Михаил БУДАРАГИН

06.09.2018

«Люди любят меня за те пустяки — «Война и мир» и т.п., которые им кажутся очень важными» — к этим словам Льва Толстого принято относиться снисходительно. Один из лучших писателей за всю историю мировой литературы, создатель русского национального эпоса, проповедник, борец и просветитель — его произведения актуальны сегодня не меньше, чем сто с лишним лет назад. В Толстом есть нечто, что не позволяет нам о нем забыть, продолжая чувствовать его современником. Юбилей писателя — повод напомнить о главном вопросе, который он задал.

Конечно, «Война и мир» — не пустяк, но на самом деле титаническая неправота Толстого — именно то, что отзывается в нас сегодня. Говоря о «значении писателя», часто по школьной привычке рассуждают об образах героев или «мысли народной». Но мало ли было образов, мало ли мыслей? За сто с лишним лет многие утратили лоск, оставшись частью не литературы, но истории русской словесности. К Толстому мы возвращаемся постоянно, и объяснить это только тем, что он выдающийся художник, нельзя.

За автором «Войны и мира» стоит нечто большее, мучительный и огромный вопрос, который страшно, но необходимо задавать. Природа этого стала очевидна Толстому во время поездки  в Пензенскую губернию для покупки имения Ильино. Писатель, к тому времени (шел 1869 год) всеми уже признанный и не нуждавшийся ни в деньгах, ни в славе, остановился в одной из арзамасских гостиниц, где его неожиданно обуяло нечто, что принято считать «страхом смерти». «Всю ночь я страдал невыносимо... Я живу, жил, я должен жить, и вдруг смерть, уничтожение всего. Зачем же жизнь? Умереть? Убить себя сейчас же? Боюсь. Жить, стало быть? Зачем? Чтоб умереть. Я не выходил из этого круга, я оставался один, сам с собой», — писал Толстой. Этот короткий эпизод стал началом растянувшихся на десятилетия размышлений о смысле существования. Как будто все банально и просто, любой сегодня расскажет, что «жить нужно ради самой жизни», вспомнит о семье, близких людях, затем наступит черед долга (в том числе — перед страной, но не только), а уже после зайдет речь о творчестве, самореализации etc.

Будто бы Толстой обо всем этом не знал. Офицер, прошедший войну, муж и отец, блестящий литератор, помещик — вот ведь не догадался.

Конечно, у него заранее были готовы все ответы (за столько лет они не слишком поменялись). Но мысль Толстого состояла в ином. От этой простой идеи принято отмахиваться как раз в духе претензий к Анне Карениной: мол, дворяночка, чего тебе надо? Ну, муж-то смирится, примет, ты не кобенься, перебесишься, не шуми лишнего. Так ведь почти все живут: в чудовищных тисках сотен больших и малых компромиссов. Те же претензии предъявляли и самому Толстому: чего тебе еще надо-то? Успокойся!

Лев Николаевич не успокаивался.

Случай в провинциальной гостинице (его принято называть «арзамасский ужас») — не о том, что граф чего-то не «понял» или решил «побеситься с жиру», но о том, что человек не просто смертен, он — внезапно смертен, необратимо, раз и навсегда. Этого не забыть, не вычеркнуть, не переиначить. Толстой, создав галерею выдающихся образов, видит их изъян: они не учат умирать, а значит, не учат жить честно, «не по лжи», как скажет позже Александр Солженицын.

Спустя годы после путешествия Лев Николаевич напишет «Смерть Ивана Ильича», самое страшное свое произведение, где чиновник (нет, уже не Акакий Акакиевич, берите повыше) не может справиться с открывшимся ему перед уходом в мир иной: все, что он ценил, — прах. Все, что составляло суть, смысл, ежедневную практику его жизни, — ерунда. Все, о чем думал, не стоило и секунды размышлений. Перед лицом неизбежного выясняется, что главное умение — отделять важное от неважного.

Толстой решается обнажить прием: он, человек, много в жизни ошибавшийся, преподает урок высочайшего самоотречения, отказываясь от собственного дара, принося его в жертву «Азбуке». Это часто трактуется теперь как что-то смешное: ах, взбалмошные причуды старика, тешил себя на склоне жизни безделками (в скобках отметим, теми самыми, которые восхищали Рабиндраната Тагора и Махатму Ганди), а мог бы вторую «Анну Каренину» написать. Но граф не очень хочет остаться в истории «одним из русских писателей», пусть и первым: ему жизненно необходимо — вопреки опыту, здравому смыслу, семье и ученикам, почитателям и критикам — установить истину, дать последний и окончательный ответ на вопрос: «А ради чего все это?»

Ради того, чтобы твои дети сытно ели и сладко спали? Сильно ли ты отличаешься от вороватого мелкого чиновника, «радеющего» своим? Ради того, чтобы «просто жить»? Петербургская кокотка, в жизни палец о палец не ударившая, тоже «просто живет», да еще и стихи в альбом пишет — вот уж пример для подражания. Ради работы? Толстому приходилось видеть, что означает «я просто исполнял приказ» и к чему это приводит.

Любой ответ неудовлетворителен. Всякое рассуждение — не о том. Все мы живем не так.

Толстого принято превозносить за литературный дар, делая вид, что остальное — то, что сам граф считал важным, — безделица, «общие слова» и проч. Но на самом деле именно этот тяжелейший вопрос, не решенный до сих пор, является основной причиной того, что к Льву Николаевичу читатель возвращается. Боится, бравирует тем, что давно уже открыл этот ларчик, но все равно знает и помнит, пусть даже не признаваясь самому себе, что Толстой был прав в главном (и тысячу раз неправ в том, что не существенно).

Мы не знаем, нашел ли ответ сам писатель, умерший в дороге, на станции, в беспокойстве. Но спустя десятилетия Александр Солженицын, уставши бодаться с властью, узнав вкус изгнания и радость возвращения, повторит все те же слова. Жизнь должна быть устроена иначе.

Кто бы спорил. Все согласны. Потому и Толстой — наш современник. Никто не говорил об этом так ясно, просто и честно.

P.S.: Во время публикации этого текста главной новостью в медиа стало почему-то обсуждение возможности выступления или не выступления в России исполнителя, который скрывается под псевдонимом «Верка Сердючка». И, в общем, мы перевариваем сотню таких «информационных поводов» (бывает и похуже), но где-то еще живет надежда на то, что появится однажды злой, неприятный, угрюмый, раздражающий всех граф и скажет: «Да сколько можно-то!»

Точка  зрения

Юрий Кублановский, поэт:

— Месяц назад я в третий раз за жизнь перечитал «Войну и мир» — это наш христианский русский эпос, рядом с которым в отечественной литературе поставить больше нечего. От романа осталось удивительное послевкусие. Раньше мне казалось, что книга тяжеловата для чтения, тяжело написана, а сейчас я вижу, что именно в этой вещи, а не, например, в «Анне Карениной», Толстой продолжает заветы пушкинской прозы. Многие главы напоминали мне «Капитанскую дочку» — прежде такого чувства у меня не было, я не замечал в романе его ампирной легкости.

«Анна Каренина» — также бессмертная книга: такое понимание любовных коллизий между людьми — огромная редкость в мировой литературе. Не случайно именно ее регулярно включают в пятерку главных книг человечества. И поздние рассказы, «Хаджи-Мурат», «Хозяин и работник», и ранние, например, «Два гусара», также не теряют актуальности за счет своего высокого морального пафоса.

Гораздо меньше мне нравятся пьесы Толстого, например, «Власть тьмы» слишком тяжеловесна. Роман «Воскресение» мне кажется толстовской неудачей.

Карен Шахназаров, кинорежиссер, автор экранизации романа «Анна Каренина»:

— Лев Толстой как настоящий классик умел ухватить суть человеческого существа, которая остается прежней вне зависимости от наличия или отсутствия мобильных телефонов или, скажем, карет. Лично я перечитываю его именно поэтому: многие описанные им коллизии происходили и в моей жизни, благодаря ему я открывал какие-то мотивы своего существования, поведения окружающих. Люди всего мира, по большому счету, очень похожи, несмотря на разные традиции, верования; сущность человека, будь то китаец, француз или русский, одинакова. Во всяком случае, для меня это так.

Конкретных планов по экранизации произведений Льва Николаевича сейчас нет, хотя я и не исключаю, что когда-нибудь вновь обращусь к его творчеству. Кстати, я больше всего люблю его малую прозу, считаю, что самые замечательные произведения — это «Казаки», «Хаджи-Мурат», а «Севастопольские рассказы» — вообще шедевр на все времена. Недавно я прочитал, что, например, Эрнест Хемингуэй считал их вершиной литературы. Думаю, в этом что-то есть: новаторская драматургия рассказов не имеет аналогов в литературе XIX века. Она многовекторна, в ней переплетается много судеб, но при этом предельно лаконична.

Александр Снегирев, драматург:

— Говорить, что Толстой гениально писал о вечных вопросах, я не буду. Это и без меня скажут. А что еще... Он был полон страстей. Как и все великие фигуры. Не был развит однобоко, в нем кипело и добро, и зло, и нечто такое, чему нет названия. Толстой, как истинный художник, осмыслил свои страсти и перенаправил их в трубопровод искусства. С тех пор этот трубопровод исправно поставляет топливо, которое будет обогревать человечество всегда. Впрочем, кого-то может и сжечь.

Протоиерей Александр Ильяшенко, настоятель храма Всемилостивого Спаса бывшего Скорбященского монастыря в Москве, член Союза писателей России:

— Кто такой Лев Николаевич Толстой для меня? Человек с колоссальным интеллектом, кругозором, талантом, сумевший создать такую эпическую вещь, как «Война и мир». У него получилось заглянуть не только пристальным, но, главное, проникновенным взором, в душу самых разных людей. Взять хотя бы образ Наполеона — мне кажется, это наиболее психологически верный портрет этого деятеля, созданный когда-либо. На фоне полководческого величия Толстой ярко, несколькими штрихами показывает его человеческую мелочность, ограниченность, самодовольство. В отличие от Буонапарте, образ Платона Каратаева — в большей степени вымышленный — это искаженное представление русского народа в духе уже толстовства. Но тут же рядом прекрасные меткие образы капитана Тушина, князя Багратиона. Они, независимо от национальности, истинно русские, православные люди.

Особняком стоит его ранняя повесть «Два гусара», не пользующаяся, на мой взгляд, подобающей ей популярностью. А ведь если ее внимательно перечесть, она весьма актуальна и сегодня. Гусар-отец — настоящий, широкой души и твердых принципов, герой Отечественной войны, а другой — его измельчавший сын эпохи упадка. Это соотношение постоянно воспроизводится в нашей истории...

Конечно, очень трудно человеку стоять на первом месте, на вершине. Лев Толстой своим гением превосходил всех пишущих ранних и поздних современников, исключая разве что Достоевского. Ни Диккенс, ни Гюго, ни Бальзак, ни Тургенев с Лесковым не могут с ним тягаться. Такое первенство часто рождает гордыню. А Толстой ведь был еще из русской аристократии.

Но вот что интересно: гениальный писатель породил бездарное учение «толстовство». При этом, по известному ленинскому определению, стал «зеркалом русской революции». Но уже через десяток лет «толстовство» везде в мире исчезло, как и полагается выморочным идеям. А книги остались на века. Большинством из них мы по праву гордимся. И в школе основные из них проходить надо.