Екатерина САЖНЕВА, Брянская область

29.03.2016

В 1986-м самая страшная техногенная катастрофа ХХ века — авария на Чернобыльской АЭС — затронула три советские республики. Спустя почти тридцать лет «Культура» решила напомнить о том, как встретил и пережил трагедию наиболее пострадавший от радиации российский регион — Брянская область. 

Зоной отчуждения, где не должна больше ступать нога человека, определили ряд брянских населенных пунктов. Дома сравняли с землей, забили домашний скот, увезли людей... Трагедия страны перекликалась с многочисленными личными драмами. Красная Гора, Барсуки, Заборье, Нижняя Мельница — сегодня эти точки остались лишь на старых картах. Да несколькими строчками пестрят в биографиях тех, кто лично участвовал в ликвидации чернобыльских последствий.

Пусть всегда будет Мирный

...Гордеевский район, поселок Мирный. В детском садике тихий час. Дианы, Саввы, Ангелины. На двери в спальню висит список редких имен: никакое не повторяется. В 1986-м в моде были Кати, Наташи, Сережи. Четыре Тани и пять Саш на класс. Зато — один за всех и все за одного. Пожалуй, это вот осознание себя не просто личностью, но и частью целого, огромного, общего позволило советским людям преодолеть последствия Чернобыля.

— Нас с малышами срочно вывезли с зараженной территории. В ночь, как в войну. Игрушки и вещи взять не разрешили. Дети совсем маленькие, без родителей. Некоторым всего-то по полтора года. Три группы, плачут, зовут мам, не успокоить никак, — вспоминает заведующая Людмила Мазуревская. — А я тоже молодая, реву. Как справиться с таким количеством ребятишек? Чем их накормить?.. 

История Мирного ведет отсчет с 1956-го, когда здесь запустили торфяные разработки. Молодежь спешила со всего Союза. Построили завод по производству топливных брикетов, создавали семьи, рожали и воспитывали детей. С утра до вечера улицы полнились счастливым народом. 26 апреля поставило крест на прежней и такой обыкновенной жизни.

— Началась паника. Ничего не было понятно. Кто хотел уехать, тот уезжал. Сильно фонило, на нашем предприятии приостановили работу до выяснения обстоятельств, — говорит Григорий Жгельский, бывший мастер. — Чтобы радиация не разлеталась дальше, огромные торфяные кучи, так называемые караваны, закрывали специальной пленкой до лучших времен.

Так эти торфяные караваны, словно неубранные кучи мусора, и остались до сих пор. Позднее сверху спустили приказ перенести завод на новое место. Создали в соседнем районе поселок-клон и тоже назвали его Мирным. Однако жизнь там не заладилась. 

Со временем область газифицировали, и торф, особенно радиоактивный, стал никому не нужен. Все поглотило болото. Сегодня «старый» Мирный — городок-призрак с населением чуть более тысячи человек. Прохожих почти не встретишь, хотя чувствуется: жители тут есть. Дороги чистые, балконы трехэтажек по весне свежевыкрашены. Работают предприятия, но лишь те, что обеспечивают существование поселка — хлебозавод, например.

К детской площадке в садике ведет дорожка из разноцветного кирпича. Желтого, зеленого, синего. Вперемешку.

— Вернуться в Мирный мы смогли после дезактивации, — продолжает Людмила Мазуревская. — Ликвидаторы отмыли крышу и стены детсада, сняли верхние слои земли, вырубили деревья, уничтожили аллею роз, посаженную специально к Первомаю, — ничего не осталось, голая пустыня. Потом на эту очищенную площадку завезли песок, однако первые годы даже трава не росла...

И все-таки местные жители надеются, что поселок рано или поздно оживет. Наверное, когда вырастут малыши с красивыми и редкими именами, мирно сопящие пока в кроватках.

Играй, гармонь

Чернобыль затронул 973 брянских населенных пункта. В соответствии с уровнем опасности их разбили на четыре особых района. Зона отчуждения, где находиться нельзя вообще. Отселения, откуда людей также массово вывозили. Дальше — зона проживания с правом на переезд. И, наконец, самая «чистая» — с льготным социально-экономическим статусом. Ее радиация едва затронула, но живущие там получили право на поддержку государства. Нынче на этих территориях остаются более трехсот тысяч человек. До трагедии было свыше полумиллиона. 

У ворот дома пенсионеров Ивана Семеновича и Валентины Александровны Боборико растут березы. Стволы обмотаны тряпицами: по ним в пластиковые бутылочки течет «свежевыжатый» сок. «Мы, бывает, по сорок банок с женой закатываем, — гордится хозяин. — Сахар почти не кладем. Немного лимонной кислоты для консервации. Да ты не бойся, попробуй».

На секунду задумавшись о том, сколько здесь рентген, выпиваю целую кружку. В Москве такого не найдешь. Холодный сок, правильный. «От одного стакана ничего не будет, — божится Иван Семенович. — Мы ведь тридцать лет его пьем, и ничего. Ягоды растим, грибочки кушаем. Кстати, тебе белых баночку не дать?»

— Когда первые бригады медиков отправились по зараженным районам, чтобы обследовать население, народу очень нравилось, что врачи о них заботятся. Шли к нам целыми семьями. Как на праздник. Гостинцы несли. Молоко, мясо от чистого сердца. А как не взять? Брали, конечно, и благодарили, — вспоминает Галина Романова, заведующая отделом радиационной и экологической медицины клинико-диагностического центра Брянской области. — Мы обычно успокаивали себя тем, что съеденное однажды в организме практически не задерживается. Но у тех, кто постоянно там живет, вредные накопления, безусловно, идут. А так, разок угоститься неопасно. И людям приятно будет. 

Радиоактивный йод распадается в течение примерно двух первых недель после аварийного выброса. Цезий хранится в почве 90 лет. Стронций — и того дольше. 

— Изначально на Брянщине природная йодная недостаточность, — напоминает Сергей Гавриленко, советник областного департамента здравоохранения. — До моря очень далеко. И вот на нашу голодную щитовидную железу вдруг выпал агрессивный йод, и она его «наелась» вдоволь. А через несколько лет — резкий всплеск раковых заболеваний. Особенно среди детей. Как раз по щитовидке.

26 апреля в 1986-м выпало на субботу. Дежурившие радиологи в Брянске сразу обнаружили, что фон зашкаливает, однако решили — просто сломались приборы... Только через несколько недель стало понятно, что произошло на самом деле. А до этого, так же, как и в облученном Киеве, брянские жители уверенно вышагивали на первомайской демонстрации, отпускали в небо шарики, сажали картошку на огородах. Тогдашний член КПСС Юрий Бобров помнит те дни очень хорошо: 

— После 1 мая меня вызвали на срочное заседание партийно-хозяйственного актива. Проводил его первый секретарь обкома Анатолий Фомич Войстроченко. «Товарищи, — сообщил он, — вражеские голоса сеют слухи о том, что в Чернобыле случилась авария...» В общем, все поняли: произошла катастрофа, но партийные органы на местах не знают, как реагировать. Хотя и молчать, видимо, было уже нельзя. Наконец, постановили провести партактивы в отдаленных районах. О чем там говорить? И тут главный коммунист области выдает: наша первоочередная сегодняшняя задача — возродить гармонь на селе! Вот об этом с людьми и разговаривайте. Если честно, я думал, что ослышался. 

Бананы, кофе, сгущенка

В местах назначения обкомовских лекторов встречали без лишних треволнений. Слухи о Чернобыле по округе ходили, но невнятные. Колорадских жуков народ боялся гораздо больше, нежели загадочной и невидимой радиации, которую старые бабки искали в огородах под лопухами. Дозиметров еще не было. Юрий Бобров выпросил один на время. Фонило сильно. Однако по молодости страх не чувствовался. До Красной Горы (как выяснится вскоре, самой зараженной точки на областной карте) от Брянска двести с лишним километров. 

— Еду и думаю: какая к лешему гармонь?! — откровенничает Бобров. — Решил пройтись по вопросам международных отношений. В размышлениях вышел из поезда и потопал пешком до автовокзала. Стояла лунная ночь. На календаре пятое мая. Только что закончился сильный ливень. Запомнились огромные блестящие лужи какого-то невероятного, неестественно зеленого цвета. Потом я узнал, что под влиянием радиоактивного заражения из листьев вымылся пигмент. 

Народ собрался на лекцию. А в голове у всех только грядущая посевная. Полная беспечность. Масштабов случившегося никто не понимал. Осознание жуткой правды придет спустя недели вместе с отчуждением и отселением. Вертолеты — в небе, на дорогах — многочисленные КПП. Забой скота и плач детей. Брошенные дома. Некоторые пробирались в них тайком, ночами, чтобы забрать вещи, не понимая, что те излучают опасность — солдатам приходилось по периметру перекрывать целые покинутые деревни. Даже завоз питания осуществлялся централизованно. Чтобы сельчане перестали жить огородами, в зараженные районы доставляли самые дефицитные продукты.

— Мы тогда впервые в жизни попробовали бананы, — делится впечатлениями Людмила Убогова, глава Гордеевского района. — Привозили свинину, говядину, сгущенку, кофе, гречку, сосиски, и все это в неограниченном количестве. Раньше сами закатывали овощи, а тут сплошной импорт пошел из Болгарии. И действительно, сработало: мы перестали держать скотину и выращивать что-то свое на больной земле.

В краю советских «партизан»

Истекавшая кровью Брянщина исполнила долг перед СССР: 3500 мужчин отправились непосредственно на АЭС, чтобы влиться в ряды ликвидаторов последствий аварии. Виктор Никульцев — один из них. «Весной 1987-го пришла повестка. Куда и зачем призывают — не говорили. Из Брянска повезли на автобусе в Курск. Мимо Киева погнали поездом в Белую Церковь. Оттуда на машинах — прямо в село Ораное. Это уже зона отчуждения, совсем рядом с Чернобылем».

Как утверждает Виктор, в те дни прямо распирала гордость за то, что он и его товарищи именно здесь, в самой опасной точке на карте, послужат Родине. «Если бы нам сказали — бросайтесь на амбразуру, я бы точно бросился». Не офицер. Не герой. Обыкновенный рабочий парень. Один из полумиллиона таких же советских ребят, прошедших через Чернобыль. 

На АЭС ездили тремя сменами, даже ночью. В мае 87-го организация работ была уже налажена: каждый ликвидатор знал свои обязанности. До места назначения «партизаны» добирались двумя машинами. Первая, более «чистая», довозила до поселка Лелев. 

— Богатейший когда-то совхоз, — вздыхает Виктор. — И дома ладные, мелким красным гранитом украшены. А какие яблоки на ветках в тот год висели. Размером с пол-арбуза! Но нам их рвать не разрешали.

Виктору все вокруг нравилось. И сама громадина станции, уже накрытая непроницаемым саркофагом, военные грузовики, сновавшие туда-сюда, кипевший муравейник из тысяч таких же молодых смельчаков. Вечерами приезжали артисты. Виктор запомнил Барыкина и Розенбаума.

— Я выполнял предельно простую работу, — уверяет мой собеседник. — Приводили в помещение, приказывали скребками очистить «грязную» штукатурку. Случалась, правда, и несогласованность. Нам объясняли, что там, где мы стоим, неопасно, а дозиметрист замерял фон и фиксировал огромные цифры. Радиация на станции лежала пятнами. Рыжел вдалеке облученный лес, где когда-то нацисты вешали настоящих партизан. Ходить туда строго запретили. Вообще нельзя было выбиваться из строя. Передвигались словно по кромке минного поля: осторожно, гуськом. Тут можно ступать, а сантиметром левее — уже нет.

Как только солдат набирал предельную норму излучения, его отправляли домой. В 1986-м — 25 рентген. С 1 мая 87-го — 10 рентген. А кто приедет на смену? Поток «партизан» иссякал. Поэтому и за количеством рентген, подозревает Виктор, начальство не очень четко следило...

Когда в конце июля поступило распоряжение убрать 20-летних из зоны, им даже не разрешили заехать в штаб переодеться. Сразу погрузили в автобусы. Рабочую одежду уничтожили. В обмен выдали «дембель» — модные тогда афганки с красными нашивками на груди: «Чернобыльская АЭС».

Лет через пять здоровье Виктора стало стремительно ухудшаться. Тогда это старались не связывать с Чернобылем. У тебя сосуды рассыпаются — а тут распадается родная страна, целый мир. Спасать вчерашних героев было недосуг...

Лишь недавно Никульцеву вручили медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» 2-й степени. А всего в Брянской области сегодня проживает порядка семи тысяч ликвидаторов и лиц, приравненных к ним. 

— Мы стараемся не делиться на тех, кто работал на самой станции, и тех, кто проводил дезактивацию поселков. Таких тоже около трех тысяч, — поясняет Виктор. — Знаю, конечно, и про обманщиков, просто купивших справку, чтобы получить льготы по ЖКХ, машину, квартиру. Я лично стоял в очереди на жилье больше десяти лет. И это нормально, ведь брянских «партизан» на АЭС отметилось очень много, помочь всем сразу оказалось проблематично. Вот в Тюмени ликвидаторов, наверное, по пальцам перечесть, и все на виду...

Место встречи — лазарет

Клинико-диагностический центр Брянской области, открытый в 1993-м, стал огромным подспорьем. Аппараты УЗИ и импортные томографы на тот момент являлись техникой на грани фантастики. «Да, кривая заболеваемости в первые годы после аварии резко пошла вверх, но вместе с тем и снизилась смертность, многие болезни, тот же рак щитовидки, удавалось захватить на ранних стадиях», — говорит Андрей Бардуков, руководитель регионального департамента здравоохранения. 

В коридорах центра не протолкнуться. Кажется, тут весь Брянск. Для ликвидаторов открыт специальный кабинет. Ежедневно через него проходят десятки человек, очередь не иссякает. В основном мужчины за пятьдесят с толстенными медицинскими карточками да деревенские бабушки. 

— А разве среди ликвидаторов есть женщины? — интересуюсь я. «Еще сколько», — ахают больные. 

— Мою дочь после техникума отправили в зону отчуждения на Красную Гору. Она с автомагазином ездила по селам, где еще оставались люди. Я сама работала в управлении сельского хозяйства и приравнена к ликвидаторам, у меня в организме нашли накопления цезия и стронция, — вспоминает 70-летняя Александра Николаевна. 

— Тогда ведь престарелые родители были живы. Куда мы от них уедем? На кого бросим? А сейчас уже у самих сил нет. Так что понесем крест до конца. Наши дети, конечно, перебрались в другие города, слава Богу, — рассуждает еще одна пациентка, Антонина Ивановна. — Хозяйство давно не держим, кроме кур. Остальное все покупное. Пенсия 12 тысяч, по группе инвалидности — 2300 рублей и еще столько же как ликвидаторам. 

У большинства чернобыльцев основная проблема — получить квартиру. В Союзе успели выделить не много, затем, в смутные времена, программу заморозили и только в начале нулевых воскресили. Деньги на отселение поступали из Москвы щедрые, однако при попустительстве экс-губернатора Николая Денина, нынче отбывающего тюремный срок, образовались огромные просторы для махинаций.

— Зачастую якобы «грязное» жилье сдавали, получали за него компенсацию, но никуда не уезжали, — рассказывает «Культуре» глава Брянской области Александр Богомаз. — Случалось, что и представители власти, помогавшие отселенцам оформить нужные документы, вымогали свой процент. Попадались на взятках даже руководители районов. Сейчас против них возбуждены уголовные дела... Только представьте масштаб коррупции, если 3 миллиона рублей государство выделяло заявителю на отселение, однако на руки тому доставалось максимум сто тысяч. Остальное делили посредники. Сейчас «серые» схемы ликвидированы. 4,8 миллиарда мы смогли вернуть в федеральный бюджет. Но проблема окончательно не решена. Кто получил компенсацию, а продолжает жить в зоне отселения, обязан переехать. И это отдельная головная боль, потому что деньги людьми уже потрачены, куда им уезжать?..

Губернатор Богомаз знает вопрос не понаслышке. Его семья тоже проживает в зоне отселения. Два сына, снохи, внуки. «Я специально выяснил у специалистов, насколько это опасно. Мне ответили прямо: тридцать лет назад, когда вам самому было 25, вы могли бы пострадать. Теперь бояться нечего. Организм ко всему привыкает».

И тем не менее, согласно статистике, 75 процентов детей на Брянщине, рожденных после чернобыльской катастрофы, несут в себе недуги от облученных родителей. От судьбы не убежишь. 

Бедная Настя

В часовне на третьем этаже лечебницы встречаю Вячеслава Корнюшина, главу местного отделения «Союза «Чернобыль». Зажигаем свечи, стоим перед иконой Богородицы. Затем он рассказывает мне свою пронзительную историю, после которой мы очень долго молчим.

— У меня носовая перегородка с детства искривлена, не должны были вообще призывать, я на станции дышал ртом. Началась острая лучевая болезнь. Измерили японским аппаратом, насчитали огромное количество рентген. Выдали новое обмундирование, билеты и отправили домой без объяснений. Потому как никто не знал, что со мной делать. Я сам стал источником заражения. Добрался до дома. Вылетели все зубы, выпали волосы. Я понял, что обречен.

Восемь месяцев Вячеслав оставался прикованным к постели, приехали родственники — попрощались. «Хотите верьте, хотите не верьте, но мама меня вымолила. И нетрадиционная медицина помогла. Я встал на ноги, думал, что пронесло. Однако самое страшное ждало впереди». 

Бежали годы. В 2011-м младшей дочери Вячеслава — Настеньке — исполнилось четыре, когда на море в Анапе ей внезапно стало худо. Еле довезли до родины. Врачи долго не могли определить диагноз. Температура сорок и синяки по всему телу. Наконец, вынесли вердикт. «Это страшнее лейкоза. Редкая апластическая анемия. У Насти в крови ничего не осталось. Ни гемоглобина, ни лейкоцитов, ни эритроцитов — кровь, как вода».

Вячеслав с женой родили третьего ребенка — сына Еремея, в надежде, что он станет донором — остальные близкие, в том числе их первая дочка, не подошли. Стволовые клетки Еремея хранятся сейчас в онкоцентре на Каширке, вдруг кому-нибудь пригодятся, но родную сестру он также спасти не смог. Каждые пятнадцать минут Насте нужно принимать гомеопатические препараты, иных официальных лекарств в мире нет. В заграничных клиниках просили 15 миллионов рублей, однако гарантию, что ребенок выживет, давали не более 20 процентов.

Насте сейчас 9 лет, о ней знает даже Путин. В августе 2011-го на встрече с представителями региональных общественных организаций и обществ инвалидов Владимир Владимирович сам подошел к Корнюшину, спросил, чем может помочь. «А чем тут поможешь? На Брянскую область единственный ребенок с таким заболеванием. Вся надежда на то, что медики найдут какой-то выход. А пока Настя учится на дому, гостей не принимаем, друзей у дочки нет. Ей нужна стерильная атмосфера. У нас за городом небольшой участок за высоким забором, рядом лес, и когда мы туда выезжаем, то снимаем с Настеньки респиратор, чтобы она могла хоть немного подышать чистым воздухом...»

Чистая вода. Чистая земля. Чистый воздух. Это так мало, так естественно и — так много. Жители Брянщины, соприкоснувшиеся с чернобыльским адом, знают об этом, как никто в России. Спустя десятилетия зона не отпускает их. Будит ночами боль, не дает уснуть и возвращается в детях. Выходят на пенсию ликвидаторы, когда-то ценой молодости, здоровья, жизни не давшие расползтись радиоактивному пожару. «Хотел бы я вернуться в Чернобыль, посмотреть, как оно там, — мечтает Виктор Никульцев. — А с другой стороны, думаю — зачем? Пусть он навсегда останется в прошлом, пусть никогда подобное не повторится».