Елена ФЕДОРЕНКО

26.04.2017

4 мая на исторической сцене ГАБТа будут чествовать народного артиста СССР Михаила Лавровского, отметившего 75-летие. Он из плеяды блистательных танцовщиков, составивших славу Большому балету, не меркнущую и сегодня.

Эталонными принято считать образы, созданные Лавровским в «Спартаке» и «Жизели», «Золушке» и «Пламени Парижа». В его танце естественно сочетались возвышенная романтика и подчеркнуто мужской героический пафос. С конца 70-х Михаил Леонидович преподает, ставит спектакли в крупнейших театрах России и за рубежом, возобновляет балеты знаменитого отца — выдающегося хореографа Леонида Лавровского. В разгар репетиций творческого вечера с виновником торжества встретилась корреспондент «Культуры».

культура: Ваш юбилей пришелся на осень. Почему праздничный концерт состоится спустя полгода? 
Лавровский: Театр хотел отметить мою круглую дату вовремя. Но не могу я просто сидеть в ложе и принимать поздравления. У меня есть спектакли, и, может быть, они далеко не всем нравятся, я же не Фокин и не Григорович, но раз уж они есть, то должны встречаться со зрителями. Вот я и сказал руководству: «Давайте я их восстановлю». На это понадобилось время.

культура: Конечно, подразумеваете «Фантазию на тему Казановы» на музыку Моцарта и «Нижинского» на музыку Рахманинова. Что еще будет в программе?
Лавровский: Кроме одноактных «Казановы» и «Нижинского», готовим два фрагмента. Первый — из спектакля «Русская балерина», который мы делали вместе с Тонино Гуэррой по его маленькой зарисовке. Он человек феноменальный, легкий, оптимист, как-то стремительно импровизировал, придумывая драматургические коллизии, и писал мудрые сценарии. По поводу «Русской балерины» у нас возникло расхождение. Для меня всегда важна история, а Тонино считал, что конкретный сюжет я вытягиваю напрасно. Однажды он задумался и произнес: «Просто ты человек другого поколения. Я понял, что такое счастье, после войны: сидишь в открытом кафе под синим небом, пьешь кофе и знаешь, что не придется пригибаться и прятаться — воздушной тревоги не будет. В этом спокойствии есть блаженство и наслаждение, даже если вокруг ничего не происходит». Если мне удастся, то в память Тонино я поставлю этот спектакль полностью, а пока покажем только отрывок.

Второй фрагмент подготовил мой сын Леонид Лавровский — из оперы-балета «Амок» по новелле Цвейга. Материал достаточно сложный — о превратностях жизни, с философскими размышлениями человека о самом сокровенном — о том, что трудно передать без слов, а их в нашем искусстве нет. Я-то считаю, что танцам подвластны только эмоции, мы и выбрали эпизод, понятный через пластику. В финале вечера — гран па-де-де из балета «Дон Кихот» Минкуса: это классика, и она лицо нашего театра.

культура: А чем Вас привлекла личность Казановы?
Лавровский: Своей неординарностью и сильным характером. Человек жил на грани нервного срыва, растратил себя в общем-то впустую. Меня привлекли авантюризм и азарт. По-моему, я прочитал о Казанове все, включая его мемуары. Немало фальсификаций, что-то придумано или обернулось легендами. Для меня же он из породы людей, которых не воспринимают в их нормальном естестве. И чтобы стать заметными, они объявляют себя колдунами, знахарями или сексуальными маньяками. 

культура: Нижинский ведь тоже герой неординарный?
Лавровский: Нижинский — гений, первый, кто поразил целый мир своим танцем, показал, что искусство хореографии — не одна красота поз и движений, а большое духовное откровение. Правда, отец рассказывал еще об одном потрясающем танцовщике — Петре Владимирове, что был несколькими годами младше Вацлава и в «Русских сезонах» Дягилева унаследовал его партии. Но именно Нижинский — начало нашего совершенства. Потом появились такие гении, как Чабукиани, Ермолаев, Мессерер, Сергеев, Каплан, позже — плеяда блистательных артистов 1960–1970-х годов. Мне хотелось оживить легенду и показать, что творческое дарование такого масштаба, как Нижинский, не попадает в обычные рамки, и избранник — прежде всего мученик. 

культура: Порадуете своим появлением на сцене?
Лавровский: Еле хожу, через боль, но планирую выйти в «Нижинском» в роли Дягилева вместе с молодыми талантливыми артистами. Титульную партию исполнит Иван Васильев, Ромолу Нижинскую — его супруга Мария Виноградова.

культура: А что за историю о русской балерине придумал Гуэрра?
Лавровский: Женщина в возрасте около девяноста лет возвращается домой из школы, где преподает танцы. За ней тенью следует молодой незнакомец, пораженный ее стройной фигурой. Она бросается домой бегом. Заперев за собой дверь, рассказывает младшей дочери: «Невероятно, но какой-то юноша преследовал меня, возможно, принял за молодую, и мне не захотелось, чтобы он увидел мое лицо, обманулся в своих представлениях. Он и сейчас под нашими окнами». Дочь взглянула на улицу и увидела старика, который стоял, задрав голову кверху. Вот такой странный рассказ, характерный для Гуэрры. Я, конечно, добавил конкретики. Дама — русская балерина, вспоминает  Россию, ее преследуют мысли: права ли она была, что уехала, или стоило остаться? Потом в кафе на нее смотрит молодой парень, приглашает на танго. Танцуя, она прячет лицо, чтобы не выдать возраст.

культура: Он так и не увидит ее глаз?
Лавровский: Она вынуждена будет уступить ему и открыться. А вот что будет дальше — не скажу. Сами увидите.

культура: Как получилось, что псевдоним стал фамилией для всей Вашей семьи?
Лавровский: По паспорту я первый Лавровский. Фамилия отца — Иванов, она так и осталась во всех документах, хотя мир его знал как Лавровского. Взять псевдоним ему посоветовала первая жена, немка, удивительная женщина, замечательная артистка балета и педагог, основатель Пермского хореографического училища Екатерина Николаевна Гейденрейх. Папа рассказывал, как она его, парня из чухонской деревни, что под Ленинградом, образовывала, вводила в круг людей искусства. Однажды он познакомился и подружился с польским художником Лавровски, которого позже расстреляли. Тогда папа взял его фамилию, добавив к окончанию «й». Псевдоним предотвратил возможную путаницу — в Мариинском театре служил замечательный хореограф и педагог Лев Иванов, соратник Мариуса Петипа, известный по постановке знаменитого белого акта в «Лебедином озере».

культура: Памятно впечатление студенческих лет, когда посчастливилось видеть класс Асафа Мессерера. Вы стояли по центру станка и вдруг сняли футболку, сделали на ней несколько дырок, вновь надели и приступили к уроку. 
Лавровский: Да, я рвал одежду, в которой занимался. Когда меня что-то замыкает, сковывает, обтягивает, я так делаю, чтобы почувствовать себя свободным. Очень хотел носить мамин браслет как память о самом святом и дорогом человеке, но мне становится плохо, начинает болеть рука — не могу. Наверное, это проявление какой-то странной болезни.

культура: Вы артист темпераментный, человек бескомпромиссный. Это от мамы, замечательной балерины Елены Чикваидзе? Отцу ведь были присущи выдержка и терпеливый нрав.
Лавровский: Мама отличалась категоричностью: «Надо, значит, надо. Хочешь танцевать? Работай и не жалуйся» — эти слова слышал часто. Приходила в театр и после первого действия говорила: «Это бездарно, пора домой». Не знала полутонов: или плохо, или хорошо. Конечно, моя эмоциональность — от нее. Она сама, ее мама, моя бабушка, грузинские родственники играли важную роль в моем детстве. Родители часто уезжали на гастроли, а когда мне исполнилось девять лет, расстались. Мама — из грузинского княжеского рода, хотя в ней текла и русская кровь. Папа — русский, конечно, но возможны и эстонские примеси в чухонской деревне. Во мне много грузинского, обожаю Грузию, жил там подолгу. Безумно люблю Россию, русские песни пробирают до слез. Но по проявлениям нрава я азиат, и сделать с собой ничего не могу. Когда приезжаю в Казахстан или Туркмению, я в своей тарелке. Меня многое может долго не волновать, но если что-то задевает, то страшно раздражаюсь. 

культура: Так было и на сцене. Ваши легендарные роли: Альберт в романтической «Жизели» и героический Спартак — противоположности. 
Лавровский: Вообще, если нет романтики, то грош цена всем проявлениям человеческих страстей — и в литературе, и в театре, и в жизни. А уж балет без романтики и подавно существовать не может. И Альберт, и Спартак — романтические персонажи. Оба трагические, только в «Жизели» больше лирики, а в «Спартаке» — откровенной героики. Третья моя любимая роль — Принц в «Золушке». Замечательная балерина Раиса Стручкова пригласила стать ее партнером. С этим спектаклем связан первый зарубежный успех в Лондоне на гастролях 1963 года. Тогда отец написал на программке: «Дорогой сын, поздравляю тебя с признанием у лондонцев и огромным успехом! Все пред тобой открыто, и все зависит от тебя. Трудись и учись владеть собою. Целую, обнимаю, поздравляю! Твой отец и руководитель». Конечно, моя любовь к этой роли связана с гастрольными воспоминаниями, но она мне очень подходила, мне удобно было ее танцевать. После Раисы Степановны моей Золушкой стала очаровательная Катенька Максимова.

культура: Уже давно и постоянно говорится о том, что Большому театру для развития просто необходима современная хореография. Лет десять назад, в момент обострения дискуссий на эту тему, Вы упрямо утверждали, что у главного театра страны — иное лицо. Как сейчас? 
Лавровский: Не изменил своего мнения. Раньше театров современного танца не существовало или это были редкие крошечные труппы. Сейчас подобных коллективов немало, и развивать новые течения — их прямое назначение. В Большом — свой путь. Чем мы покорили весь мир? Мастерством и неповторимыми образами каждого спектакля. На сцене Большого нужно уметь петь и танцевать по-настоящему — если написано верхнее «до», то надо чисто взять эту ноту, а в балете выполнять все поставленные движения безукоризненно. 

Хотите нового? Пожалуйста. Но в процентном соотношении к классическому репертуару и — на Новой сцене. Мы, к сожалению, разучиваемся по-настоящему танцевать классику. А раньше, в отличие от большинства западных трупп, лелеяли стиль каждого спектакля: «Лебединое озеро» отличалось от «Дон Кихота», «Щелкунчик» от «Спящей красавицы». Потому выше русского театра никакого другого на свете не существовало. Конечно, бегать босиком по сцене гораздо проще, но надо уметь блестяще исполнять классику. Не нравится? Трудно? Нет желания? Переходите в другой театр, только не разрушайте нашу историю, не забывайте, что существуют неоспоримые раритеты и к ним надо относиться бережно, иначе они исчезнут. Не все это понимают. 

культура: Вас не смущают наивные сюжеты балетных сказок?
Лавровский: Ничуть. Мне нравится в классике торжество совершенного движения. Огорчает другое, когда танцовщики исполняют слишком нежно, а балерины — с недамской мощью. Мне близко чистое искусство, где женщина — женственна, а мужчина — мужествен. И никак иначе.

культура: Сейчас в репертуаре целый блок балетов Юрия Григоровича. Это классика?
Лавровский: Григорович — великий хореограф. Он создал новое, но сохранил старое в идеальном состоянии, мы приобрели замечательные спектакли, но не потеряли азы, в чем наша сила. Безусловно, его балеты — наше наследие. 

культура: Как можете объяснить феномен «золотого века» исполнительского искусства, появление плеяды ярчайших талантов, куда входили и Вы? 
Лавровский: Может быть, то был Божий промысел или космическое провидение. Васильев, Лиепа, Фадеечев, Владимиров, Нуреев, Барышников, Бланков, Викулов. А женщины? Уланова, Плисецкая, Стручкова, Бессмертнова, Максимова, Сорокина, Семеняка. Грандиозные созвездия. Кстати, такая же лавина талантов была на оперной и драматической сцене, в кино и на эстраде. Сочинения писателей и композиторов могут зазвучать спустя десятилетия и даже века, а у актеров — иной отсчет: только сейчас. И для того чтобы стать великим, танцовщик должен быть не просто хорош, а чуть опережать свое время. 

культура: Вы имеете в виду технику?
Лавровский: Нет, техника — это школа, без нее надо отдыхать дома, а не на сцену выходить. Главное — манера исполнения, нюансы пластики, эмоциональная насыщенность. Владимир Васильев показал новое решение Базиля в «Дон Кихоте», и весь мир подхватил. Красс Мариса Лиепы — шедевр, откровение, высшее выражение духа Римской империи. Юрий Владимиров — один из самых талантливых танцовщиков нашей поры, в «Весне священной», блистательно поставленной Касаткиной с Василёвым, передавал сам дух, суть скифской культуры. Так феноменально владеть профессией сложно, воплощать современные опусы гораздо проще. 

культура: Изменился ли менталитет, характер артиста? 
Лавровский: Мы были настроены на борьбу. Как в спорте: взял высоту — чемпион, не взял — до свидания, проиграл бой на ринге — поздравлений быть не может. В балете сейчас можно облегчить хореографию и даже упасть лицом на пол, но тебе дадут премию и похвалят, если за твоей спиной кто-то есть. Многое, слишком многое решают связи и вкусовщина. Поэтому некоторые артисты, скажем, так опасаются Лондона, где не имеют значения фамилии, имена, происхождение. Исполнил роль плохо — так и напишут, в лучшем случае скажут: замечательный танцовщик, но спектакль станцевал скверно.

культура: Только Лондон, по-Вашему, объективен и строг?
Лавровский: Эту проблему я не изучал, но, думаю, что из центров культуры он самый яркий пример. Помню один из первых балетных конкурсов, среди участников — Барышников и еще один танцовщик, не буду называть его имя, хороший, но сильно уступавший Мише. В жюри — знаменитая американка, и она ставит своему фавориту максимальные 12 баллов, Барышникову — всего шесть, хотя танцевал блистательно. Я спросил, почему? Она отвечает: «А мне нравится, он ходит красиво». Ну что тут доказывать?

культура: То есть Вы относите балет к искусству, где есть четкие критерии, и они важнее субъективных вкусов?
Лавровский:  Разумеется. Тем более на конкурсах. Исполнил технически лучше всех — победа. И неважно, кто ты — брюнет или блондин, представляешь труппу с историей или недавно организованную. 

Многое не устраивает меня в дне сегодняшнем — Вы же спрашивали о молодых. Напрасно смущают их, поселяют сомнения в юные души, задавая вопросы: «зачем ты живешь?», будоража смыслом веры и философскими рассуждениями. Все эти вопросы надо решать деликатно, а не огульно. Ответы были по силам Достоевскому и Толстому — их книги и надо читать, но не толкать молодежь в дебри самостоятельных и скороспелых суждений. И так многое непонятно в жизни и ее смыслах. Один Господь Бог все знает, а человек всю жизнь идет дорогой познаний. Просто живи и веруй. Надейся, работай, совершенствуй мастерство в профессии, радуйся дружбе, женщинам. Ничуть не жалею, что любил жизнь во всех ее проявлениях. Быстро все проходит, увы. Гениальна фраза Федора Михайловича: «...красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы — сердца людей». Много сейчас всего от нечистой силы.

культура: Не знала, что Вы философ. Умеете перелистывать страницу или мысленно обращаетесь к годам молодости?
Лавровский: Всегда старался идти вперед, но все же по сути я ретроград и консерватор. Не подвержен модной формуле, что все надо менять. Менять надо плохое, а хорошее — не стоит. Это гораздо сложнее. Как сказал Ремарк, то, что примешь близко к сердцу, «хочешь удержать. А удержать нельзя ничего».

культура: Но Вы же принимаете все близко к сердцу?
Лавровский: Что я? Уже старик. Надо дожить, заботиться о семье, помочь ученикам, подготовить вечер.

культура: Грустно завершаем разговор. Что бы Вы предпочли: пойти на премьеру или посидеть дома?
Лавровский: Предпочту в тишине почитать Евангелие или философские книги — сейчас мне они очень интересны. Хотя до конца понять их невозможно, ломаешь голову, но я стараюсь. На премьеру не пойду, я не театрал.

культура: Сын — режиссер, а Вы не театрал...
Лавровский: Леонид в дедушку пошел, у него дар, который передается через поколение. Он любит театр — так, как любил мой отец. Я же во всем предпочитаю победы. Неважно, где они — на ринге, ковре или сцене. Если услышу, что поставлен потрясающий спектакль или появился новый феноменальный актер, то, конечно, быстро соберусь. А просто так ходить и смотреть среднестатистическое искусство — нет, увольте.

Фото на анонсе: operann.ru