали свои уши и давали мне прекрасную нить для выявления тех, кто в гибели правительства диктатуры пролетариата видел единственное средство для спасения своего мещанского благополучия».

Действительно, достаточно было взорвать всего один вагон с главными большевиками, и Великая Октябрьская социалистическая революция завершилась бы. За неделю до отъезда, 3 марта, новая советская делегация во главе с Григорием Сокольниковым подписала на германских условиях Брестский мир, что снизило угрозу для красной верхушки извне, но повысило внутреннюю напряженность: массы возмущенных русских людей страстно желали расправиться с «национал-предателями».

В ту холодную мартовскую ночь в Москву ушло пять поездов. Сперва — два состава с работниками ВЦИКа, затем — тоже два — с сотрудниками аппарата правительства и один с Лениным и народными комиссарами. Последний, сверхсекретный литерный поезд № 4001, формировался на пустыре за Московской заставой, на Путиловской ветке Николаевской железной дороги. Ильича привезли туда из Смольного поздним вечером в сопровождении жены, сестры и Владимира Бонч-Бруевича.

«Заканчивается петроградский период деятельности нашей центральной власти. Что-то скажет нам московский? — тихо произнес Владимир Ильич, когда мы уселись в автомобиль. Все молчали. Чувствовалось общее понимание важности момента. Столица государства через 200 лет вновь перенесена в Москву», — вспоминал впоследствии Владимир Дмитриевич.

В целях конспирации спецпоезд вклинился в график движения между двумя обычными, отправленными с Николаевского вокзала, составами. Почти сутки ехали с потушенными огнями, сменив по дороге четыре локомотива вместе с паровозными бригадами.

В суматохе отъезда не обошлось без казусов. ВЧК второпях вывезла в Москву всех следователей и архив, забыв в питерских застенках арестованных, которые остались без документов, свидетельствовавших о преступлениях (или «преступлениях») сидельцев.

По пути случился эксцесс. В 160 километрах от Петрограда, на станции Малая Вишера, дорогу внезапно перекрыл набитый вооруженными дезертирами (под началом анархистов) товарняк. Они явно собирались ограбить подвернувшийся литерный, не зная, кто в нем едет. Когда же команда охраны из латышских стрелков выкатила на крыши вагонов пулеметы, «братишки» покорно сдали винтовки и освободили пути.

11 марта около восьми вечера поезд № 4001 спустил пары под сводами московского Николаевского вокзала. На следующий день в «Известиях» вышла статья за подписью Троцкого, где сообщалось: Совнарком и ВЦИК выехали на IV Всероссийский съезд Советов, чтобы обсудить возможность наделения Первопрестольной столичными функциями. Слегка ошарашенным гражданам РСФСР преподносились резоны такого сюрприза: «германские империалисты, навязавшие нам свой аннексионистский мир, остаются смертельными врагами советской власти», более того — «находятся на расстоянии двухдневного перехода от Петрограда».

16 марта IV Всероссийский съезд Советов принял постановление о «временном переносе столицы в Москву». Обживаться на новом месте большевики сразу же начали основательно, отнюдь не «временно».

В старой русской столице проживало около 2 миллионов человек, для тогдашней территории мегаполиса это было немало. Чтобы комфортно разместить вновь прибывших, революционные власти решили «разуплотнить» город, планируя выселить оттуда полмиллиона жителей, прежде всего из «бывших» и лиц без определенного рода занятий. О том, сколько людей изгнали с насиженных мест, документы умалчивают, но доподлинно известно, что 1920 году вместе со всеми «понаехавшими» население столицы составляло около миллиона с небольшим.

Началась массовая реквизиция добротных зданий, прежде всего дворянских и купеческих особняков, гостиниц, домов правлений крупных компаний (таких, например, как страховое общество «Россия» на Лубянской площади; передали профсоюзам, а затем — ВЧК). Газета «Новое слово» в конце марта сообщала: «Вчера в 9 часов вечера администрации меблированных комнат «Бельгия» на Тверской улице было предъявлено требование: освободить 30 номеров. Сроком для выселения был назначен 1 час».

Ленина на первых порах разместили в номерах гостиницы «Националь», которые тщательно охраняли латышские стрелки. Тем временем Кремль спешно готовили для заселения верхушки РКП(б) и Совнаркома с их семьями.

Примечательно, что у вселения за кремлевскими стенами нашлись среди партийцев противники. Некоторые члены СНК усомнились: стоит ли совершенно особенную для москвичей территорию (место семейных прогулок, богослужений) фактически для них закрывать и тем самым раздражать горожан?

Эти робкие сомнения с презрением отмел председатель ВЦИКа Яков Свердлов: «Несомненно, буржуазия и мещане поднимут вой — большевики, мол, оскверняют святыни, но нас это меньше всего должно беспокоить. Интересы пролетарской революции выше предрассудков».

Главный интерес советского руководства заключался, похоже, в том, чтобы перебраться в крепость за высокими стенами и крепкими башнями с пулеметами, которыми можно «остудить» всех активно недовольных новой властью. Внутри русской святыни намеревались выстроить автономную жизнь, полностью укрытую от глаз трудящихся. В конце марта Кремль начали заселять. Обживались в нем, как и планировалось, главные большевики с семьями, охраной и прислугой. Из Чудова и Вознесенского монастырей выгнали всех монахов. Тогда же началась «реставрация», а попросту говоря, укрепление стен и башен на случай артобстрелов. Проникнуть внутрь вплоть до 1955 года стало возможным только по спецпропускам.

Ленина с Крупской поселили сначала в здании бывшего Сената, в комнатах сторожей. Новые хозяева обосновались во всех пригодных для проживания помещениях: в Большом Кремлевском и Малом (Николаевском), а также Потешном, Кавалерском, Офицерском и Гренадерском дворцах, в Кухонном и Синодальном корпусах, в старой Оружейной палате, в башнях, во всех соборах и монастырях, даже в колокольне Ивана Великого.

И все это считалось временной мерой, официальный статус столицы РСФСР, а также СССР Москва обрела лишь в декабре 1922-го, в тексте Декларации о создании Советского Союза.

Большевики были «страшно далеки» от русской историософии с ее сакрально-державным ядром «Москва — Третий Рим, а четвертому не быти». Но по сути именно они закончили «петербургский» — в чем-то славный, в чем-то ненормальный, выморочный — период бытия России, вернув его на прежний, «московский» путь.

В истории нашего Отечества судьбоносные повороты происходили иногда по неведомым нам небесным планам, осуществлялись «не теми» и «не так», как это представлялось очевидцам и их близким потомкам.