Сегодня в Москве прощаются с известным общественным деятелем, литератором и мыслителем Константином Крыловым. Ему было 52 года.

После Пасхи литератор пережил первый инсульт. Позже, после второго инсульта был переведен из Боткинской больницы в реабилитационный центр «Три сестры». Умер от третьего апоплексического удара в больнице имени хирурга Розанова. Успел сдать тест на коронавирус под авторским псевдонимом Михаил Харитонов. Что бы это значило? Как сказал друг покойного Дмитрий Галковский, эта смерть — «история про полшкипера и Левшу».

Получивший математическое и философское образование Константин Крылов стремился быть точен в каждом суждении и сочинении. Судите по заголовкам книг: «Поведение», «Успех», «Нет времени», «Прогнать чертей», или газеты «Спецназ России», или журнала «Вопросы национализма», которым верой и правдой служил их главный редактор Константин Крылов. Под обложками — сборники текстов на злобу дня под лаконичными заголовками, определенно ассоциирующимися с оглавлениями Василия Розанова. Подобно учителю, Крылов акцентировал суждения соотечественников, интегрировал плюсы и минусы национальной мысли, выше логики ценя вольные ассоциации, созвучия смыслов, своеволие фактов, свободу воли, философию жизни.

Он был убежден, что реальность является черновиком, с которого следует стереть каракули и узреть «прекрасный русский мир». Был лидером и локомотивом «национально-освободительного демократического движения», классическим интеллигентом XIX и XXI века. Ни советский проект, который, по его мнению, превратил русских в «сервис обслуживания» интернационала, ни архаичные формы нацбилдинга Крылову не были близки. Он мечтал о светском государстве западного типа, в котором ни один народ не был бы лишним, а имел «честный кусок пирога», соответствующий фактической численности и вкладу в возрождение Отечества.

Разумеется, в политику его не пускали, а осуждали по 282-й статье УК «за слова»... Он был невероятно обаятелен и умен — как завсегдатай галантного салона, лицейской пирушки или чешской пивной. Одновременно «неформат» и мейнстрим, яркий интеллектуальный лидер. Лучшее доказательство — художественное творчество его аватара — фантаста Михаила Харитонова. Деконструировав мифологию братьев Стругацких («Факап», «Рубидий»), Харитонов-Крылов задумал создать безальтернативную вселенную — логичный мир будущего, в котором невозможно прописать фанфики (сиквелы, приквелы, побочные и альтернативные сюжетные линии). Так появился сетевой и издательский хит — сатирический роман «Золотой ключ, или Похождения Буратины». Константин Анатольевич планировал завершить третий том антиутопии к декабрю этого года. По его словам, схема событий и финал бурлеска были окончательно ясны. Возможно, друзья и поклонники завершат этот труд.

«Культура» публикует интервью Константина Анатольевича, записанное в начале этого года.

— Что такое, на ваш взгляд, культура?

— Процесс культивации и энное количество ее методов. Люди делают только некую часть того, на что способны, — почитаемое хорошим, интересным, полезным. А то, чего в большинстве своем не делают, они считают скверным. Сумму всех возможных преобразования окружающей среды мы называем цивилизацией. Механизм, позволяющий отделять ценное от вредного, считаем культурой, имея в виду не стабильный универсум, а множество наличных и текущих возможностей приемлемых и неприемлемых действий.

У взрослого есть планы, обязательства и долг, а у ребенка — только «хочется»; представления о должном внушаются ему извне. Но существует иерархия насилия. Некоторые его виды бывают плодотворны, некоторые — омерзительны, а иные — не менее опасные — могут даже нравиться. Можно, например, прочитать интересную книжку и усвоить вредные идеи. В детстве я ненавидел рассказ о мальчике, который продавал ягоды, а пионеры подучили раздать их бесплатно. Внушили, что торговать плохо, а нужно работать за так, на доброго дядю, и безоговорочно доверять представителям власти и доносить на тех, кто их избегает, а, не дай бог, еще и торгует.

— То есть культура связана с принуждением. Хлебороб «терзает почву», ученый — выпытывает тайны природы, педагог практикует нравоучения, все вместе — насилуют данность. Но если эти легальные практики оказываются контрпродуктивны, мы ищем новые пути...

— Поначалу так и происходит. Античность, и христианство, и модернизм некогда считались антикультурой. Сегодня они составляют легитимное ядро цивилизации, а современная антикультура — ее размытый контур. Как только общественные потребности и поведенческие нормы рассогласовываются, на их границе материализуются такие любопытные артефакты, обычаи, не существовавшие ранее виды искусства — от авангардизма и поп-арта до карго-культов. В этой «серой зоне» образуются самые занимательные артефакты нашей материальной цивилизации. 

В США в середине XIX века возник первый не позаимствованный у Нового Света предмет интерьера — плевательница. В средневековой Европе плевались все и повсюду, и низшие классы сохранили этот обычай. Американцы решили задрать планку островной культуры, но что делать, если хочется делать нечто нежелательное? Плевательница позволила обойти запрет, а затем просто исчезла.

Но мы возьмем золотую середину — устоявшийся культурный стандарт. Например, пин-ап. По сути, это — квазипорнография. Правда, демонстрировать половые органы в этом жанре нельзя, но можно изобразить ситуацию, в которой женщина полуобнажается под действием внешних факторов: ее юбочка поднимается ветром или цепляется за кустик… Таким образом, сотни миллионов соглядатаев-мужиков не унижают нарисованную даму подозрением в безнравственном желании задрать свой подол. В данном случае культурное ограничение обуздывает общественное желание. Это самый продуктивный и устойчивый механизм в развитии культуры. Говоря о нормах, мы, по сути, апеллируем именно к таким пограничным вещам.

— Сомнительно.

— Тогда возьмем высокий образец: эзопов язык. Откуда он взялся? Каждому хочется сказать, что правитель — дрянь, но это наказуемо. Зато можно сказать то же самое об осле, чем-то напоминающем царя Дадона. К чему это привело? К массовому развитию ассоциативного мышления, остроумия и метафорической образности, введению риторики в повседневную речь, рождению светской поэзии из духа басни. В любом случае здоровая культура всегда оказывается способна заимствовать что-то у маргинальной практики и обезопасить себя. Раньше драные джинсы носили хиппи, сейчас — кто угодно, а волосатики испарились.

— Тем не менее представляется, что масса субкультур растет по экспоненте, и смыслообразующее цивилизационное ядро ее уже не переваривает. Людей все меньше интересуют универсальные ценности.

— Далеко не всегда разрушение культурных механизмов ведет к краху цивилизации. Сейчас, например, стремительно исчезает понятие моды. Количество предложений лишило смысл выражение «сейчас это не носят». Все носят все. Котируется лишь сугубо индивидуальный стиль — возрождается культура силуэта, подбора цветов, соответствующих манер и повадок. Критерии оценки «лука» усложняются, что служит признаком возрождения культурообразующего механизма, с 30-х годов затоптанного серийным производством. В свое время мода освободила нас от униформы, а XXI век избавил от моды.

— В популярной антиутопии «Золотой Ключ или Похождения Буратины» вы описываете общество тотального падения вкусов и нравов, в котором угадывается сатира на современное российское общество.

— Тем не менее, это не совсем пропащий мир. В него привнесен уродливый, нелепый и по-своему обаятельный дискурс — российский шансон, записанный на жесткий диск, сохранившийся от прежней человеческой цивилизации. Песнопения «святого караоке» вдохновляет генномодифицированных персонажей на вдохновенное служение культу Дочки-матери.

— Звучит убедительно, это все-все, что нам осталось от «святых 90-х»?

— В Директории «Золотого ключа» и ее окрестностях, увы. Достижения культуры и цивилизации не являются гарантированными благами. Наш мир держится на непрестанных усилиях усвоить, присвоить, использовать, сублимировать или возродить. Мы не обязаны прогрессировать или регрессировать — то и другое является результатом соперничества или апатии. Честертон сказал: «Если белый столб не красить, он станет черным»…

Известно, кто является князем мира сего, и надо признать: все желающие добра всегда выглядят так же неестественно, как и оно само. Добру в мире нет места, оно дано нам извне и проявляется лишь как следствие свободного затратного выбора. Тут-то и возникают многочисленные спекуляции. Например, некто предлагает узреть Новую Землю и Новое Небо с помощью тяжелых наркотиков. Можем ли мы представить себе цивилизацию, основанную на их употреблении? Легко, эта утопия была реализована полтора века назад. Я уверен, что если бы «акция» продолжалась, в Китае развилась бы сложная, оригинальная, самозамкнутая, чем-то привлекательная опийная культура. А у нас есть Баян Ширянов, пишущий о подобных людях, живущих недолго, но с особенным интересом. Правда, подражать им совсем не хочется, ведь он пишет о них честно.

Если бы поклонники гомосексуализма больше рассказывали о переживаниях, связанных с геморроем и психопатией, им бы цены не было. Но пока они готовы предъявить миру лишь гламурную ипостась. То же касается исследователей пограничных состояний — Тимоти Лири и Карла Маркса, подобные гуманитарные диверсанты являются в полном смысле слова агентами зла. И адепты интернационализма, и психоделики хлопотали не о просвещении пролетариата или наркоманов. Скорее, они старались принизить тех, кто равнодушен к наркотикам и их пропаганде. Большевики развращали народ безнаказанными убийствами, грабежом, доносами, социальной («классовой») ненавистью, при этом трогательно заботились о нацбилдинге окраин, отравляя само понятие интернационализма. То же можно сказать о заседающем в телевизоре протоиерее, постоянно твердящем: вы должны отдать Россию мусульманам за то, что они размножаются скорее вас! Главная задача ряженого проповедника ислама — внушить русским комплекс неполноценности, очевидно, присущий ему самому.

— Похоже, мы вывели актуальную формулу дьявольщины: это примитивная двухходовка, внушающая народу мысль о его массовой неполноценности.

— Ужас не в конкретном пропагандисте, а в развращающем примере асоциального поведения. Возьмем закон о домашнем насилии, отрицающем основы права. Прежде всего — презумпцию невиновности: слово женщины значит все, слово мужчины — ничто. Все, что не нравится самке, является преступлением самца. Так же этот «закон» отрицает саму беспристрастность суда, руководствующегося однозначными критериями преступления. Вместо слепой Фемиды решение передается неким экспертам, что открывает простор злоупотреблениям, насилию и коррупции. При этом проект Закона о домашнем насилии криминализирует самую приватную сферу человеческого бытия. Такого не позволял себе ни один тиран, ведь все статьи о физическом ущербе есть в Уголовном кодексе. Измышляя экономическое насилие и подобный бред, мракобесы разрушают основы мировой цивилизации.

— Можем ли мы сформулировать позитивную повестку?

— Конечно. Прежде всего, следует учредить отсутствующие у нас институты. Мне, как литератору, желательно поучаствовать в конкурсе русской книжной премии. У нас была Премия Андрея Белого, состоявшая из бутылки водки и яблока. Ее отменили, а очень бы хотелось получить нечто подобное — желательно бутылку шампанского и ананас. При царящей вкусовщине это нереально. Российские литературные пряники раздают не за умные или модные книжки, ими отмечают самые фантастические сюжеты. Литературный приз могут дать за углубленное осмысление Холокоста, страдания гомосексуалистов, женский взгляд (мужчины плохие) и русофобию, отдельно отмечают прелести житья-бытья в милой Прибалтике и волшебном Львiве. Но проблема не в кружковщине. Главная беда современной русской литературы — отход от канонов реализма. Прежде всего это касается фантастики, но и в так называемой реалистической прозе нет ничего, кроме пошлых инфантильных измышлений. Русским писателям пора взрослеть и никого не стесняться… Кстати, отчего бы газете «Культура» не учредить национальную литературную премию?

— Возьмем на заметку!