Дарья ЕФРЕМОВА

16.12.2015

17 декабря исполняется 90 лет со дня рождения поэта, автора текста к всенародным хитам «Я люблю тебя, жизнь», «Алеша», лауреата Госпремии СССР Константина Ваншенкина.

Песня, многие годы бывшая гимном Пловдива (там и стоит памятник «Алеше»), писалась на одном дыхании. «Стихи родились очень быстро, — вспоминал Ваншенкин. — ...Если написано о том, что выстрадано и дорого, это находит отзвук в сердцах людей. А тема войны для нас всегда кровоточаща... Когда я впервые увидел «Алешу», его громадные сапоги из камня, гимнастерку, чувствовал себя так, будто встретился со старым и близким другом...»

Ваншенкин ушел на фронт семнадцатилетним, прямо со школьной скамьи, служил в воздушно-десантных войсках, был в Венгрии, Австрии, Чехословакии, терял боевых друзей, мог погибнуть и сам. О войне помнил всю жизнь. Как и многие фронтовики, не чуждался метафизики. «Хотя мы стали старыми, седыми, / И многое нам нынче все равно, / Ровесницы остались молодыми, / Поскольку мы не виделись давно. / Они среди пылающего лета, / Как прежде, продолжают жизнь свою. / Они еще сейчас танцуют где-то / С ребятами, погибшими в бою». Говорил о роковых сороковых не столько как о тяжелом испытании, сколько как о важном опыте: «Армия сделала нас людьми, армия — это мои университеты». Тельняшка так и осталась одним из любимых его одеяний, десантный принцип «дернул за кольцо, прыгай» — жизненным кредо. Истинный джентльмен, по воспоминаниям друзей, даже в каком-то старобританском вкусе — с обширной коллекцией виски, частенько повторявший черчиллевскую фразу: «Всегда относитесь серьезно к своему делу и несерьезно — к самому себе», совсем по-уайльдовски шутивший: «Да, есть у меня такая дурная привычка — стихи сочинять». 

Поэт и правда любил жизнь. Умел ценить простые радости. Да вот хотя бы презираемый рафинированными эстетами футбол. 

«В мае 1955 года <...> проходило людное совещание, посвященное военной теме в литературе. Смотрели специальный фильм, потом обедали в тамошнем офицерском ресторане и вышли наконец на площадь Коммуны — Твардовский, Луконин, Межиров и я, — еще не зная, что предпринять далее. И тут мы с Лукониным разом вспомнили, что сегодня на «Динамо» футбол — играет венгерский клуб с «Торпедо», — и предложили поехать. Что тут стало с Твардовским! — так и вижу его, высокого, чуть грузноватого, в сером габардиновом плаще. Он, язвительно усмехаясь, дал нам почувствовать... что глубоко шокирован, что ему за нас стыдно. Мы, разумеется, не поехали — не хотели с ним расставаться». 

Другой эпизод: «Сидели когда-то с Трифоновым в кафе Дома литераторов и говорили, между прочим, и о футболе. Кто-то сказал: «О чем вы! Как вы можете?..» Мы вежливо объяснили: «Это гораздо интереснее, чем говорить о ваших повестях и пьесах. Вот так...» Я даже написал примерно в то время: «Вы нас пристрастьем этим не корите, / Оно вам чуждо — только и всего. / Хемингуэй привержен был корриде, / А вы же почитаете его». И пояснял — «спорт — не массовый психоз, не средство отвлечься от более важного и насущного, а одно из прекрасных проявлений человеческого духа». 

О поэзии всуе не рассуждал. Вслед за любимым им Буниным не очень-то пускал в свою «творческую лабораторию». Если расспрашивали, цитировал Ахматову: «Когда б вы знали, из какого сора...» 

«Любая мелочь, чепуха может ассоциироваться с чем-то из собственной жизни, и возникает образ, — рассказывал Константин Яковлевич в одном из интервью. — Однажды, например, увидел пасущуюся на опушке леса лошадь. Через неделю вечером, выйдя из дома, был поражен густо-звездным небом и вдруг вспомнил, как в сорок пятом, сразу после войны, мы шли в Венгрию — километров восемьсот. На привале знакомый ездовой предложил мне лечь не на землю, а на повозку, заваленную свежим клевером. Сквозь сон чувствовал, что кто-то настойчиво толкает мои ноги — лошадь таскала клевер из повозки. В тот же вечер получились стихи:

«Я спал на свежем клевере, в телеге, / И ночью вдруг почувствовал во сне, / Как будто я стремлюсь куда-то в беге, / Но тяжесть наполняет ноги мне. / Я, пробудившись резко и тревожно, / Увидел рядом крупного коня, / Который подошел и осторожно / Выдергивал траву из-под меня. / Над ним стояло звездное пыланье, / цветущие небесные сады / Так близко, что, наверно, при желаньи / Я мог бы дотянуться до звезды. / Там шевелились яркие спирали, / Там совершали спутники витки. / А с добрых мягких губ его свисали / Растрепанные мелкие цветки». 

«Мастерством не овладевал. Мастерство само овладело им еще в юные его годы», — писал Александр Межиров. Приход Константина Ваншенкина в большую литературу был ярким. Первое серьезное стихотворение «Будапешт взят!» было написано в 1945 году девятнадцатилетним юношей. Его напечатали в 48-м, в 1951-м увидела свет первая книга «Песня о часовых», а в «Новом мире» вышло стихотворение «Мальчишка», принесшее ему известность. С той поры поэтические книги стали выходить регулярно: «Лирические стихи», «Портрет друга» «Волны», «Надпись на книге», «Окна», «Повороты света», «Соловьиный коридор», «Опыт». В конце 50-х Константин Яковлевич взялся за прозу. 

«Если говорить о мастерстве, — писал его друг Юрий Трифонов, — то Ваншенкин, пожалуй, никогда не «пробовал своих сил», он сразу начал как зрелый прозаик». И Трифонов, и Межиров подметили важную черту: писательский талант был заложен в нем с детства. Он стал бы поэтом, даже если б не бросил Геолого-разведочный и не пошел бы в институт имени Горького. Недаром Твардовский, впервые услышав Ваншенкина, изумился: «Неужели вы из нашего Литинститута?»

Ваншенкин не обижался, и если далекие от литературы поклонники называли его поэтом-песенником. «Создать настоящую песню — редкостная удача, и, думаю, противоестественно, когда у одного автора их несколько сотен. ...Есть у меня песни, которые мало известны, но мне нравятся больше. Это «Тропка уходит», «Метелинки», «Обучаю игре на гитаре».

А вот свою визитную карточку, песню «Я люблю тебя, жизнь», воспринимал неоднозначно: «Такое явление, когда имя художника непременно связывается, ассоциируется с каким-то определенным его произведением, не обязательно лучшим, часто раздражает автора, но, вероятно, в этом есть и своя положительная сторона». 

Конечно, кроме легендарной, исполненной Марком Бернесом композиции, были и другие, очень хорошие, положенные на музыку стихи: «Солдаты», «Как провожают пароходы», «Каблучки» («По асфальту мимо, мимо...»), «Вальс расставания» («Слышишь, тревожные дуют ветра...»), «За окошком свету мало», «Вы служите, мы вас подождем», «Женька», «Я спешу, извините меня». 

«Он был по-настоящему счастливым человеком, — говорили о нем друзья, — посвятил жизнь любимому делу — литературе». Константину Яковлевичу не раз предлагали должности в редакциях, но он отказывался. Предпочитал кропотливо работать над качеством, этот вопрос для него был краеугольным. 

«Я научился на свои / Стихи смотреть, / как на чужие — / Их строчек плотные слои / Уже не раз отдельно жили. / Верчу строку и так, и сяк. /

Порой могу себя поздравить, / А все какой-нибудь пустяк / Зачем-то хочется поправить».

Это позднее стихотворение. Написано незадолго до ухода — Ваншенкин до последнего оставался активным, интересовался, как приняли очередное его произведение в каком-то журнале. Несмотря на выпавшие на его долю испытания, считал себя везучим. Во всяком случае в его автобиографии часто встречается слово «повезло».