PRO&CONTRA

18.05.2017

19 мая — 95 лет со дня создания Всесоюзной пионерской организации. О необходимости возродить ее опыт говорят постоянно, однако пока все попытки оказываются тщетными.

За жизнью жизнь

От папы мне досталась книжная серия «Библиотека пионера»: 12 томов в твердых обложках оранжевого цвета с черно-белыми иллюстрациями (скромное первое издание). Недавно в Сети спорили: мол, «так глупо давать читать детям то же, что составляло часть нашего детства: это давно не актуально, не о сложной современности». А я неожиданно подумала о том, что стоило бы принести со старой квартиры детям эти книги. За вычетом нескольких совсем конъюнктурных произведений эти романы и повести — объективно хорошая литература, написанная для детей. Про 20-е, 30-е, годы до войны, о войне и послевоенном времени.

Книги ведь не про Гайдара и комсомольцев, но о школьниках, державших спину прямо в дни бомбежек Москвы осенью 41-го года. Есть там и повесть о семье, в которой умерла мать (так случается, и не нужно делать вид, что родители бессмертны) и 13-летней старшей сестре пришлось взять на себя заботу о младших, и дачные зарисовки той эпохи, когда в Черемушки ездили «за город, в лес», рассказы о ребятах, живущих в тайге за Уралом, на Дальнем Востоке и в Средней Азии, и знаменитое «Честное слово» Леонида Пантелеева. А как трогательно описаны Николаем Носовым подвиги «Вити Малеева в школе и дома», который воспитывает силу воли и борется с двойкой по математике.

В огромной стране под названием СССР была жизнь, которую мои дети плохо себе представляют. Ее логику даже я с трудом могу им объяснить. Ведь сама я никогда не повязывала красный галстук. Октябренком еще удалось стать, а в пионеры перестали принимать ровно в тот год, когда я была в 4-м классе — это было начало 90-х, ничего не поделаешь, в стране творились вещи и пострашнее.

Пионером быть хотелось — я, как и все, росшие в те годы, была воспитана на романтике ночных костров, походов, песен, «Артека». На моих глазах пропадали пионерлагеря: ненужные государству территории с корпусами остались, часто они были золотым активом. Наш росатомовский ведомственный лагерь, построенный накануне, в 80-е, с любовью и размахом, в спешном порядке перекраивали в базу отдыха: каждое лето мы ездили туда, и я потерянно бродила среди артефактов ушедшего мира — мозаичное панно на входе, амфитеатр с деревянными скамейками вокруг костровой, специально оборудованный плац под линейки, пионерская комната, стыдливо переименованная в «игровую». А по проведенному в корпуса кабельному ТВ крутили по утрам «Том и Джерри», по вечерам шли якобы крутые американские боевики, а на дискотеке не смолкал тогдашний хит «Американ бой».

Все случилось слишком быстро. Как будто выкинул человек свой когда-то заветный значок, и никакого прошлого у него не стало. Но жизнь взяла свое, забвение удалось победить, пусть и не до конца. Не прошло десяти лет, и пионерлагерь воспрял. Не возродился, конечно: но как будто больной пошел на поправку — вчера встать не мог, а сегодня уже чуть-чуть, но ходит по палате. Заброшенные корпуса заполнялись детьми, и из небытия — кто бы мог подумать — возникали забытые слова «отряды» и «вожатые». 

Страшно прозвучит для всех борцов с Советским Союзом, но там было интересно и очень по-свойски: ежедневные конкурсы, соревнования, вечерние концерты. Мне очень всего этого недоставало. «Пионерский» возраст — 9–14 лет — он очень ясный: детям нужна хоть какая-то организация, структура, иерархия. Будучи выброшенным в никуда отпрысками 90-х (пусть и внешне — очень благополучными), мы все это очень остро ощущали и все время пытались своими силами организовать то летнюю площадку во дворе, то очередную вариацию «Тимура и его команды».

Теперь, когда у меня самой сыновья и дочери, я думаю, что пионерское движение — не столько об идеологии, сколько о школьниках, о сложном диалоге с ними. Кажется, будто бы можно вечными заигрываниями, обманом, поддавками, покупкой дружбы добиться любви и понимания, но ничего не выходит без того, чтобы взрослые оставались взрослыми, а старшие были примером.

В прошлом году помогала детям делать презентацию о пионерах-героях Великой Отечественной. Это раньше про Валю Котика знал каждый, а теперь — нужно говорить отдельно. Пыталась рассказать им, как могла, о непростом времени и о том, что ребятам тогда было столько же, сколько и моим сейчас. Больше всего запомнилась история девочки Нади Богдановой, которую казнили два раза и считали погибшей даже боевые друзья а она выжила и спустя 15 лет услышала, как командир вспоминает о ней по радио...

В этом году наследники попросили летом взять им путевку в лагерь.

А еще они мечтают поехать в «Артек». Жизнь продолжается, и гаджеты, информационная эпоха, отсутствие большой идеи не сделали ребят и девочек другими. Они все те же.

Наталья Андросенко, публицист

Павлик и Зевс

В детстве, когда все мальчики мечтали стать космонавтами, а девочки — киноактрисами, я желал лишь одного: быть пионером-героем и погибнуть на площади.

Уж не знаю, чего тут было больше — врожденного жертвенного нарциссизма или восприимчивости к пропаганде, но факт остается фактом: мне хотелось подвига. Мы биографии пионеров-героев проходили в школе. Про Орленка пели со сцены. И слова казались прекрасными: «Орленок, орленок, взлети выше солнца...» Какая на самом деле сейчас разница, что Орленок никогда не был пионером.

За окном медленно текли глухие семидесятые годы, а перед глазами стояли они: Павлик Морозов, Коля Мяготин, Леня Голиков. Я и сегодня ими восхищаюсь.

В какой-то книге в детстве я прочел, как умирал один маленький король. Его приговорили к смерти на площади перед огромным стечением народа. «Можно выполнить только одну мою просьбу?» — обратился несчастный к приговорившим его. «Какую?» — поинтересовались те. «Замените эти тяжелые кандалы легкими серебряными цепочками. Я совершенно измучен, мне будет трудно идти к месту казни». Желание исполнили. Когда юноша вышел на эшафот, легкие серебряные цепочки зазвенели на ветру, и он сам стоял, стройный, вытянувшийся и светлый, в легкой рубашке апаш, на грубом дощатом помосте, где ему предстояло погибнуть, — и в этом была его победа.

Понятно, что настоящие пионеры-герои, комсомольцы и просто беспартийные школьники уходили из жизни не так. Они умирали грязно и некрасиво. Осев на сухую сентябрьскую траву не под взглядом любящей матери — но родственника-убийцы. И рубашка палача пахла чем-то привычно тяжелым и кислым. Павлика Морозова убили в лесу в сентябре 1932-го кулаки, среди которых были родной дед и двоюродный брат мальчика.

На что это похоже? Большая история. Древнегреческая трагедия. Мифы Эллады. 

Кронос тоже должен был сжирать своих детей, едва они рождались. А что ему еще делать? Все же помнят о предсказании, что он будет свергнут собственным сыном. Но обманула революция Кроноса-кулака: вместо новорожденного Зевса она завернула в пеленку камень, который тот в слепой ярости и проглотил. А сам Зевс рос в укромном месте, пил козье молоко, ел ягоды. Потом вырос и отомстил. Низверг отца в преисподнюю. После чего стал единовластным хозяином Олимпа и даже учредил в честь своей победы Олимпийские игры. В сущности, Зевс — это и есть Павлик Морозов. На старый лад. Только в нашем революционном случае он неожиданно проиграл. Кронос отказался есть камень в пеленке.

Это все дико и страшно, однако настоящий подвиг всегда пахнет хтоническим ужасом. Вспомним, как Христос сказал: «...Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее». Про близость евангельского контекста и коммунистического — лишь ленивый не уточнял. Я повторю еще раз. Павлик Морозов являлся подобием нового святого. Странным, вымороченным, извращенным. 

Затем всей этой чудовищной роскоши на смену пришли стиляги, иные взгляды, другие мелодии. Владимир Мартынов в книге «Конец времени композиторов» справедливо пишет о том, что раньше, в ту эпоху, которая пионерам вровень, была музыка надмирная (молитва-камлание-заговор), а потом она рассыпалась в личную музычку, ерунду, потеряв способность изменять и объяснять сущее. И теперь мы живем в мире, в котором беззастенчиво, но зато честно объявлено о смерти Бога и крушении Космоса.

Чего уж удивляться тому, что простые пионеры-герои переоделись в брюки-дудочки, попугайские пиджаки и вспрыснулись «Шипром», а их девочки стали пахнуть не войной, а «Красной Москвой»?

— Мы все погибли, — говорят нам герои былых времен. — Обратились в прах. Рассыпались утаенным от колхозного начальства зерном.

Но как же хорошо, что больше не надо доносить на собственного отца и отсылать с помощью доблестных чекистов его в лагерь лишь по той причине, что он кулак и не любит алый галстук. Красный петух ему понятен, пылающий над деревней закат тоже, а вот эта тряпочка, разорвавшая их семейный уклад пополам, — нет. Так пусть же больше не будет ни кулаков, ни пионеров, ни героев, ни Зевса, ни Кроноса, ни надмирной музыки сфер. А только личное, честное, справедливое к себе и другим существование, в котором мы найдем новый смысл и новый ад.

И если для этого дивного нового мира нужно принести жертву — давайте ею стану я. Я готов. Но с одним условием: пусть на мне будут звенящие от ветра серебряные легкие цепочки вместо кандалов. И, разумеется, при большом стечении народа. Вдруг кто-то средь него заплачет обо мне, раз о пионерах теперь, спустя 95 лет после основания всесоюзной организации, горевать некому.

Дмитрий Воденников, поэт