Матвей РАЗДЕЛЬНЫЙ, литературный критик

31.05.2019

Леонид Леонов, чей 120-летний юбилей мы празднуем 31 мая, мог быть брендом отечественной словесности наравне с русскими классиками XIX века, именоваться «да-скифы-мы-да-азиатским» Данте и ставиться в популярнейших театрах Москвы.

В Малом шло бы патриотическое «Нашествие», а в «Гоголь-центре» — ​амбивалентная «Метель». Его книгами могла бы зачитываться продвинутая столичная молодежь, техническая интеллигенция, рабочий люд. Леонова могли бы взахлеб экранизировать, и весь честной народ цитировал бы не про «примус починяю», а про «отдел кадавров». Могли бы, наконец, снять ремейк ленты «Бегство мистера Мак-Кинли» — ​сегодня содержание одноименной пьесы Леонова, пожалуй, даже более актуально. В действительности мы этого не наблюдаем. Хотя когда-то леоновская слава была колоссальна…

Так, в 1928-м Георгий Адамович в своей заметке «Оправдается ли надежда?» констатировал: «Среди «молодых» у Леонова сейчас соперников нет». А вот цитата из писанного летом 1931-го предисловия Максима Горького к французскому переводу романа «Барсуки»: «Он [Леонов] — ​один из наиболее крупных представителей той группы современных советских литераторов, которые продолжают дело классической русской литературы — ​дело Пушкина, Грибоедова, Гоголя, Тургенева, Достоевского и Льва Толстого».

6 мая 1939 года — ​в один день! — ​состоялись премьеры сразу двух леоновских пьес: «Волка» в Малом театре и «Половчанских садов» во МХАТе. Писателя трижды выдвигали на Нобелевскую премию. Роман «Русский лес» выходил немыслимыми тиражами и был экранизирован в 1964 году. Создавались фильмы по пьесам и книгам, по творчеству Леонида Максимовича не только писали и защищали диссертации, но интеллектуально путешествовали граждане всей страны.

Хотелось бы поделиться несколькими наблюдениями, в других источниках мною не встреченных. Возьмем, например, пьесу «Унтиловск» (1928) и повесть «Белая ночь» (1928). В них, помимо любопытнейших психологических типов («вечно жующая личность» Аполлос, достоевско-лавренёвский поручик Пальчиков), интересны географические названия: Унтиловск и Няндорск. Два места действия. К ним можно еще присовокупить Пороженск из «Дороги на Океан».

Захар Прилепин пишет: «Империя и Няндорск-Унтиловск — ​это два измерения родной страны, по Леонову. Империя — ​величественная надстройка, унтиловщина — ​вязкое дно»; «Унтиловск — ​это жуткое, застойное болото, и от случившегося в России сюда даже малые волны не доходят». Этимологию данных именований Прилепин предлагает следующую: «Если в Унтиловске спрятан «утиль», то в Няндорске слышится «дурь».

Меж тем правильно будет искать созвучия и в иностранных языках. В названии Унтиловск отчетливо слышится корень «унтил», он же until, что в переводе означает «до того момента, раньше». А в названии Няндорск — ​корень «няндор», он же «nandor», в переводе с квенья — ​«те, кто повернул назад». Квенья — ​язык, разработанный английским писателем Толкиеном. В его легендариуме на нем говорили эльфы.

Разумеется, первое прижизненное издание Толкиена состоялось в 1925 году, «Хоббит» вышел в мире только в 30-е, а «Властелин колец» — ​вообще после смерти Сталина. Иначе говоря, никаким квенья Леонид Максимович воспользоваться, конечно, не мог. С другой стороны, изобретать эльфийское наречие автор «Братства Кольца» начал еще в 1915-м, причем взяв за основу финский, латинский и греческий языки. Поэтому можно допустить, что значение слова «nandor» — ​«отказавшиеся, повернувшие назад» — ​возникло не на пустом месте.

Леоновские Унтиловск, Няндорск и Пороженск даже на уровне этимологии (пусть и не без участия конспирологии) оказываются, в общем, синонимами: «до того момента, раньше», «те, кто повернул назад», «те, кто проиграл». Это откатившиеся в прошлое, оставшиеся «в раньше», позади. При этом жители Унтиловска, Няндорска и Пороженска «мешкают и отстают, дивясь чудесам природы». Предводителем же всей этой вязкой, раздумчивой жизни выступает, конечно же, сам Леонов.

Внук торговца с фантастическим именем Леон Леонович Леонов, сын поэта Максима Горемыки, автор «Взятия Великошумска» (1944), успел повоевать как за белых, так и за красных. Пройдя по краю мимо чисток и репрессий, — ​с описания чувств литератора после закрытия в 1940 году спектакля «Метель» (1939) начинается роман-наваждение «Пирамида», — ​наш юбиляр становится депутатом Верховного Совета СССР и сочиняет «Русский лес». Леонов присутствует на Нюрнбергском процессе, стоит в почетном карауле у гроба Сталина, беседует с прорицательницей Вангой.

И во многих леоновских книгах можно разглядеть игру автора с огнем: как смело он обнажает белогвардейское прошлое в самые горячие годы советской власти! Чего стоит одно только противостояние Курилова (прототип — ​Сталин) и Глеба Протоклитова (прототип — ​сам Леонов) в романе «Дорога на Океан» (1933–1935). При этом автор называл данное произведение наивысшей точкой своей веры в социалистический эксперимент.

20 ноября 1921 года Леонид Максимович публикует стихотворение «Тебе, нашему (к 100-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского)», в котором говорит: «Если б жил ты — ​ты был бы с нами» (т. е. с большевиками). И действительно, о симпатиях автора «Бесов» к социализму имеет смысл говорить всерьез (загляните хотя бы в июньский выпуск «Дневника писателя» за 1876 год). С автором «Преступления и наказания» Леонова роднила еще и любовь к использованию оригинальных словечек. Известно, что Достоевским был изобретен глагол «стушеваться». Однако до прочтения «Провинциальной истории» Леонида Леонова я нигде не встречал глагола «подикобразить»…

Меж тем, классик при жизни, Леонов едва ли был заметен после 1991 года. Ранее его, пусть своеобразно и выборочно, но все же читали. А в 1994-м, когда 95-летний автор, наконец, опубликовал главный жизненный труд — ​1500-страничную, писавшуюся около полувека, «Пирамиду», изучать ее оказалось практически некому.

В антисоветские святцы роман не включили из-за трехлетнего опоздания (Гроссман, Солженицын и Рыбаков успели высказаться до распада СССР), а кроме того, никто толком и не понял, такой ли уж он антисоветский. Роман колоссален, но если попытаться описать его одной фразой, предложу следующую формулировку: тогда как Герман Гессе в «Игре в бисер» выступает лишь в качестве биографа Йозефа Кнехта, Леонид Леонов в «Пирамиде» предстает в образе Магистра игры…

С чем же тогда сравнить фигуру самого автора? Первое, что приходит на ум, — ​айсберг. Невидимая для глаз, большая часть его мыслей, аллюзий, образов скрывается словно под толщей воды. Но и верхушка айсберга, впрочем, тоже неоднозначна. Одни видят в ней нечто «совписовское» («Русский лес»), другие — ​антисоветское («Пирамида»). Но и те, и другие в известной степени заблуждаются.

Тем отраднее, что забытый в 90-е Леонов потихоньку возвращается к читателю. Написана его биография, вышло шеститомное собрание сочинений, недавно отдельной книгой переиздали «Пирамиду». Айсберг постепенно обнаруживает свойства птицы феникс. Как писал сам юбиляр в 1968 году: «И уж конечно не для праздного любования нужен нам блеск старинных куполов, ажурный узор башен, каменная мощь стен, под сенью которых предки наши отваживали от своего порога гостей непрошеных. Вот почему сам я частным образом голосую за добавочное ассигнование на пришедшую в ветхость национальную старину, как за меньшую, младшую часть священной сметы на вооружение и оборону…»

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции