Егор ХОЛМОГОРОВ, публицист

16.02.2018

История России — это летопись государственной службы. Царь и патриарх, боярин и митрополит, дворянин и иерей, купец и мастеровой, вольный казак и крепостной крестьянин — всякий был призван приносить пользу Отечеству.

В России не была сформирована феодальная аристократия, мы обошлись без горделивых баронов, воображающих себя независимыми властителями и требующих от самого короля уважения их прав. Некоторые даже ставят это стране в упрек, мол, в то время, когда на Западе народ усваивал «привилегии высшего класса» как свои гражданские свободы, в России все были закрепощены служилым государством. Все не так: пока в Европе король и горожане воевали с дикостью анархически настроенных сеньоров, в России общая служба была условием свободы и жизни нации.

Элита централизованного государства создавалась не через подавление феодального своеволия, а путем привлечения всех, кто готов был честно нести службу. Именно это и стало конкурентным преимуществом московских князей. Потомки Калиты для каждого находили место в общем строю: переяславским и костромским боярам, беженцам из соседней Литвы и с далекой Волыни, охотно принимали выходцев из Орды.

Впрочем, засилье недавних татарских мурз в среде русской знати — типичный исторический миф. Его сочинители слишком часто принимали за реальность пышные заграничные родословные, которые дворяне насочиняли себе в XVII–XVIII веках. Выдающийся русский историк С.Б. Веселовский исследовал реальное происхождение нашей аристократии, и почти всегда она оказывалась исконно русской. Припечатанный Пушкиным Борис Годунов — «татарин, зять Малюты», на самом деле происходил от костромских бояр, а не от мифического «мурзы Чета». Сами Пушкины были из потомков Ратшичей, к тому же роду принадлежали и, к примеру, Кутузовы.

Бояре оказались самыми оклеветанными представителями элиты в русской истории, их изображали какими-то крамольниками и едва ли не заговорщиками. Будучи вместе с князьями создателями Московского государства, они служили ему головой, саблей и кошельком во дни войны и мира. Вспомним, например, названия башен Кремля — Свиблова, Беклемишевская, — они поименованы в честь строивших их бояр. Там, где европейский герцог или виконт плели интриги и устраивали мятежи, русский родовитый сановник предпочитал сложить голову на плахе, чем изменить государю.

Сколько было сказано язвительных слов о существовавшем с конца XV века местничестве, которое якобы мешало выдвигать людей по заслугам, а не по родовитости. И это — вымысел. Механизм распределения должностей в зависимости от знатности рода позволял признать как личные таланты, так и надежность, гарантированную поколениями предков. В социальной реальности, где одни и те же звания были зачастую закреплены за семьями, местничество стало не тормозом, а социальным лифтом, позволявшим двигаться вперед самому и прославлять свой род: хорошо сослужишь службу — «рейтинг» вырастет, плохо — повредишь не только себе.

Отметим, что такова была защита от выскочек, фаворитов, выдвигавшихся, как показала история, не благодаря талантам, а из монарших капризов и грешков. Фаворитизмом, пышно цветшим в Европе, заболела и Россия — как раз тогда, когда местничество было отменено. Действительно, во власть пришли новые люди — такие, как легендарный «Данилыч» Меншиков («не торговал мой дед блинами», — язвил на его счет Пушкин). Государство, обучавшееся премудростям управления на Западе, поставило между дворянством и прочими сословиями непреодолимую стену. Ты либо барин, либо мужик. Но продолжали служить Долгорукие и Голицыны, Шереметевы и Шаховские, Щербатовы и Апраксины.

Петровская «Табель о рангах» одним открыла новые служебные возможности, другим — закрыла прежние пути наверх. Перейти черту можно было лишь обманом, как это сделал Ломоносов, выдавший себя за «сына холмогорского дворянина», а к тому моменту, как ложь раскрылась, заслуживший симпатии ревностной учебой и талантами.

Новая петровская аристократия создавалась зачастую царским произволом. Отсюда берут начало такие примеры, как Разумовские. Алексей из певчих стал тайным супругом Елизаветы Петровны. Его брат Кирилл — гетманом Запорожским. Племянник Алексей Кириллович — министром народного просвещения. Большую часть жизни он прожил с мещанкой Марьей Соболевской и оставил целое семейство незаконнорожденных Перовских, среди которых были министры, генералы, поэт Алексей Толстой и даже народоволка Софья Перовская.

Однако государство все больше ощущало себя заложником дворянства. Освободив его «Манифестом о вольности» от обязательной службы, императоры, однако, не могли так же поступить с крестьянами, даже когда пора приспела.

И тогда Империя начала создавать новый управленческий класс. Его составили выпускники высших и специальных учебных заведений, среди которых важную роль играл легендарный Царскосельский лицей. Были и иные, например, Императорское училище правоведения, откуда вышли Иван Аксаков, Константин Победоносцев, Петр Чайковский, Александр Алехин, министры, судьи, юристы.

XIX век оказался эпохой становления элиты по образованию, в которой выходцы из дворянства соседствовали с разночинцами — потомками мелких чиновников, священников, купцов, порой даже крестьян. Эта Россия, думающая, читающая, спорящая, расширялась и становилась на ноги. Но была раздираема двумя противоречивыми процессами. С одной стороны, формировался класс грамотных горожан, с другой — он стал питательной средой для революционных настроений. Вопрос был в том, что произойдет раньше: в народе распространится образование и мы увидим появление нового разумного гражданина или же агрессивные полуобразованцы поднимут смуту. К сожалению, случилось именно второе.

Столкнувшись с феноменом революционного студенчества, государство решило, что защитой от мятежа является инерционный консерватизм простого мужика, и начало «беречь» его от лишних знаний. Какая это была трагическая ошибка, стало понятно лишь в 1905 году — «неграмотная» деревня заполыхала пуще города. Тогда-то и стало ясно, что не темный мужик, а, напротив, грамотный рачительный хозяин, толковый специалист-горожанин и есть подлинная консервативная опора общества. Столыпин начал растить элиту этого рода, страна стояла на пороге всеобщего начального образования, множились инженерные училища и институты, выпускники которых составят костяк советской технической интеллигенции эпохи индустриализации. Но время было упущено.

Кто был никем, тот стал всем — трагедия революции состояла еще и в том, что тот, кто являлся хоть кем-нибудь, превратился в ничто. Страна пережила крупнейший социальный дефолт, последствия которого чудовищны. Дети священников и офицеров, ученых и инженеров оказались на два десятилетия поражены в правах и лишены даже возможности получать высшее образование. В госуправлении, в армии случилась катастрофическая потеря традиций и утрата многих научных школ.

Когда вернулось понимание государственного смысла, элиту пришлось пересобирать практически с нуля. Снова появились погоны, ордена, восстановился престиж профессорских званий. Интеллектуальные потери были огромны. Их удалось преодолеть во многом благодаря универсальной системе воспитания, которая для советского человека начиналась, когда он становился октябренком. Кадровый лифт — через пионерию и комсомол — был прост, ясен и четок: правила игры определяло государство, и они оставались неизменными на протяжении нескольких поколений. Это оказалось крайне важным опытом: у тех, кому вчера повязывали красный галстук, подрастали дети, понимавшие, как именно они могут добиться успеха.

«Золотой» советский век пришелся на 60–70-е — кадровый механизм был отлажен почти до идеального состояния. Когда главный герой фильма «Доживем до понедельника» Илья Семенович Мельников говорит матери неуспевающего ученика: «Ему не ноги тренировать надо, а память и речь», в этой фразе — суть и смысл советской образовательной системы, задачей которой было включить в общественную жизнь всех. Лишних нет — таков был девиз системы, и плодами простой идеи Россия пользуется до сих пор.

К сожалению, при этом место «трутней-дворян» заняли «партократы», зачастую куда менее пригодные к реальному делу, зато имевшие куда больше власти. Они и их дети были  ориентированы на западный стандарт жизни и потребления. Неудивительно, что эта публика весело пустила страну под нож.

Впрочем, новым постсоветским высшим слоем они так и не стали. Это место в мрачные 90-е заняли самые наглые из казнокрадов и приватизаторов. Второй раз страна пережила социальный дефолт, и, разумеется, сегодня Россия, постепенно возвращаясь к своему историческому облику, нуждается в воспитании новой элиты. Той, что не будет бояться западных санкций, не станет воспринимать свою должность как «кормление», будет знать, чему служит, и действительно захочет сделать страну великой.