Елена ФЕДОРЕНКО

12.10.2017

Страна без устали обсуждает еще не вышедший на экраны фильм «Матильда», оставляя без внимания саму титульную героиню. Кшесинская прожила длинную, почти вековую жизнь. И было в судьбе Матильды, которую Мариус Петипа назвал «первой звездой русского балета», много событий, счастливых и горестных. 

Женщина незаурядного ума, героиня парадных балетов большого стиля, она оценила появление свободного танца Айседоры Дункан, приняла эксперименты Михаила Фокина, вывела на сцену и предугадала дар Вацлава Нижинского. Стала первой русской балериной, покорившей 32 фуэте, которыми удивили итальянские гастролерши. Туманные дискуссии о картине обидны тем, что богатая биография сводится к роману с цесаревичем и только. «Культура» решила поговорить с самой королевой сцены, балериной, педагогом, дамой своенравной, лукавой и очаровательной.

культура: Почему Вы, знаменитая Матильда Кшесинская, вдруг переменили фамилию на Красинскую?
Кшесинская: Мы часто слышали рассказ отца о происхождении нашего рода от графов Красинских. Его героем был наш прадед (ему, осиротевшему в двенадцать лет, досталось крупное состояние, за которое развернулась борьба, от ребенка решили избавиться с помощью наемных убийц). Воспитатель спрятал его и записал под именем Кшесинского. Благодаря тому, что произошло за полтора века до нашего рождения, создалась театральная династия Кшесинских, последними представителями которой являемся я и семья моего брата. И дед, и отец пытались восстановить утерянные права, но это удалось лишь мне после смерти отца.

культура: Как семья попала в Россию?
Кшесинская: Император Николай Павлович посещал Варшаву несколько раз, и ему нравились польские танцы, в особенности мазурка. В 1851 году он выписал из Варшавы пять танцовщиков и танцовщиц, в их числе был и мой отец. Он окончательно поселился в Петербурге и жил там до самой своей смерти. Именно он ввел мазурку в России, где до того ее никогда не исполняли.

культура: Вы родились в Петербурге?
Кшесинская: Родилась 19 августа по старому стилю 1872 года, в местечке Лигово, где родители нанимали дачу. Я была любимицей отца. Он угадывал во мне влечение к театру, природное дарование и надеялся, что я поддержу славу его семьи на сцене. Родители любили своих детей и жили для них. Своею любовью и заботою о нас они создали ту чарующую обстановку, которая останется навсегда самым дорогим воспоминанием детства. Мать окончила Императорское театральное училище и несколько лет была артисткой балетной труппы, но вскоре покинула сцену, выйдя замуж за артиста балетной труппы Леде. Овдовев, вышла замуж вторым браком за моего отца, у них было четверо детей, из которых один умер младенцем. Мы все трое поступили на сцену. От двух браков у матери было тринадцать детей, из коих я была самая младшая, тринадцатая.

культура: Многие вспоминают Вас жеманной прелестницей. Баловал отец?
Кшесинская: От природы я была кокеткой. Между воспитанниками и воспитанницами Императорского театрального училища строго запрещалось всякое общение, но несмотря на почти монастырский режим школы, все же происходили легкие флирты, вспыхивали легкие увлечения. Четырнадцатилетней девочкой я кокетничала с молодым англичанином. Я им не увлекалась, но мне нравилось кокетничать с элегантным юношей. В день моего рождения он приехал со своей невестой, это меня задело, и я решила отомстить. Пригласила его в лес за грибами. После этой прогулки он стал писать мне любовные письма, присылал цветы. Кончилось тем, что свадьба его не состоялась. Это был первый грех на моей совести.

культура: Если сочтете уместным, ответьте, как произошло знакомство с цесаревичем?
Кшесинская: На нашем выпускном экзамене присутствовала вся царская семья с государем Александром Третьим во главе. Этот экзамен решил мою судьбу. Сколько волнений было сопряжено с этим спектаклем, как бились наши молодые сердца! По окончании государь протянул мне руку: «Будьте украшением и славою нашего балета». Слова прозвучали для меня как приказ. В столовой воспитанниц, где был сервирован ужин, государь... вновь обратился ко мне: «Садитесь рядом со мною». Наследнику указал место рядом и, улыбаясь, сказал: «Смотрите, только не флиртуйте слишком». Я не помню, о чем мы говорили, но я сразу влюбилась. Дня через два я шла с сестрой по Большой Морской, как вдруг проехал наследник. Он узнал меня, обернулся и долго смотрел вслед. Случайные встречи на улицах были еще несколько раз. Я окончила училище с первой наградой. Мне казалось, что счастливее меня никого не может быть.

культура: В своем дневнике 1890 года наследник написал, что Вы ему положительно очень нравитесь.
Кшесинская: Нам ни разу не удавалось поговорить наедине, и я не знала, какое чувство он питает ко мне. Узнала я это уже потом, когда мы стали близки.

культура: Могу ли я Вас попросить вспомнить о первом свидании?
Кшесинская: Это случилось внезапно. Мы жили с родителями, у меня с сестрой была своя половина — небольшая спальня для нас обеих и гостиная. Как-то у меня на глазу вскочил фурункул, а затем и на ноге. Я сидела дома одна. Вдруг горничная доложила, что пришел гусар Волков (товарищ Николая по гусарскому полку. — «Культура»), и я велела провести его, но это был не Волков, а наследник. Я не верила своим глазам, вернее, одному своему глазу, другой был повязан. Нежданная встреча была такая чудесная, оставался он в тот первый раз недолго, но мы были одни и могли свободно поговорить. На другой день получила от него записку: «Надеюсь, что глазок и ножка поправляются... до сих пор хожу как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники». Потом он часто писал мне. Стал бывать у меня по вечерам, вслед за ним приходили великие князья Георгий, Александр и Сергей Михайловичи. Мы очень уютно проводили вечера. Наследник часто привозил мне подарки, которые я сначала отказывалась принимать, но, видя, как это огорчает его, принимала. Первым был золотой браслет с крупным сапфиром и двумя большими бриллиантами. Я выгравировала на нем две памятные даты — нашей первой встречи в училище и его первого приезда ко мне: 1890–1892.

культура: Вы так и встречались в доме родителей? Отец же был строгих правил...
Кшесинская: Нас все более влекло друг к другу, и я все чаще стала подумывать о том, чтобы обзавестись собственным уголком. Наследник, с присущей ему деликатностью, никогда об этом открыто не заговаривал, но я чувствовала, что наши желания совпадают. Но как сказать об этом родителям? Я знала, что причиню им огромное горе. До сих пор, вспоминая тот вечер, когда пошла сказать отцу, переживаю. Он лишь спросил, отдаю ли я себе отчет в том, что никогда не смогу выйти замуж за наследника и что в скором времени должна буду с ним расстаться. Я ответила, что отлично все сознаю, но что я всей душой люблю Ники, хочу воспользоваться счастьем, хотя бы и временным, которое выпало на мою долю. Отец дал свое согласие, но поставил условием, чтобы со мною поселилась моя сестра.

Я нашла маленький, прелестный особняк на Английском проспекте. Двухэтажный, хорошо обставленный, с большим подвалом. За домом был небольшой сад, в глубине — хозяйственные постройки, конюшня, сарай. Я ждала возвращения наследника теперь у себя дома. Устроила новоселье, чтобы отпраздновать начало самостоятельной жизни. Гости принесли подарки, а наследник подарил восемь золотых, украшенных драгоценными камнями чарок для водки. Много счастливых дней я прожила в этом доме. После переезда наследник подарил мне свою фотографию с надписью: «Моей дорогой пани», как он меня всегда называл.

культура: И все-таки в глубине души надеялись на брак с наследником?
Кшесинская: Мы не раз говорили о неизбежности нашей разлуки. В один из вечеров, когда наследник засиделся у меня почти до утра, он сказал, что уезжает за границу для свидания с принцессой Алисой Гессенской, с которой его хотят сватать. Часто наследник привозил свои дневники, которые вел изо дня в день, и читал мне о своих переживаниях, чувствах ко мне, и о тех, которые он питает к принцессе Алисе. Ему нравилась обстановка наших встреч, и меня он безусловно горячо любил. Вначале он относился к принцессе как-то безразлично, к помолвке и браку — как к необходимости. Но он от меня не скрыл, что из всех тех, кого ему прочили в невесты, он ее считал наиболее подходящей.

7 апреля 1894 года была объявлена помолвка. Наследник больше ко мне не ездил, но мы продолжали писать друг другу. Его замечательно трогательные строки: «Что бы со мною в жизни ни случилось, встреча с тобою останется навсегда самым светлым воспоминанием моей молодости». Далее он писал, что я могу всегда к нему обращаться непосредственно и по-прежнему на «ты», когда я захочу. Действительно, он всегда выполнял мои просьбы без отказа. Ники отлично сознавал, что мне придется пережить тяжелые времена и пройти через множество испытаний и что без его поддержки я могу стать жертвой всевозможных интриг. А он не хотел, чтобы из-за него я пострадала. Вниманием со стороны наследника было выраженное им желание, чтобы я осталась жить в том доме, который я нанимала, где мы оба были так счастливы. Он купил и подарил мне этот дом.

культура: Значит, после помолвки вы не виделись?
Кшесинская: Он просил назначить последнее свидание, и мы условились встретиться на Волконском шоссе, у сенного сарая. Как это всегда бывает, когда хочется многое сказать, а слезы душат горло, говоришь не то, что собиралась говорить, и много осталось недоговоренного. Да и что сказать друг другу на прощание, когда знаешь, что изменить уже ничего нельзя, не в наших силах... Я вернулась домой, в пустой, осиротевший дом. Мне казалось, что жизнь моя кончена и что радостей больше не будет, а впереди много, много горя.

культура: Каким Вам запомнился Ники?
Кшесинская: Наследник был очень образован, великолепно владел языками и обладал исключительной памятью. Чувство долга и достоинства было в нем развито чрезвычайно высоко, и он никогда не допускал, чтобы кто-либо переступал грань, отделявшую его от других. По натуре он был добрый, простой в обращении. Все и всегда были им очарованы, а его исключительные глаза и улыбка покоряли сердца. Одной из поразительных черт его характера было умение владеть собою и скрывать свои внутренние переживания. В самые драматические моменты жизни внешнее спокойствие не покидало его. Он был мистиком и до какой-то степени фаталистом по натуре, верил в свою миссию даже после отречения и потому не хотел покидать пределов России. Для меня было ясно, что у наследника не было чего-то, чтобы заставить других подчиниться своей воле, что нужно, чтобы царствовать. Первый его импульс был почти что всегда правильным, но он не умел настаивать на своем и часто уступал.

культура: После душевной травмы Вы, наконец, получили роль Эсмеральды, так?
Кшесинская: Еще раньше я просила об этом нашего всевластного балетмейстера Мариуса Петипа. Выслушав, он спросил: «А ты любил?» Я восторженно ответила, что влюблена. Тогда он задал второй вопрос: «А ты страдал?» Вопрос мне показался странным, и я тотчас ответила: Конечно, нет. Он объяснил, что, только испытав страдания любви, можно по-настоящему понять и исполнить Эсмеральду. Как горько я потом вспоминала его слова, когда выстрадала право танцевать Эсмеральду и она стала моей лучшей ролью. Я всегда танцевала ее с большим увлечением и всею силой души переживала судьбу несчастной Эсмеральды, со слезами на глазах.

Вирджиния Цукки изумительно танцевала Эсмеральду на сцене Мариинского театра, я запомнила все ее жесты, мимику и позы.

культура: Цукки, Леньяни, Брианца — знаменитые итальянские танцовщицы, в разные годы поражавшие Россию виртуозностью. Вы стали первой из российских балерин, кто сумел не только повторить все технические сложности знаменитых виртуозок, но и приумножить их.
Кшесинская: Мне шел четырнадцатый год, когда к нам приехала Цукки. Она всем движениям классического танца придавала необычайное очарование, удивительную прелесть, обладала изумительной мимикой и произвела на меня впечатление потрясающее, незабываемое. Мне казалось, что я впервые начала понимать, как надо танцевать, чтобы иметь право называться артисткой, балериной. Я поняла, что суть не только в виртуозной технике, которая должна служить средством, но не целью. Цукки была моим гением танца, вдохновившим и направившим меня на верный путь в мои ранние, еще полудетские годы. Я стала усиленно работать, с увлечением и энергией, хотела добиться виртуозности итальянской школы, которая пленяла публику, и стала брать уроки у маэстро Энрико Чекетти. В итальянской технике есть резкость чеканных, точных движений, тогда как в русской и французской больше мягкости, лиризма, выразительности даже в бравурных, чисто виртуозных па. В «Тщетную предосторожность» я вставила па-де-де, где сделала мои 32 фуэте и с легкостью повторила их на бис. В этот вечер у меня была сверхъестественная сила.

культура: Первой же Вы отметили бенефисом десятилетие службы на Императорской сцене, раньше такого не случалось.
Кшесинская: Артистам давали бенефис за двадцать лет службы или прощальный, когда артист покидал сцену. Я решила просить дать мне бенефис за десять лет службы, но это требовало особого разрешения. Вопрос о назначении бенефиса вне общих правил зависел исключительно от государя. Бенефис я, конечно, получила.

культура: Через четыре года состоялся Ваш прощальный бенефис. Почему так рано решили оставить сцену?
Кшесинская: В театре я имела все, что хотела, на сцене продолжала пользоваться громадным успехом. Но появились отдельные лица, которые стремились омрачить мои выступления.

Кшесинская: Мне это было особенно тяжело, потому что я отлично знала, от кого и откуда это исходит. Как раз в это время я выхлопотала увеличение жалованья балеринам с 5000 рублей на 8000 рублей в год. Для меня жалованье не играло роли, но я хлопотала для моих товарок, и за это даже не получила от них простого спасибо. Недоброжелательство мне так опротивело, что у меня все более и более крепло желание покинуть вовсе сцену. Публика оказала мне самый горячий прием, и те, которые мне иногда шикали, в этот день молчали. Итак, я простилась с публикой, мне было очень тяжело, но иначе я поступить не могла. Я получила массу цветов и много ценных подарков. Молодежь, провожавшая меня на подъезде, в порыве энтузиазма выпрягла лошадей и на руках довезла мою карету до дома, который был недалеко от театра.

культура: На сцену Вы все-таки вернулись... Правда, на особых условиях — как свободная гастролерша...
Кшесинская: Я была права, покинув сцену. Тогда все убедились на опыте, что без меня театральные интриги продолжались и даже усилились, хотя я уже никак не могла в них участвовать. После моего прощального бенефиса я почти весь 1904 год не выступала и не собиралась. Но перед началом следующего сезона директор Императорских театров Теляковский обратился ко мне с просьбой вернуться. Долго не соглашалась: я уже привыкла к мысли, что театральная жизнь для меня кончена. Я отказалась вернуться на казенную службу и согласилась быть только гастролершей. Танцевать только тогда, когда хотела и сколько хотела. Большинство артистов нашей балетной труппы радовались моему возвращению, за исключением, конечно, небольшой группы, которая почему-то была враждебно против меня настроена. Публика же устроила мне такой сердечный прием, что я все позабыла. Это сделало меня бесконечно счастливой, я была рада снова оказаться на сцене и перестала больше думать о том, чтобы ее покинуть.

культура: Правда, что в отставке предыдущего директора князя Волконского Вы сыграли определенную роль?
Кшесинская: Он решил передать Гримальди, только что приглашенной к нам на гастроли, мой любимый балет «Тщетную предосторожность». Узнав об этом, я поехала к нему и просила его этого не делать. Он мне ответил отказом. Конечно, я так этого не оставила и приняла свои меры. Через несколько дней директор получил от министра двора приказ оставить балет за мною. Это сделал для меня Ники, несмотря на то, что он находился в это время в Дармштадте.

Из-за балета «Камарго» у меня произошло еще столкновение. В одном из актов этого балета я танцевала «Русскую» в костюме времен Людовика XV, с пышными юбками, поддержанными у бедер фижмами, которые стесняли движения балерины и лишали танец всей его прелести. Я отлично сознавала, что с моим маленьким ростом в этом костюме с фижмами я буду не только выглядеть уродливо, но мне будет совершенно невозможно передать русский танец, который полон неуловимых тонкостей, что составляют всю его прелесть. Поэтому я и заявила костюмеру, что костюм я, конечно, надену, но только без фижм. На следующий день директор наложил на балерину Кшесинскую штраф за самовольное изменение положенного костюма. Штраф был настолько незначительным, что явно имел целью не наказать, а оскорбить меня. Мне ничего не оставалось больше сделать, как снова обратиться к государю. Штраф отменили, а князь Волконский подал в отставку. Об этом случае как тогда, так и теперь я искренне сожалею. Он, несомненно, находился под влиянием разных доходивших до него со всех сторон слухов обо мне. Не будучи со мною лично знакомым, он, конечно, мог составить обо мне совершенно превратное мнение, что я самовластная, заносчивая, капризная и непокорная артистка.

Если бы он тогда ближе и лучше меня знал, то легко бы было ему убедиться в противном. Я всегда служила с полным уважением ко всем правилам и распоряжениям нашего начальства и выполняла их точно и аккуратно, никогда не опаздывала на репетиции и являлась на них одна из первых. Но когда задевали мое самолюбие, то, вполне естественно, я защищалась.

В эмиграции, через двадцать восемь лет, мы встретились в каком-то театре во время антракта, как будто между нами ничего не произошло, и даже чуть-чуть не бросились друг другу в объятия, так оба были рады. В Париже князь Сергей Волконский часто бывал в моей студии, любил следить, как я преподаю. Мы стали большими друзьями и часто виделись, он запросто приходил ко мне завтракать, всегда с букетиком цветов в руках. Однажды мы с ним заговорили о давнем столкновении. Князь сознался, что ему доказывали, что Кшесинская назло отказывается надеть фижмы. Он искренне сожалел, что поверил, а не вызвал меня к себе, что было так просто, и никакого инцидента не было бы.

культура: Почти в 45-летнем возрасте Вы решились станцевать Жизель. Отзывы вышли нелицеприятные. Сожалели?
Кшесинская: Я отлично сознавала, что эта роль не для меня, но в то время я была худенькая и воздушная и рискнула исполнить этот балет. Главной целью спектакля было собрать деньги в пользу санитарных организаций великой княгини Марии Павловны. Я рассчитывала и не ошиблась, что многие пойдут посмотреть меня в «Жизели» из простого любопытства, и действительно, я собрала таким образом массу денег. Конечно, я не была такою Жизелью, как Анна Павлова, она в этой роли совершенно незаменима, но все же я имела успех у публики, которая оценила мое доброе побуждение помочь раненым. Зато поклонники Павловой, а с ними и мои личные враги, а их было у меня немало, выступили против меня. Но это меня совершенно не расстроило, я к таким маленьким уколам уже привыкла. Никто, ни Павлова, ни Карсавина, ни другая артистка, меня не затмили, не заменили за всю мою артистическую карьеру. Каждая шла своей дорогой, никто друг другу не мешал.

культура: И все-таки многие и сегодня считают, что Ваша карьера состоялась под покровительством царского двора. Сам император и два его родственника — тыл надежный...
Кшесинская: Чтобы достичь высокого положения на сцене как артистки и завоевать себе — не только в России, но и за границей — мировое положение и имя, нужно иметь гораздо больше, нежели всесильное положение, нужно иметь талант, который дается свыше, и нужно иметь то, что выдвигает артистку из ряда других на завидный для других пьедестал.

Великий князь Сергей Михайлович, с которым я подружилась с того дня, когда наследник его впервые привез ко мне, остался при мне и поддержал меня. Никогда я не испытывала к нему чувства, которое можно было бы сравнить с моим чувством к Ники, но всем своим отношением он завоевал мое сердце, и я искренне его полюбила. Тем верным другом, каким он показал себя в эти дни, он остался на всю жизнь, и в счастливые годы, и в дни революции и испытаний.

Великого князя Андрея Владимировича я увидела на обеде в 1900 году, и он произвел на меня сразу в этот первый вечер громадное впечатление: он был удивительно красив и очень застенчив, что его вовсе не портило, напротив. С этого дня в мое сердце закралось сразу чувство, которого я давно не испытывала; это был уже не пустой флирт... Со дня моей первой встречи с великим князем Андреем Владимировичем мы все чаще и чаще стали встречаться, и наши чувства друг к другу скоро перешли в сильное взаимное влечение. Я начала опять вести дневник, который после разлуки с Ники забросила, — и снова стала заносить в него все свои душевные переживания. Мною овладело чувство, какое овладело при встрече с Ники. Но я уже не была, как тогда, наивной барышней, я была теперь женщиной, испытавшей и горе, и радости в жизни. Я влюблялась все больше и больше. Наша прекрасная драматическая артистка Мария Потоцкая, которая была моим большим другом, дразнила меня: «С каких это пор ты стала увлекаться мальчиками?» Он, правда, был моложе меня на шесть лет. Андрея, когда он отпускал бороду, многие принимали за государя. Действительно, сходство было.

культура: Вы встречались тайно и скрывали свои отношения. Почему?
Кшесинская: Андрей был еще очень молод и не мог действовать, как он хотел бы. Да и я должна была соблюдать некоторую осторожность и не хотела ни его подвергать каким-либо семейным неприятностям, ни сама давать повод к разным сплетням. Осенью 1901 года мы решили с Андреем прокатиться по Италии, которую он еще совсем не знал, а меня туда тянуло, как всегда. Мы решили встретиться в Венеции. По возвращении я почувствовала себя нехорошо, пригласила врача, который, осмотрев меня, заявил, что я в самом первом периоде беременности. С одной стороны, это известие было для меня большой радостью, а с другой стороны, я была в недоумении, как мне следует поступить.

культура: Факт невероятный: Вы танцевали на шестом месяце беременности в «Дон Кихоте».
Кшесинская: Я продолжала танцевать, как и предполагала, до февраля месяца. По моим танцам и даже фигуре это совершенно не было заметно. В балете «Дон Кихот» танцевала классическую вариацию на пуантах с кастаньетами, танцевала с темпераментом в невероятно быстром темпе. Делала много пируэтов и имела большой успех.

У меня родился сын, это было рано утром 18 июня. Я проболела с высокой температурой, но так как я была сильная и здоровая по натуре, то сравнительно скоро стала поправляться. Когда я несколько окрепла после родов и силы восстановились, у меня был тяжелый разговор с великим князем Сергеем Михайловичем. Он отлично знал, что не он отец моего ребенка, но настолько меня любил и так был привязан ко мне, что простил меня и решился остаться при мне как добрый друг. Я так обожала Андрея, что не отдавала себе отчета, как я виновата была перед Сергеем Михайловичем.

Через два месяца я уже могла танцевать в Петергофе на парадном спектакле. В моей домашней жизни я была очень счастлива: у меня был сын, которого я обожала, я любила Андрея, и он меня любил, в них двух была вся моя жизнь. Сергей вел себя бесконечно трогательно, к ребенку относился как к своему и продолжал меня очень баловать. Покуда Вова был маленьким, он был прописан в моем паспорте, но ему становилось почти что десять лет, и я обратилась к государю с просьбой о даровании моему сыну моей родовой фамилии Красинских. Государь сразу же исполнил мою просьбу и даровал также Вове и потомственное дворянство.

культура: Как строился Ваш знаменитый особняк?
Кшесинская: Весною 1906 года состоялась закладка моего нового дома. Мысль построить себе более удобный и обширный дом возникла у меня после рождения сына. Покинуть свой старый, подаренный мне Ники, было очень тяжело. План я заказала известному в Петербурге архитектору Александру фон Гогену и ему же поручила постройку. Мы вместе обсуждали  расположение комнат. Внутреннюю отделку я наметила сама. Зал выдержан в стиле русского ампира, маленький угловой салон — в стиле Людовика XVI, спальню и уборную заказала в английском стиле, с белой мебелью и кретоном на стенах. Столовая и соседний с нею салон были в стиле модерн. Больше всего я гордилась хозяйственной частью дома. Я считала, что нельзя требовать от прислуги хорошей службы, если она плохо помещена. У моей прислуги были прекрасные, светлые комнаты, скромно, но с комфортом обставленные. При доме был свой ледник и специальная холодная кладовая для сухих продуктов. Были и две гардеробные комнаты, имелась полная опись под номером всего того, что в них находилось, дубликат которой я держала у себя. По этим спискам я могла всегда послать кого-нибудь привезти мне все, что было мне необходимо, это часто приходилось делать, когда я жила на даче, а костюмы были нужны в Красном Селе. Я указывала только номер шкапа и номера требуемых костюмов и относящихся к ним предметов. Был, конечно, винный погреб. Он был наполнен чудными винами, которые Андрей для меня с особой любовью выбирал, и был устроен так, что я могла в нем давать ужины после спектаклей для любителей хороших вин. В погребе был и специальный шкап — со стаканами для каждого сорта вина.

При доме, во втором дворе, были прачечная, сараи для экипажа и автомобилей, коровник для коровы, которую приводили с дачи в город, чтобы сын имел всегда хорошее и свежее молоко. Кроме того, была толстая свинья, любимица Вовы. В самом доме жила козочка, которая выступала со мною в «Эсмеральде». Еще был мой любимый фоксик Джиби, неразлучный друг. Проходя мимо моего сада, можно было видеть гуляющих вместе козочку, свинью и фоксика.

культура: Почему именно Ваш дом облюбовали большевики?
Кшесинская: Из углового окна хорошо виден Троицкий мост и набережная, что им было важно, они готовились к новому перевороту, хотели удержать за собою удобное место для наблюдения за мостом и для возможного его обстрела.

культура: Вы скитались по чужим углам и решили отправиться к Андрею Владимировичу в Кисловодск. Понимали ли, что больше в Петербург не вернетесь?
Кшесинская: Не осталось больше ничего своего, нет ни дома, ни вещей, но другим было еще хуже. Безопасность сына и стремление поскорее увидеть Андрея заставили меня принять окончательное решение ехать в Кисловодск, выждать там освобождение моего дома, а потом вернуться обратно в Петербург.

Когда до нас дошли известия о большевистском перевороте и в связи с этим о первых мерах, принятых ими, — конфискация банков, сейфов и всего имущества «буржуев», отобранного правительством, — мы поняли, что в один день мы все стали нищими. Погибла моя надежда получить обратно свой дом. В феврале 1920 года мы покинули Русскую землю, так как перешли на итальянский пароход, хотя еще оставались в пределах русских вод.

культура: Жизнь в эмиграции началась с Вашего бракосочетания?
Кшесинская: Я возвратилась в мою дорогую виллу «Алам» в Кап-д’Ай после шести лет отсутствия. Приехала без гроша, пришлось сразу заложить виллу. Кроме двух старых платьев, ничего больше у меня не было, не говоря уж о моем сыне, который буквально нигде показаться не мог.

Мы часто обсуждали с Андреем вопрос о нашем браке. Думали не только о собственном счастье, но и главным образом о положении Вовы, который в силу нашего брака становился бы законным сыном Андрея. Решили ни в коем случае не вступать в брак без разрешения главы Императорского Дома великого князя Кирилла Владимировича. Он и великая княгиня Виктория Федоровна ничего не имели против нашей свадьбы и никогда не сожалели, что дали свое согласие. Решили венчаться в каннской русской церкви. В день свадьбы Андрей записал в своем дневнике: «...Наконец сбылась моя мечта — я очень счастлив».

В ноябре 1925 года я приняла православие, на Пасху следующего года впервые говела и причащалась вместе с Андреем и Вовой. Я была счастлива.

Хотя по рождению я была католичкою, православная вера мне всегда была близка, так как я не только часто посещала русские храмы, но и училась Закону Божиему у священника театрального училища отца Пигулевского, который впоследствии учил также и Вову. Я была глубоко верующей с самого детства и осталась такой же до сих пор.

культура: Во Франции у Вас гостили Дягилев, Лифарь, Павлова, Карсавина. Не вспомните о них?
Кшесинская: В 1926 году, в Пасхальную ночь, я пригласила Дягилева, Корибут-Кубитовича и многих артистов. Все собрались у меня, откуда поехали в заказанных мною автокарах в Ниццу в собор и после заутрени вернулись разговляться ко мне на виллу, где был приготовлен стол с пасхами, куличами, крашеными яйцами, окороками и всякими другими яствами. После ужина стали танцевать. Сережа Лифарь, выпив за ужином, начал ухаживать за Тамарой Карсавиной, что очень не понравилось Дягилеву, и он положил этому конец, сказав: «Молодой человек, вы, кажется, слишком развеселились, пора домой», и они оба уехали в Монте-Карло.

В один из первых своих приездов в Париж мне посчастливилось снова встретиться с Анной Павловой на одном благотворительном вечере. Она танцевала свои очаровательные маленькие вещицы. После представления я пошла ее поцеловать, и мы бросились друг другу в объятия. После этой нашей первой встречи в эмиграции Анна Павлова приехала в Монте-Карло и часто бывала у меня на вилле, к завтраку или к обеду. Мы чудно проводили с ней время.

культура: А почему Вы переехали в Париж?
Кшесинская: С первого дня нашей эмигрантской жизни вопрос о хлебе насущном нас очень тревожил. Мы все выехали совершенно нищими, потеряв в России все, что имели. Первое время, заложив мою виллу, мы могли немного обернуться. После кончины великой княгини Марии Павловны Андрей получил свою долю драгоценностей, но благоприятное время для ликвидации камней было упущено, и вырученная сумма оказалась гораздо ниже прежней оценки, и из этого пришлось еще выплатить наследственную пошлину.

Я решила открыть в Париже студию танцев, чтобы попытаться этим способом обеспечить нам всем кусок хлеба. Что я умела хорошо танцевать, я знала, но сумею ли я преподавать танцы другим, я несколько сомневалась в этом. Но выбора не было, надо было на это решиться. В 1928 году я поехала с Андреем в Париж подыскать помещение для себя и для студии. Конечно, весна — время для открытия неудачное, учебный сезон был на исходе, и все, кто учился танцам, занимались в других студиях. В этот первый период, с апреля по июль, учениц поступило мало. Но зато это дало мне возможность проверить. Я убедилась, что справлюсь, и даже хорошо справлюсь, и уже с полной уверенностью готовилась к началу осеннего сезона, когда я ожидала наплыва новых учениц. Число учениц стало быстро увеличиваться, хотя я никакой рекламы не делала. Ученицы отлично меня понимали, схватывали то, что я от них требовала, и я почувствовала, что владею классом как самых маленьких, начинающих, так и более старших. Особенно увлекательно было заниматься с начинающими, видеть, как они через месяц-другой уже свободно делают все, чему я их научила. Каждый сезон увеличивал число моих учениц, и в сезоны 1933/34 и 1934/35 годов оно достигло более ста учениц.

культура: Что Вы скажете о современном балете?
Кшесинская: К сожалению, теперь артистки стали забывать в угоду бешеной технике, что техника без души и сердца — мертвое искусство, смотришь и удивляешься, до чего можно дойти, но душе и сердцу это ничего не говорит.

Большая заслуга в том, что в России, как нигде, сумели примирить и, я бы сказала, сочетать технику и искусство.

По воспоминаниям и дневникам Матильды Кшесинской, беседам балерины с коллегами и хореографами