Андрей САМОХИН

29.09.2022

Материал опубликован в августовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

100 лет назад из Советской России по прямому распоряжению Ленина по специальным спискам в Германию выслали более 160 представителей «неблагонадежной» интеллигенции. Выбор представляется довольно странным, как и само породившее впоследствии разнотолки мероприятие. Эту акцию принято именовать «философским пароходом», хотя среди изгнанных собственно «любомудров» было немного.

Данная высылка стоит в ряду таких исторических событий, которые вроде бы объясненные со всех сторон все равно вызывают недоумения.

Летом 1922 года учрежденное на базе ВЧК ГПУ составило по требованию пролетарского вождя три списка идеологически вредных для государства, подлежавших высылке за рубеж персон. Московский перечень содержал 67 фамилий, петроградский — 51, украинский — 77. Указывались люди в основном гуманитарных профессий с преобладанием журналистов и публицистов. В большинстве своем они состояли в партиях кадетов и эсеров или имели с ними прочные связи. Вошли в списки и внепартийные философы, ученые, писатели, а также бывшие госслужащие. Позже, после различных ходатайств, вычеркнули 35 человек.

В стране уже год как шел НЭП, но идеологические гайки продолжали закручивать. Ленин на XI съезде партии в марте 1922-го потребовал усилить красный террор и расширить рамки оснований для расстрельных приговоров. Годом ранее по «делу Таганцева» казнили поэта Николая Гумилева, начали репрессии против членов Помгола (Всероссийского комитета помощи голодающим). Весной 1922-го руководитель большевиков после стихийных столкновений при изъятии церковных ценностей написал свою известную записку со словами «чем больше представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».

Шли повальные аресты меньшевиков и эсеров, вовсю работала безжалостная карательная машина ГПУ, ширилась система концлагерей, и тут — на тебе, организовали выдворение на Запад за казенный счет десятков объявленных врагами людей!

Первыми в июне 1922-го выслали членов Помгола Екатерину Кускову и ее мужа, бывшего министра Временного правительства Сергея Прокоповича, что выглядело в известной мере закономерно: у них имелись обширные масонские связи, и в случае их ареста за границей поднялся бы вселенский шум, а красной Москве необходимы были дипломатические и торговые соглашения.

В случае с философами подобный гуманизм менее объясним: подавляющее большинство из высланных не обзавелись за рубежом влиятельными покровителями да и слава об этих русских в Европе была отнюдь не велика, на фоне того, что творилось в России, их исчезновение никого бы не шокировало.

По одной из версий, идея «ссыльного парохода» возникла у большевиков после того, как по инициативе генпрокурора США Александра Палмера и его помощника Эдгара Гувера (позже — директора ФБР) 249 американских леваков были посажены в 1919 году на судно «Бафорд» и отправлены в Советскую Россию, которая оказалась вынуждена их принять. Та акция получила название «Советский ковчег».

Считается также, что непосредственной причиной «обратного рейса» стала забастовка профессоров МВТУ, протестовавших против вмешательства властей в учебный процесс, а также опубликование частными издательствами ряда взбесивших Ленина книг «буржуазных философов».

В мае 1922-го Ильич предложил наркому юстиции Дмитрию Курскому ввести в УК статью, заменяющую в некоторых случаях расстрел высылкой за границу. Далее следовало подготовить тот самый, подходящий «случай».

19 мая, за неделю до апоплексического удара, Ленин послал записку своему главному «силовику»: «Т. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим… Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить, и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу».

«Систематически» не получилось бы — слишком хлопотно. Летом всех, кто попал в списки, начали разыскивать, арестовывать и допрашивать — без битья и оскорблений. Для проформы задавали вопрос об отношении к политическому режиму в стране, рекомендовали всем подписать бумаги о согласии с административной высылкой из России на три года. Депортировать пожизненно по существовавшим законам было нельзя, но высылаемым давали понять, что лучше бы им не возвращаться. Философ Иван Ильин во время «беседы» выразился тогда на удивление откровенно: «Считаю советскую власть исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга, назревавшего в России в течение нескольких сот лет».

Составленные в ГПУ характеристики ссыльных, содержащиеся в их личных делах, весьма любопытны. Например такие: «Булгаков С.Н. Профессор. Поп. Живет в Крыму, черносотенец, церковник, антисемит, погромщик, врангелевец». Вообще-то подобных определений в иное время хватило бы на три расстрела, но тут имел место особый случай, который чекисты называли промеж собой «прихотью Ильича».

Оправдывая оную, Лев Троцкий в конце августа 1922-го в «Известиях» разъяснял: «Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны, но они потенциальное орудие в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений все эти наши непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага, и мы вынуждены будем расстрелять их по законам войны. Вот почему мы предпочитаем сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. Я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность».

Позже он выразил ту же мысль короче и циничней: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно».

Депортация началась осенью. Первый пароход по «украинскому списку» ушел 19 сентября из Одессы. Самыми известными пассажирами там были историк Антоний Флоровский и физиолог, ученик академика Ивана Павлова Борис Бабкин.

Следующим по хронологии стал поезд Москва–Рига, которым 23 сентября выслали интеллигентов из столицы, в их числе — социолога Питирима Сорокина и экономиста Алексея Пешехонова. В тот же день по железной дороге до Берлина отправили другую группу москвичей, где были философ Федор Степун и видный деятель кооперативного движения Николай Любимов.

Плавсредства, шедшие из Петрограда, оказались самыми представительными. 29 сентября 1922-го из города на Неве, там, где к реке выходят 8-я и 9-я линии Васильевского острова, отшвартовался «Обербургомистр Хакен», на котором в Штеттин отплыла значительная партия «неугодных» из Москвы, Казани, Нижнего Новгорода. Тут были философы Николай Бердяев, Сергей Трубецкой, Александр Кизеветтер, Семен Франк, Иван Ильин, Борис Вышеславцев, писатель Михаил Осоргин, литературовед Юрий Айхенвальд, зоолог Михаил Новиков, конструктор паровых турбин Всеволод Ясинский, агроном Александр Угримов. Всего вместе с семьями — около 70 человек.

Следующий «философский пароход» «Пруссия» отчалил из Питера 16 ноября 1922-го. На нем Россию покидали Николай Лосский, Лев Карсавин, Иван Лапшин и другие (с семьями более 40 человек).

Наконец, 18 декабря из Севастополя ушло последнее судно с изгнанниками — «Жанна». На его борту находился в числе прочих философ, священник и богослов о. Сергий Булгаков.

Среди 224 перемещенных лиц было 68 профессоров, 29 литераторов, более двух десятков экономистов, агрономов, кооператоров, семь юристов. Остальные — политики и служащие.

Не всем достались места на комфортабельных судах: 49 человек из первоначальных списков (прежде всего «украинского») были сосланы в отдаленные районы России.

Многие из выдворенных в Европу тяжко страдали, покидая Родину, другие с облегчением вздыхали, несмотря на ограничения в плане личных вещей и денег, невозможность увезти с собой архивы и книги.

Интересно, что на борту «Пруссии» по своей воле оказались как-то пробравшиеся туда директор петербургского Пушкинского дома, академик Нестор Котляревский, профессор-геолог Франц Левинсон-Лессинг, режиссер-драматург Николай Евреинов и еще несколько счастливчиков.

«Нам многие завидуют: как хотели бы они поменяться с нами участью!.. Почему именно на нас, таких-то, пало избрание, мы никогда не могли узнать... Ссылка некоторых поражала: никто не слыхал раньше об их общественной роли, она ни в чем не проявлялась, и имена их известны не были», — вспоминал позже Михаил Осоргин.

«Не знаю, по каким причинам советское правительство оплатило проезд всех нас первым классом. Бывают же такие чудеса», — удивлялся проректор Петроградской сельскохозяйственной академии Абрам Каган.

При этом остались на Родине природный немец, философ Густав Шпет, писатели Борис Пильняк и Евгений Замятин, добившиеся исключения их имен из списков на высылку. Для первых двух это закончилось расстрелом в 1930-е.

В Германию высылали потому, что с этой страной у Советской России были установлены дипотношения. Однако Берлин отказался выдавать высланным паспорта автоматически: «Мы не Сибирь, в которую можно ссылать». Изгнанникам пришлось лично просить немецкое правительство о натурализации.

Интересно, что в эмигрантских кругах к прибытию пополнения отнеслись неоднозначно. Музыкант и философ, евразиец Петр Сувчинский своему единомышленнику лингвисту, историку Николаю Трубецкому писал: «Как кусок дерна с одного кладбища на другое, как кусок мертвой кожи пересадили окончательно отживший культурный пласт из России в Берлин — для чего? Конечно, для того, чтобы возглавить эмиграцию, говорить от ее имени и тем самым не позволить народиться ничему новому, живому и, следовательно, опасному для большевиков».

В правых эмигрантских газетах десант из России шельмовали: «Советская власть принимает все меры для разложения кристаллизирующихся за границей монархических групп». И даже сравнивали «философский пароход» с пресловутым пломбированным вагоном.

Разумеется, никакими революционерами высланные не являлись. Кто-то из них по-настоящему прославился как раз на чужбине, к примеру, Питирим Сорокин, профессор Гарварда, ставший одним из создателей и столпов социологии. Сумевший осесть в Литве Лев Карсавин трудился в Вильнюсском университете, где написал по-литовски пятитомник «История европейской культуры». В 1944-м, не пожелав уходить с отступавшими немцами, был арестован и умер от туберкулеза в спецлагере Коми АССР.

Мировую известность снискали объединившиеся вокруг Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже религиозные философы. Книги Николая Бердяева, о. Сергия Булгакова, Георгия Флоровского, Николая Лосского широко разошлись и стали популярны во многих странах. Правда, созданную этими мыслителями, перенасыщенную философемами школу богословия в православном мире принимают далеко не все, в ней находят недопустимые отступления от святоотеческой традиции.

Как бы то ни было, философы-богословы и литераторы из эмигрантов оставили свои имена в истории, и большая часть их творческих удач пришлась на период изгнания. Например, писатель, видный масон Михаил Осоргин (Ильин), свои лучшие произведения создал за границей. Что же касается большинства пассажиров «философских пароходов» (и поездов), то его представители ничем особенным себя не проявили, канули в реку забвения, а утверждение о том, что из России в 1922 году были высланы ее лучшие умы — не более чем миф.

Многим из них повезло умереть своей смертью, не увидеть лагерных бараков и расстрельной стенки, но далеко не всем этого было достаточно. Некоторые рискнули вернуться на Родину. Издатель и публицист Долмат Лутохин возвратился в 1927-м, работал старшим научным сотрудником ЦНИИ бумажной промышленности, был сослан на пять лет в Уфу, а умер в блокадном Ленинграде. Экономист Алексей Пешехонов с 1927 года работал консультантом в торгпредстве СССР в Прибалтике, получил советское гражданство, репрессиям не подвергался. Доктора биологических наук Александра Угримова вместе с его семьей французские власти выслали в 1947-м в советскую оккупационную зону Германии как «сталинских агентов». Несмотря на это, ученого и его родню отправили на три года в Ульяновск. Потом он до пенсии трудился агрономом на сельскохозяйственной опытной станции под Калугой. Его сыну, активному участнику Сопротивления, повезло на Родине меньше...

Не зря, надо полагать, именно в России родилась пословица: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся». Тут впору добавить: «И от изгнания...»