Елена ФЕДОРЕНКО

22.12.2016

24 декабря исполняется 70 лет со дня рождения Леонида Филатова — всенародно любимого артиста, чье творчество не ограничивалось сценой и кинематографом. Природа щедро одарила его талантами: поэт, драматург, режиссер — в каждой ипостаси радостные и яркие достижения и во всех — заметная ирония, лукавая улыбка, парадоксальный юмор. И только в одном жизненном сюжете бескомпромиссная серьезность — в цикле авторских программ «Чтобы помнили». 

«Культура» решила вспомнить Леонида Филатова, расспросив о нем Владимира Качана, актера и музыканта. В годы учебы оба жили в одной комнате, сочиняли песни — совместно написано более шестидесяти. Потом участвовали в концертах.

культура: Свою первую встречу с Леонидом Филатовым не забыли?
Качан: Осень 1965 года. Тогда я по дополнительному набору поступил в Щукинское театральное училище. Поселили в общежитие, где в одной комнате оказались трое рижан: Леонид Пярн, Борис Галкин и я, а также Сергей Вараксин из Свердловска и Леня Филатов из Ашхабада. Такая пятерка. Жили на улице Трифоновской, в доме 45Б — место веселое и известное театральной Москве.

культура: По этому адресу, по-моему, расположено общежитие ГИТИСа, а Вы учились в Щукинском... 
Качан: В середине 60-х там проживали иногородние студенты разных театральных вузов — те, кто приехал покорять столицу. Длинные коридоры с комнатами на четыре-пять человек, на каждом этаже — два крыла, мужское и женское, одна душевая, две кухни. Быт — незамысловатый, бедный. Что, впрочем, ничуть не мешало веселью, песням, дружбе, наслаждению от каждого дня и спешной подготовке к экзаменам.

культура: В вахтанговской школе все давалось легко?
Качан: Трудности испытывали. Например, с этюдами на тему «Я в предлагаемых обстоятельствах». Наше «я» робело весь первый курс. Потом начались «наблюдения»: мы носились по шумным многолюдным местам —  вокзалам, столовым, магазинам — и постигали человеческие характеры, нравы, отношения. За ними пряталось наше смущение. Играть других людей оказалось легче. Придумывали разные истории, раскрашивали их яркими подробностями.

культура: Наверное, эти студенческие опыты отчасти повлияли на дивные рассказы Леонида Филатова. 
Качан: Многие годы спустя Лёня делился зарисовкой о чиновнике из Госкино, который приехал в Италию проконтролировать ход съемок картины «Чичерин» (в этом фильме Александра Зархи Леонид Филатов сыграл заглавную роль. — «Культура»). Сначала для отвода глаз он отправился по музеям, полюбовался достопримечательностями, затем приступил к тому, ради чего, собственно, и прибыл на Запад, — пошел по магазинам. К визиту подготовился серьезно, выучив важную итальянскую фразу: «Куанто коста?», что в переводе на русский означает «сколько стоит». Да вот незадача. Учил, учил, а, переступив порог заветного супермаркета, перепутал и воскликнул: «Коза ностра». Окружающие, осознав, что к ним пожаловала сицилийская мафия, рухнули на пол и прикрыли головы руками. Необыкновенно смешной рассказ был у Лёни, и не поверить в «нападение» преступников и отчаянную нелепость советского службиста казалось невозможно. Хотя понятно, что вымысла тут предостаточно.

Фантазия Лёни бурлила, у него и режиссерский дар проявился рано. Однажды оказался под угрозой срыва мой самостоятельный студенческий отрывок. Герой, которого я играл, выгонял из своего дома загостившуюся даму: «Не могу больше терпеть вас у себя. Выселяйтесь! Немедленно!» Я играл серьезно, но герой-то находился в состоянии истерики. Мне казалось, что все не получается: скучно, вяло, не заразительно. Обратился за помощью к Филатову, и он предложил лингвистически-режиссерский ход: «Поменяй в словах буквы, а поведение оставь прежним». Тогда вышло: «Не могу пертеть вас у беся. Вылесяйтесь! Немедленно!» Хохотали все — и педагоги, и однокурсники.  

Наблюдениями мы увлеклись, придумывали множество типажей с разными повадками, акцентами, мимикой, жестами, и после показов нас с Лёней Филатовым маркировали как характерных артистов. Это амплуа до сих пор для меня загадка, но мы с него со временем соскочили. Лёня же после «Экипажа» стал всенародно признанным героем-любовником. 

культура: Не просто героем-любовником, а секс-символом. Гордился?
Качан: Не только не гордился, но издевался над этим титулом, доставшимся от лихой журналистики. На таком пьедестале чувствовал себя неловко, некомфортно. Начал играть людей с пороками, чиновников и бандитов, но слава «супермена» его не оставляла. Он забавно говорил: «С ума они что ли посходили? Какой секс-символ? Я ведь даже не на каждом пляже рискую раздеться». Не помню, чтобы Лёня уделял внимание своей физической форме, делал хотя бы утреннюю гимнастику.

культура: Какие роли играл Филатов в дипломных спектаклях?
Качан: Его отличная работа — Актер в горьковском «На дне», где он тонко передавал скорбное разочарование в мечтах.  В «Последних днях» Михаила Булгакова Лёне достался стукач — тот, что следит за Пушкиным, выполняя поручение Третьего отделения. Сам Пушкин не появляется, но он — главный, вокруг него закручено действие. На сцене — окружение поэта: друзья и противники, родные и завистники. Филатовский персонаж трогательно «прикипал» к поэту, искренне переживал за судьбу Александра Сергеевича и постепенно преображался. Докладывая жандарму результаты слежки, вдруг начинал читать: «Буря мглою небо кроет...» С самозабвением выводил строки: «То по кровле обветшалой вдруг соломой зашуршит, то, как путник запоздалый, к нам в окошко...» Дойдя до слова «застучит», делал паузу и произносил — «настучит», более понятный для себя однокоренной вариант. Только тогда Лёня поднимал преданный взгляд на Дубельта. Вообще, Пушкин действовал на нас магически, и мы наше Щукинское училище романтически воспринимали как свободолюбивый лицей.

культура: Когда узнали, что Ваш однокурсник пишет стихи?
Качан: Свои поэтические сочинения Лёня привез из Ашхабада, среди них были и опубликованные. На вступительных турах читал собственные строки. Наши студенческие годы совпали со временем поэтов, они казались небожителями. Поэтические вечера собирали не только аудитории и концертные залы, но целые стадионы. Уверен, если бы Филатов тогда сосредоточился на стихотворчестве, то не затерялся бы среди самых популярных и лучших представителей этого цеха. 

культура: Почему же Филатов выбрал театральный, а не литературный институт?
Качан: Лёня достаточно серьезно относился к сочинительству, без него не мог. Хотя лукаво называл свои стихи «стишками», о процессе творчества говорил — «пописываю», а свои пьесы, но это уже позже, именовал «фигней» — скажем так, хотя слово употреблял похлеще.

В театральном вузе оказался случайно, а учебу в литературном совсем не планировал. Приехал сдавать экзамены во ВГИК, но опоздал. Вот и решил прыгнуть в кино через театральный трамплин. Своими знаниями о киноискусстве Лёня потрясал. Не задумываясь, называл фильмы разных времен, знал имена всех режиссеров, актеров, исполнителей крошечных эпизодов, операторов. Это была истинная страсть, основную информацию он черпал из книг и журналов, многие западные картины советский человек видеть тогда не мог. 

культура: В студенческие годы Леонид Филатов продолжал поэтические штудии?
Качан: Редкую ночь он не сочинял, в нем постоянно кипела какая-то внутренняя работа. Сидит один на кухне среди неубранной посуды, поджав под себя ногу, с неизменной сигаретой. А каким красивым, каллиграфическим почерком писал — залюбуешься. Ровно выведенные строки сами по себе казались произведением искусства.

А еще он придумывал однокурсникам тексты для самостоятельных отрывков. Это была наша мистификация. Довольно бестактная. Мы не загружали себя поиском литературного материала, а сразу обращались к Лёне. Педагогам говорили, что представляем фрагменты пока неизвестных в России опусов зарубежных драматургов. Экзаменаторы не признавались, что пьесы и авторы им не знакомы. Мы это понимали и объявляли: отрывок из нового произведения молодого поляка Ежи Юрандота или начинающего драматурга из Италии Нино Палумбо. 

Разоблачение настигло внезапно, и развязка оказалась печальной. Играли мы сцену из якобы неопубликованной, по случаю найденной пьесы Артура Миллера. Все педагоги зашлись в похвалах американскому автору, популярному тогда в советском театре. Восторги зашкаливали, получалось, что нашим удачным показом мы обязаны исключительно гениальному тексту. Правдолюб Боря Галкин не выдержал несправедливости и вступился: «Да это Лёня Филатов написал». Повисла тягостная пауза. Ректор Борис Евгеньевич Захава, увлекавшийся Миллером, побагровел. Педагоги впали в оцепенение, некоторые неловко ухмылялись. Молчание прервала грозная фраза: «Вы понимаете, что сделали из нас идиотов?» Мы начали искренне оправдываться, говорили, что не хватает времени искать зарубежные пьесы, в итоге, слово за слово, признались: и другие тексты — плоды Лёниного таланта. Простили нескоро. Не обижался только Юрий Васильевич Катин-Ярцев — один из самых любимых наших педагогов. Он, как выяснилось, давно подозревал нас в розыгрыше и ожидал, когда Филатов сочинит что-нибудь за Шекспира или Гёте. 

культура: Чтобы так чувствовать стиль автора, надо быть знатным книгочеем.
Качан: Лёня — человек образованный, читал очень много. Помню переезд на новую квартиру. Тогда наибольшую тревогу у него вызывала транспортировка своей большой библиотеки. Пришел я к нему посмотреть на новое жилье. Мебели и вещей еще нет, зато все книги — по местам, от пола до потолка. Лёня окинул стеллажи взглядом и грустно произнес: «Гордость идиота...»

культура: Вместе с Филатовым Вы сочинили немало песен. Первую помните? О чем?
Качан: Конечно, о любви. Несчастной, от какой страдают и мучаются. Называлась «Ночи зимние». Да и появилась она ночью, на кухне в общаге. Лёня дописывал слова: «Живу, дышу и что-то делаю, и каждый день схожу с ума! А за окном такая белая, такая черная зима...» Я стоял рядом с гитарой наготове. Сколько же народу мужского пола собиралось в нашей комнате, чтобы послушать эту песню. И не потому, что она была так хороша, просто каждый переживал свою проблемную любовную историю, свои неразделенные чувства. Почему-то она располагала к откровенным разговорам, цепляла за душу, хотя была несколько примитивна. Исполнять рекомендовалось отрешенно, задумчиво, глядя куда-то вверх. Успех был грандиозный. Мы такого не ожидали и очень вдохновились. Сочиняли быстро. Сразу же проходили премьеры.

культура: Пели в дуэте с Филатовым?
Качан: Пел я один. Лёня никогда. Так же, как и не танцевал. В училище уроки вокала и пластики оставались для него мукой. 

культура: А успех пошире общежитского масштаба когда настиг ваши сочинения?
Качан: «Оранжевого кота», второе название «Цветная Москва», запели студенты разных вузов столицы. Пришло молодежное признание в пределах города. «Над Москвой встает зеленый восход. По мосту идет оранжевый кот. И лоточник у метро продает апельсины цвета беж». Родился «Кот» стремительно, даже ночи не потребовалось. Композиция простенькая, на нее мы не очень-то и затратились, а стала страницей студенческого фольклора. 

В народ шагнула и наша «Провинциалка», ее пели часто в разных компаниях, не зная, кто сочинил. Мужчины видели в ней мощную силу для любовных атак. Если проникновенно исполнить или хотя бы вовремя запустить на магнитофоне, редко какая девушка устоит. Об этом нам говорили часто. Прошло много лет. В Студии звукозаписи ко мне подошел один из работников с шокирующим признанием — в молодости он добивался успеха у женщин с помощью «Провинциалки».

культура: Александр Градский включил в репертуар Вашу с Леонидом Филатовым композицию «Полицай» и признавался, что не знал ее авторства. 
Качан: Многие наши песни отправлялись в свободное плавание. Они становились как бы общими...

культура: ...народными...
Качан: Да и хорошо. Если люди запели, то мы уже что-то для них сделали. Неприятно было, когда исполнители присваивали себе наши сочинения. Прорвались они и на сцену благодаря Мише Задорнову. В Московском авиационном институте он создал самодеятельный театр, который стал чрезвычайно популярным. В его афише были и инсценировки наших с Лёней песен. 

культура: Вы, кстати, исполняли их и с оркестром Утесова?
Качан: Гораздо позже, когда уже работали в театрах. Лёня служил в Театре на Таганке — молодым трудно представить, что попасть туда на рядовой спектакль, не говоря о премьере, было просто невозможно. Только по знакомству. Артисты Таганки — гордые, особенные — придумывали разные способы: протаскивали друзей в зал через окна, бывало, и через котельную. Я играл в Театре юного зрителя и выступал в концертах оркестра Утесова с песнями на стихи Лёни.

культура: Как Вы, профессиональный актер, д’Артаньян из спектакля «Три мушкетера», на который тоже было нелегко достать билет, оказались в утесовском коллективе? 
Качан: Композитор Константин Певзнер еще со времен своего эстрадного оркестра «Рэро» при Грузинской филармонии знал наше с Лёней творчество. Когда он возглавил коллектив Утесова, то представил меня Леониду Осиповичу. Слушая «Полицая» много раз на репетициях, патриарх эстрады плакал. На его предложение оставить театр и перейти солистом к нему в оркестр я ответил отказом, но несколько лет совмещал оба дела. 

культура: Афоризмы Филатова тоже уходили в народ. 
Качан: Острых характеристик Лёни опасались. Он лаконично припечатывал словом. Излагал свои мысли кратко, как в поговорке, и снайперски точно — да почитайте его пьесы. Фразы из сказки «Про Федота-стрельца, удалого молодца» повторяют и стар и млад. 

культура: От театрального люда неоднократно слышала по отношению к мемуарам такое определение, как «дневники Смердякова». Это ведь Леонид Филатов придумал?
Качан: Да, и имел в виду определенную книгу воспоминаний. В постперестроечное время мемуары со всякими разоблачениями посыпались как из рога изобилия. Выражение точное. Дневник — признание интимное и честное, а когда он смердяковский, то появляется что-то лакейское, русофобское. Такой парадокс смыслов. Когда актер кичился своей дешевой популярностью, Филатов пришпиливал его выражением «обоссавшийся беркут». Вроде бы хищник, из породы ястребиных, и вдруг — этакий конфуз. В тяжелый период раскола Таганки Юрий Петрович Любимов встретился с коллективом, Лёня тогда сказал, что режиссер произнес свою речь с лицом обиженной домработницы.

культура: Как рождались легендарные филатовские пародии?
Качан: Их Лёня писал время от времени, в паузах между серьезными сочинениями. Они имели огромный успех и поражали знаниями. Лёня пародировал тех, к кому относился с симпатией, чьи характеры чувствовал, а темы, стиль, творчество изучил досконально, не хуже профессионального литературоведа. Исполнял сам, и сходство манер вызывало гомерический хохот. Подмечал и передавал образы Рождественского, Вознесенского, Окуджавы, Слуцкого. Мне кажется, не существовало поэта и прозаика, чьи произведения были ему незнакомы.

культура: Когда слушаешь Нину Шацкую, понимаешь, какой любовью она окружила мужа. И до сих пор говорит о нем как о живом.
Качан: Признаться, я тоже не употребляю сослагательного наклонения и прошедшего времени применительно к Лёне: 24 декабря ему исполнится 70 лет, без всякого «исполнилось бы». Верно утверждение, что каждый мужчина достоин той женщины, с которой живет. Много сказано и написано о том, что Лёню и Нину соединила судьба, этот союз — счастливое совпадение. Всех, кто был рядом, их отношения заставляли поверить в то, что настоящая любовь — не выдумка, не мираж. Стоит ли повторять, что начиналось все под покровом многолетней тайны? Оба были обременены семьями, не решались их разрушить. Но жить друг без друга не смогли. 

Когда Лёня болел — долго, мучительно, Нина не просто была рядом и не только сочувствовала. Первый слушатель его сочинений и единственный секретарь. Записывала озорную пьесу «Любовь к трем апельсинам» — своеобразный диалог с Карло Гоцци. Перед операцией, когда надежда на благополучный исход оставила даже врачей, оптимистом держалась только она. Лёня заражался ее фанатичной верой в выздоровление. Заподозрили последнюю стадию онкологии, а Нина повторяла: «У него нет рака». И оказалась права. Несколько раз она возвращала Лёню к жизни. 

В их доме всегда было весело — и в годы здоровья, и в пору болезней не наблюдалось никакого уныния. Гостей встречали и провожали с улыбкой. Чего ей это стоило, Нина никогда не рассказывает.

культура: Как относитесь к молодому «Филатов-фесту»?
Качан: Этот литературный фестиваль имени Леонида Филатова, руководимый Владом Маленко, — одна из немногих, а то и единственная возможность для молодых поэтов быть услышанными. Думаю, что любое обращение к поэзии сегодня выглядит как некое миссионерство, как проповедь литературы и культуры перед мало читающей аудиторией, зараженной интернетом и компьютерами. И начинание это благородно.