Студия военных художников им.Грекова

Учрежденная спустя два дня после смерти баталиста Митрофана Грекова, студия поначалу состояла из художников-любителей — красноармейцев, бравшихся за кисть в редкие минуты отдыха. Позже сюда пришли профессионалы. Например, скульптор Евгений Вучетич, автор знаменитой «Родины-матери». Или Николай Жуков, великолепный график, запечатлевший Нюрнбергский процесс. В советское время стать грековцем было не так просто — как, впрочем, и сегодня. Чудом удалось пережить голодные 90-е. Долгие годы численность коллектива не меняется: 30 человек. 

— Пытаемся привлечь молодых. Ведь нужно воспитать художников, которые будут работать в реалистическом ключе, — говорит директор студии Андрей Соколов. — Когда я пришел в 2007 году, средний возраст был 55–60 лет. Теперь треть сотрудников — моложе тридцати.

Юные таланты здесь проявляют себя быстро. Возможно, сказывается почти армейская дисциплина. Студия не первый год получает заказы от Министерства обороны. У каждого художника есть план — по тематике и количеству работ. Впрочем, в промежутках успевают творить и для себя. Скажем, памятник Вахтангову, установленный в октябре во дворе Театрального института им. Щукина, был сделан молодым грековцем Алексеем Игнатовым.

Для начала заглядываю к грандам — в мастерскую народного художника России Сергея Присекина. На стенах репродукции классиков — для вдохновения. А на мольберте — портрет отца: живописца Николая Присекина, автора множества диорам, в том числе — «Штурм Сапун-горы» (1959). К слову, здесь нередки художественные династии: Переяславцы, Ананьевы...

Сергей Николаевич ярко заявил о себе еще студентом. Дипломная работа «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет» (1983), посвященная Ледовому побоищу, произвела фурор — масштабом и грандиозностью замысла. Сегодня она украшает Георгиевский зал Кремлевского дворца. Еще одна важная страница биографии — роспись в Храме Христа Спасителя, где мастер руководил одной из художественных бригад. Кроме того, им создано множество портретов: здесь и лиричные женские образы, и настоящие русские богатыри.

— Мой папа родился в один день с Калашниковым, — рассказывает Сергей Присекин. — Михаил Тимофеевич любил меня, как сына, и часто навещал. Он ко всему подходил с эстетических позиций. Уверял, что инженерия — тоже искусство. И стрелковое оружие старался сделать красивым. Очень хорошо знал поэзию, читал наизусть Пушкина, Некрасова. И сам баловался — сочинял. Последние годы стал ходить в храм. Раскаивался, что создал оружие, которым убито столько людей...

Как и многие грековцы, Сергей Присекин объездил полстраны, не раз бывал на учениях и, конечно, в горячих точках. Сделал акварельный портрет генерала Романова незадолго до покушения. А потом подарил его семье. Впрочем, «лидер» по числу визитов в места боевых действий — другой потомственный грековец: Андрей Сибирский. Попав в студию в 1996-м, он сразу попросился в Чечню. «Возмущала позиция прессы, устроившей травлю нашей армии», — объясняет художник. Трогал и вопрос личного героизма: ведь воевали его ровесники.

— Психология там меняется. Страшно бывает уже после того, как все закончилось, — смеется художник. — Просто всегда чувствуешь себя собранным. Еще там очень чистая психологическая атмосфера. Из-за близкой опасности люди раскрываются: все наносное слетает. 

Батальными сюжетами интересы грековцев не ограничиваются. Не меньше ратных подвигов их волнуют духовные свершения. Заглядываю в мастерскую художника Алексея Евстигнеева. На картинах — не только морские сражения или виды старой уютной Москвы, но и святая гора Афон.

— Был там лет пятнадцать назад, — рассказывает мастер. — Вместе с еще одним грековцем, Дмитрием Белюкиным, тогда еще не работавшим в студии, и художником Сергеем Гусевым. Провели там беспрецедентно долгие три недели — ведь можно только четыре дня. Афон был гораздо аскетичнее, чем теперь. Иногда возникало ощущение, что попал в дореволюционную Россию. Мы работали в иконописной мастерской, и там находилось много вещей, привезенных еще в то время. Иконки, мольберт, молотки и клещи с царским клеймом... Заглядывали в брошенные кельи монахов в монастыре святого Пантелеимона. Письма, книги, затянутые паутиной. Удивительное ощущение — будто соприкасаешься с чужой, уже ушедшей жизнью...

Теме духовного подвига было полностью подчинено творчество еще одного художника — Павла Рыженко, недавно ушедшего из жизни. Спускаюсь в огромный зал в центре здания. Здесь создают диорамы, прославившие студию. Две новые стоят в стороне — мастер успел их закончить. А над третьей сейчас трудятся его ученики.

— Мы делаем ее по эскизам Павла Викторовича, — рассказывает молодой Дмитрий Ананьев, тоже из потомственных грековцев. — Работа посвящена сбору войск на Девичьем поле под Коломной перед походом на Куликовскую битву. У зрителей будет впечатление, будто они находятся на деревянной смотровой башне. В целом диорама создается как картина. Хотя есть и свои секреты, которые передаются в студии из поколения в поколение.

— Здесь, например, изображено очень много людей, и каждому нужно придать характер, — вступает художник Илья Лебедев. — Чтобы понимали — это молящийся Пересвет. А там Ослябя читает книгу детям. Павел Викторович считал, что диорама — и это отличало его от советских мастеров — должна быть не иллюстрацией события, а иметь духовный смысл, давать определенный импульс. 

Любуюсь картинами и все-таки не могу отогнать мысль: в полумраке зала гигантские диорамы, которые скоро будут поражать посетителей музеев, выглядят как осиротевшие дети.

Чувствуют горькую утрату и художники, работавшие вместе с Павлом.

— Мы все вроде бы не бездари, — говорит Андрей Сибирский. — Хорошо друг к другу относимся, и если завидуем, то в положительном смысле. Но здесь было абсолютное понимание, что рядом с нами работает гений. Ему даже не завидовали. Только удивлялись: как можно так много, быстро писать и быть при этом настоящим мыслителем. Смотрели и восхищались: другая планета. Для нас его уход стал ударом.

Однако на войне — как на войне: солдат сражается на передовой, художник — за мольбертом. В этом «мужском-мужском-мужском мире», как пелось в одной старой песне, есть, конечно, место и лирике, и сентиментальности. Но там, где про старших товарищей по-родственному говорят «дядя Толя» или «папа Вадик», где война и искусство давно неотделимы друг от друга, все кажется простым и понятным. Есть правда и ложь. Свои и враги. И победа будет за нами.

Работы грековцев