Светлана НАБОРЩИКОВА

12.08.2024

Донецкий республиканский академический молодежный театр активно включился в культурную жизнь страны. В сентябре ему предстоят гастроли в Липецке, Тамбове, Мичуринске и Воронеже. Глава коллектива Владислав Слухаенко рассказал «Культуре», почему театр из Донбасса никогда не исчезал с театральной карты России.

— Знаю, что вы руководили этим театром, тогда еще ТЮЗом, до 2014 года, а затем уехали в Екатеринбург и шесть лет успешно работали заместителем гендиректора в Театре музыкальной комедии. Почему решили вернуться?

— Чтобы рассказать о возвращении, надо вернуться к отъезду. Связан он был с началом боевых действий в Донецке. Театра на тот момент фактически не было. Артисты все разъехались по разным городам и весям. У меня были маленькие дети. Общая ситуация складывалась непонятная. Провели референдум о присоединении Донбасса к России, действительно массовый и честный. Километровые очереди стояли на избирательные участки. Но оказалось, что Россия пока не готова рассматривать наши результаты. Будущего не вырисовывалось.

Я тогда получил приглашение от гендиректора Свердловского театра музыкальной комедии, хорошего известного в театральном мире Михаила Вячеславовича Сафронова. Перебрался с семьей в Екатеринбург. В конце 2019 года Михаил Вячеславович ушел из жизни. Как бы снялись моральные обязательства перед человеком, который в трудный момент меня поддержал. И я понимал, что больше нужен в Донецке, знал, чем могу помочь театру, поэтому и вернулся.

— В 2020-м ситуация тоже была неопределенная.

— Но вектор движения уже был понятен. И самое главное, в ДНР на тот момент сложилась государственность. В принципе, уже в 2015 году, когда начали формироваться ее первые институты, я готов был вернуться, но, повторюсь, не хотелось подводить Михаила Вячеславовича.

— Семья с вами вернулась?

— Семья пока в Екатеринбурге находится. Дочка там в институт поступила. А жена и сын планируют в этом году приехать.

— Вы сказали, что в 2014-м труппа фактически распалась, люди уехали кто куда. Когда она вновь собралась?

— К более или менее полноценной работе приступили в 2015-м, часть людей вернулась, приняли новых. Помогла студия при театре, которая продолжала обучать молодежь по направлению профориентации. Ее выпускники тогда и были частично привлечены. Театр как бы сам о себе позаботился (смеется). Сейчас, по-моему, человек пять работает тех наших студийцев.

А до того ситуация была скорее стрессовая, хотя к концу 2014-го, когда я уже приступил к работе в Екатеринбурге, появились новые органы управления, собрался новый состав Минкультуры. Зарплату не платили, но объявили, что можно начать работать.

Как это происходило? Оперный театр отыграл первые спектакли, а через неделю у директора — инфаркт, ушел из жизни. Оперный ближе, чем мы, к линии соприкосновения, обстрелы шли, а тут народ в зале, не дай Бог прилетит… В общем, все это сказалось.

— Сколько сейчас актеров в труппе?

— Сорок с хвостиком. Плюс балет — восемь человек и оркестр — десять человек. Мы, кстати, единственный ТЮЗ на постсоветском пространстве, который имеет балет и оркестр.

— Вам удается играть в родных стенах?

— До января этого года был запрещен показ спектаклей на нашей площадке. С января приказом нашего Минкультуры разрешили играть, но опять же для ограниченного количества зрителей. В зале должно быть столько человек, сколько мы можем обеспечить укрытием.

— При театре есть бомбоубежище?

— Оборудовали подвальные помещения, хотя полноценным бомбоубежищем их, конечно, назвать нельзя. Около ста человек сейчас там размещается. И столько же мы можем принять в зале. Всего у нас 500 мест.

— То есть загрузка меньше пандемического уровня?

— Нет, здесь ничего общего нет. Совсем другие реалии. Но мы как бы постоянно в кризисной ситуации находимся. Я вернулся в театр осенью 2020 года, а потом мы из пандемии просто перешли в боевые действия.

— Было такое, что вы начинаете спектакль, и тут воздушная тревога, приходится эвакуироваться?

— У нас, в целом, воздушных тревог как таковых нет. Достаточно близкое расстояние до линии боевого соприкосновения, никто не успеет эвакуироваться. Либо прилетело, либо нет. Ну, сколько там до линии фронта? Красногоровка от нас километров тридцать от силы.

— Как люди адаптируются в этой ситуации? Каково их психологическое состояние?

— Ну, как адаптируются… Те, кто не смог адаптироваться, уехали. Кто адаптировался, продолжают жить. Человек ко многому привыкает. Тем более что простым стрелковым оружием до нас уже не достанешь, надо дорогостоящее дальнобойное вооружение, а им все же целят в какие-то военные объекты.

Беспилотники, конечно, могут летать, и сбить их могут где угодно, но это тоже лотерея, на ней не зацикливаешься. Больше напрягают бытовые моменты, такие как отсутствие воды, например. До недавнего времени подавали ее раз в три дня по три часа. Надо и стирку сделать, и помыться, и все остальное. То есть если семья, то целый ворох проблем.

— Когда вы не на выезде, как проходит рабочий день в театре?

— Тренажи — актерские и балетные — начинаются в девять утра. Репетиции — в 10 или в 11. То есть начало не отличается от работы в мирное время. А вот завершение рабочего дня отличается. В связи с присутствием такого понятия, как комендантский час, жизнь у нас замирает в семь-восемь часов вечера. Так называемые вечерние спектакли начинаются в три часа дня. С шести до семи заканчивает работу общественный транспорт. После семи, как правило, люди передвигаются либо личным транспортом, либо на такси. Не всем оно по карману, и не у всех есть автомобиль. Поэтому у нас задача до шести всё закончить.

— Как вы оцениваете настроение людей? Им нужно театральное искусство?

— Очень нужно, запрос постоянный идет. С января, когда открыли сезон, сразу ввели онлайн-продажи. Наши сто билетов уходят в среднем минут за сорок.

Детские спектакли очень востребованы. Детей достаточно много. Школу они посещают дозированно, четыре часа в день. В Донецке, я знаю, часть школ остается на онлайн-обучении. А общение, педагогический процесс в любом случае должны быть, и молодежный театр, призванный воспитывать подрастающее поколение, создавать его культурный уровень, как раз для таких вещей предназначен.

— Не безопаснее ли показывать спектакли онлайн?

— Какие-то спектакли, да, показывали. Больше в пандемийный период, когда это стало модно. Но посмотрите, сейчас практически все театры отказались от этой практики. Я вообще скептически отношусь к онлайн-театру. Исчезает главное его отличие от других видов искусства — энергетика, рождающаяся в зале. Можно, конечно, следить за действием, разглядывать декорации, костюмы, но эмоциональная составляющая пропадает практически полностью. Поэтому, если говорить о финансировании, в частности о президентских грантах, нам важно не столько получить грант на постановку, сколько на прокат спектакля.

— О каком спектакле идет речь?

— «Шахтерская дочь». По поэме Анны Ревякиной. О донбасских событиях 2014 года. Не менее двадцати показов мы на него заложили плюс онлайн пять тысяч просмотров. Собственно говоря, нам хватило его один раз в Сеть выложить — за неделю набрали эти пять тысяч. А показы по России сделали. Ханты-Мансийск, Москва, Курск, Брянск, Орел, Ставрополь, Ростов. Порядка двадцати городов. В сентябре у нас еще Липецк, Тамбов, Мичуринск и Воронеж. Уже подписаны договоры.

— Фактически дома выступать некогда?

— Стараемся, чтобы на базе все равно какие-то спектакли оставались. Часть труппы выезжает, часть продолжает. Концертная программа есть. Детские спектакли играем. Как-то пытаемся совмещать. Покрутиться приходится, да. Иногда непростые ситуации возникают, но с помощью партнеров разрешаются.

В июле в течение одной недели показывали спектакль «Левша» по Лескову на двух крупных фестивалях — «Вахтангов. Путь домой» во Владикавказе и «Место силы» во Владивостоке. Понятно было, что с Северного Кавказа на Дальний Восток декорации не успеют доехать, и тогда организаторы «Места силы» предложили оплатить изготовление второго комплекта. Так что сейчас на выезд у нас есть запас (смеется).

— Событием столичного театрального лета стала открытая репетиция спектакля «Ясным ли днем», над которым главный режиссер московского РАМТа Марина Брусникина работала с 13 актерами донецкого РАМТа. Как возникло сотрудничество ваших театров?

— «Ясным ли днем» — один из серии наших совместных проектов. С Софьей Михайловной Апфельбаум (директор московского РАМТа. — «Культура») я познакомился относительно недавно, в декабре 2022-го, что называется, зашел в гости. Через считаные дни появились первые совместные планы. Уже 1-2 апреля в рамках тура Росконцерта мы показали свои спектакли на Малой сцене москвичей.

Потом была серия мастер-классов и стажировок. Участвовали не только артисты, но и специалисты по охране труда, юрист, кадровики, главный инженер. На фоне перехода в новое законодательство, в новую документацию, я считаю, очень полезное для них дело. В артистических стажировках работали по нескольким направлениям: сценическая речь, актерское мастерство, комедия дель арте. Все очень серьезно, не для галочки.

Марина Станиславовна Брусникина подключилась, когда пришла в театр главным режиссером. Первоначально для открытой репетиции разбирали «Чайку», ребята очень хорошо отзывались о необычном подходе к чеховской пьесе. Но за две недели, на которые они выехали в Москву, проблематично было сделать такой большой материал. В итоге остановились на рассказе Виктора Астафьева «Ясным ли днем» и довели его до открытой репетиции.

В рамках проекта «Общая сцена», инициированного Минкультуры России, РАМТ передал нам свои декорации, костюмы, оборудование. Рассматриваем полный перенос спектакля с московской сцены на нашу. Это будут «Три мушкетера».

— Когда ждать премьеру?

— Премьера будет, но пока другая. В самых ближайших планах у нас перенос «Сирано» Московского губернского театра. Разрешение получено. Мы встречались с Сергеем Витальевичем Безруковым (худрук МГТ. — «Культура»), обсудили, как лучше это сделать. До конца текущего года планируем сыграть.

— Ваш театр уже полностью ощутил себя частью российской театральной семьи?

— Мы и не выпадали из нее, честно говоря. Если и не были частью, то где-то рядышком ходили. Мы ведь были единственным русским ТЮЗом Украины. До 2014 года активно сотрудничали с отделом русских театров зарубежья Союза театральных деятелей России. Участвовали в гастрольных турах, мастер-классы в Москве проводили, на фестивали выезжали.

Что касается финансового обеспечения, то оно, конечно, не сравнится с украинским. Скажем, тогда сдвинуть с мертвой точки вопрос транспорта было нереально. Была у нас «Газель» — и хватит вам, говорили. Сейчас у нас нормальный автопарк, позволяющий и артистов вывозить, и вопросы с грузовыми перевозками решать.

За эти годы у людей произошла переоценка ценностей очень значительная. Мне, кстати, недавно предлагали возглавить один из российских театров. Театр неплохой, но я даже условия не стал спрашивать. Потому что смысла переходить куда-то не вижу. Знаю, для чего и для кого мы сейчас работаем. И у ребят это понимание есть. Практически у всех.

— Такое понимание во всех донецких театрах?

— Ко всем, наверное, нельзя это отнести. Переходят люди в другие коллективы России. Знаю, что в драмтеатре потери. Худрук жаловалась: как какой-то фестивальный выезд, так кто-то уходит. У Филармонии потери. У Театра оперы и балета. И меня не раз спрашивали: «Не боитесь потерять людей? Во многих городах смотрят ваши спектакли, у вас приличного уровня артисты…»

Отвечаю, что не боюсь. Те, кто хотел уехать, уехали. Не могу сказать, что оставшиеся на все 100 процентов довольны. Кого-то бытовые условия не очень устраивают, еще какие-то вещи. Но у меня нет опасения за своих ребят. Мне кажется, они для себя уже решили, что находятся в нужном месте в нужное время. 

Фотографии: Максим Григорьев / ТАСС; на анонсе фотография предоставлена Донецким РАМТ. Спектакль "Шахтерская дочь".