16.03.2012
ерий Ганичев, ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре архимандрит Тихон (Шевкунов), автор документальной ленты «Река жизни. Валентин Распутин» Сергей Мирошниченко, известные литераторы и кинематографисты. А наша газета представляет уникальный портрет автора легендарных «Прощания с Матёрой» и «Живи и помни» — таким видят его земляки, уроженцы Иркутского края.Однако у берегов Байкала готовиться к знаменательной дате начали загодя. Сказалась ли всенародная любовь к человеку, столько душевных сил, ума и Богом данного таланта вложившего в сибирские рассказы и повести, или гордость землячеством со знаменитостью, или наше стародавнее пристрастие к красным датам — неизвестно. Скорее всего, и то, и другое, и третье, но в Иркутске 75-летие Валентина Распутина стало одним из важнейших событий года.
Конкурс среди иркутских школьников на лучшее сочинение по книгам Распутина начался еще в минувшем году. Тогда же стартовал большой проект местных ТЮЗа и Дома литераторов — «Распутинские литературно-художественные вечера» с участием иркутских поэтов, писателей, музыкантов. Спектакли, конференции в вузах города, распутинские чтения и выставки, открытие литературного театра и еще великое множество больших и малых событий, где слово замечательного писателя-сибиряка звучит с особым размахом и силой, — так началась весна 2012-го в столице Приангарья.
На рабочем столе иркутского издателя Натальи Сапроновой — сигнальный экземпляр «Прощания с Матёрой». Плотный футляр подарочного издания стилизован под обугленные до черноты стены деревенской избы с такой же черной крестообразной рамой окна (художник Сергей Элоян).
— Книги Распутина выпускаем небольшими тиражами, и расходятся они медленно. Это совершенно некоммерческий писатель, — говорит Наталья Сапронова. — Донести их до читателя — немалый труд, который не под силу многим здешним книготорговым организациям. Захожу в магазины и вижу: нет наших книг. Ни Распутина, ни Астафьева, ни Курбатова, ни Золотусского…
Однако в той или иной степени, но интерес к произведениям Распутина — все же величина постоянная. А порой книги каким-то неведомым образом влияют на судьбу человека, в чем абсолютно уверен директор иркутского Дома литераторов Юрий Баранов. Его военная карьера после службы в Группе советских войск в Германии плавно смодулировала в литературу. Помог случайно купленный томик Распутина.
— В берлинском аэропорту Шёнефельд перед вылетом домой, в Россию, забежал в ближайший магазин за какой-нибудь книгой в дорогу, — вспоминает Юрий Иванович. — Купил сборник рассказов Распутина, о котором тогда ничего не знал. Читал во время полета, потом в небольшом домике авиационной обслуги под Ригой, где пришлось пережидать вынужденную посадку в непогоду. Повесть «Живи и помни», которая была в том сборнике, до сих пор ассоциируется у меня с ночным завыванием вьюги и почти мистическим предчувствием больших жизненных перемен. Потом была служба в Забайкалье, отставка, работа над первой собственной книгой о судьбах военных летчиков и так далее. И вот — Иркутск, родина Валентина Григорьевича, Дом литераторов. Скажете, не мистика?
«Сибирь, Сибирь…» называется одна из сравнительно недавних больших работ Валентина Распутина. Книга несколько раз переиздавалась, дополнялась новыми главами, иллюстрациями. Изъездивший могучий край вдоль и поперек, писатель рассказывает о его первопроходцах, характерах сибиряков, развитии здесь торговли, городов, культуры. Переведенная на английский и многие европейские языки, «Сибирь, Сибирь…» — своего рода подробный и красочный путеводитель по этой огромной и до сих пор загадочной для многих земле.
Иркутский журналист Константин Житов не раз сопровождал писателя в этих поездках.
— Валентин Григорьевич тогда хотел дополнить свою «Сибирь, Сибирь…» главой о Лене, а я родом из тех мест. Из старинного уездного города Верхоленска. И когда он вышел с этой просьбой на меня, то я, конечно, согласился. Так и познакомились.
Журналист Житов, иркутский писатель Альберт Гурулев, издатель Николай Есипенок вместе с Валентином Григорьевичем — небольшая, но очень могучая кучка ягодников. Местная таежная голубика, черника, смородина, жимолость и та ягода, что появляется позднее, брусника и клюква с облепихой, — нет лучше лекарства практически от любых болезней. Таежная ягода здесь, в Сибири, — это еще и валюта, важная часть домашних запасов на зиму. Словом, не баловство, а дело серьезное, мужское. Можно, конечно, купить одно-два ведра у стоящих вдоль дороги баб и ребятишек, можно заказать кому-нибудь из местных этот скоропортящийся товар. Но куда лучше отправиться в тайгу вот так, с небольшой компанией знатоков–единомышленников, где и речки, и воздух, и места ягодные — все свое, родное. Где даже встреча с медведем — сытым и почти не опасным в это щедрое время — просто небольшое забавное приключение.
Каждое лето, совсем как в рассказе «Век живи — век люби», они, дождавшись ягодной поры, отправляются в тайгу. К своим заветным полянам на Лене или ближе, на берега Байкала, где в укромных падях и распадках прячутся не только лесные урожаи, но и не менее заветные литературные сюжеты.
— Моя полуграмотная мать уже к концу жизни прочитала «Последний срок» Распутина, его рассказы и все удивлялась: почему умный, «книжный» человек так глубоко, до донышка знает жизнь простых людей? Почему у него и тайга, и все-все вокруг живое, словно дышит? Откуда такие слова берет? — вспоминал иркутский архитектор Валерий Щербин.
Валентин Распутин — писатель сибирской породы.
Районный центр Усть-Уда — небольшая точка на карте Иркутской области.
И несколько лет жизни Валентина Григорьевича Распутина, хотя он учился в нижнем, давно затопленном поселке. Здесь же преподавала французский Лидия Михайловна Молокова, героиня рассказа «Уроки французского». Словом, небольшая Усть-Уда — тот самый «район», где молодая учительница отчаянно старалась спасти голодающего мальчишку.
В начале нового века в нынешней Усть-Уде построили большой деревянный храм. Среди высоких вековых сосен хорошо видны яркие маковки церкви Богоявления. Средства на постройку собирали всем миром, но основная часть — несколько миллионов рублей — китайская премия Валентина Распутина. Помог он восстановить и православный храм в Анге, на родине святителя Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского.
Заложили фундамент храма, а дальше дело застопорилось, денег не было. И тогда Валентин Григорьевич отдал бригаде строителей свою литературную премию, тоже очень немалую сумму, — рассказывает Константин Житов, сопровождавший писателя в той сибирской поездке.
В Усть-Уду писатель наведывается каждый год. Летом по Ангаре на быстром «Метеоре» от Иркутска до райцентра — шесть часов ходу. В одной из недавних поездок на родину писателя сопровождал питерский гость — известный фотомастер Анатолий Пантелеев. «После спектакля «Прощание с Матёрой» местное начальство организовало автору и актерам теплую встречу. Накрыли столы, тосты, речи, песни за дружеским столом — все как положено. Засиделись до глубокой ночи. А Пантелеев к тому же хорошо играет на баяне и знает нескончаемое количество песен, даже сюда, в Усть-Уду, привез свой баян. В обратный путь, словом, ехали мы под дружное и громкое «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» То ли шофер заслушался, то ли по какой другой причине, но вскоре оказались в незнакомом поселке. Стучимся в чью-то избу, где свет был: где мы? В Новой Уде, — отвечают. В сталинских местах — здесь будущий вождь в ссылке был. На тракт выруливали уже без песен про отца народов — и добрались». Это тоже рассказал Костя Житов, сопровождавший Валентина Григорьевича в поездках на родину.
А Лидия Михайловна, усть-удинская учительница, в 1970-е годы уехавшая во Францию, чтобы преподавать русский, долго переписывалась со своим знаменитым учеником. Недавно Распутин получил печальное известие: она умерла. Ее уроки русского во Франции, как и уроки французского в России, теперь — история нашей литературы…
Деревни Аталанки не найти на картах Иркутской области, разве что на самых подробных. А между тем вместе с Ключами, Аносово, Кардой, Подволочным и другими маленькая Аталанка — часть длинной цепочки прибрежных ангарских деревень, где синее приволье красавицы Ангары западает в душу раз и навсегда. Среди этого приволья в страшный довоенный год родился Валентин Григорьевич Распутин. Хотя здесь, в сибирской глубинке, из всех примет грозовых 30-х — репрессии, «ежовые рукавицы», взорванный храм Христа Спасителя и прочее, и прочее — доставал людей, пожалуй, лишь только голод. Но голод в городе совсем не походил на голод в деревне, писал Распутин. «Там всегда, и особенно осенью, можно было что-то перехватить, сорвать, выкопать, поднять, в Ангаре ходила рыба, в лесу летала птица».
Та старая распутинская Аталанка теперь — рукотворное ангарское море, часть большого каскада ГЭС на Ангаре. И все же деревня с тем же названием сегодня есть. Как многие соседние деревушки, нынешняя Аталанка, перенесенная на высокий ангарский берег, зажата между линией уреза воды и тайгой. Здесь стоит скромный дом-музей Распутина с небольшой банькой во дворе, здесь, на родине замечательного русского писателя, все написанное им читается по-особому, с другой мерой правды и вымысла. В Аталанке вас со всех сторон обступают образы его книг, здесь до сих пор помнят реальные жизненные истории, шагнувшие на страницы распутинских повестей и рассказов.
К примеру, судьбы дезертира и его утопившейся в Ангаре жены Настены (повесть «Живи и помни») не выдуманы писателем. Местные старики хорошо помнят реального прототипа повести — Павла Пинигина, который, дезертировав с фронта, несколько лет тайком жил в своей избе. В Аталанке расскажут, как Пинигин ночью лазил по чужим погребам, и люди долго не могли понять, куда деваются их припасы. Беременность жены Пинигина тоже была для сельчан полнейшей неожиданностью. В повести Настена кончает жизнь самоубийством. На самом деле после ареста мужа она родила девочку, перебралась в Усть-Уду и замуж больше не выходила, растила ребенка одна. Освободившийся из заключения ее муж прожил гораздо дольше своей жены, он умер в середине 80-х, вовсе не обремененный (по воспоминаниям знавших его людей) какими-либо нравственными страданиями. Дочь Пинигина позже переехала из Усть-Уды в Иркутск.
Стоит в Аталанке дом бабушки писателя, Марии Герасимовны, ставшей прообразом Василисы из повести «Василий и Василиса». А аталанские ребятишки уже несколько лет учатся в школе, построенной с помощью своего знаменитого земляка.
Маленькая распутинская Аталанка вместе с другими ангарскими деревушками и сегодня, как много лет назад, живет в своеобразной энергетической резервации. Это, пожалуй, главная примета, главная и непоправимая беда тех уникальных по красоте мест. «Утюги» — так на профессиональном сленге энергетиков обозначены тупиковые, «неперспективные» потребительские территории. Расположенные между двумя энергогигантами, Иркутской и Братской ГЭС, деревни Усть-Удинского района — те самые «неперспективные» потребители. «Что получили ангарские деревни, жители этих деревень от гигантских советских строек, если даже ЛЭП протянули мимо них?» — этот горькой распутинский вопрос не раз звучал в его выступлениях и интервью.
Три–четыре часа утром и примерно столько же вечером работает в Аталанке дизельная электростанция. Топливо, завезенное с Большой земли, здесь расходуют в режиме жесткой экономии. Такая же схема энергоснабжения и в других здешних деревнях. Местная молодежь, вынужденная менять свое родное гнездо на городские пыль и суету, тем не менее все чаще возвращается домой, в деревню. Хотя из всех технических примет XXI века здесь едва жив только телефон: в Аталанке — час утром и столько же вечером, потому что дорогой, спутниковый, в других деревнях его и вовсе нет.
В Иркутске, где прошла юность Распутина, в местных газетах печатались статьи молодого выпускника филологического факультета Иркутского госуниверситета, а затем — первые рассказы, со времен юности писателя многое изменилось. При его участии и по его инициативе издавалась в 90-е газета «Литературный Иркутск», а с середины 90-х проходит уникальный фестиваль «Сияние России». На набережной Ангары высится памятник основателю Транссиба Александру III — на заседании иркутской городской Думы в противоречивом многоголосии за и против восстановления монумента весомую роль сыграл голос Валентина Григорьевича.
— Я в партии Валентина Распутина, — сказал как-то иркутянин Константин Житов.
В этой «партии» лучше всяких установок воздействуют на людей книги, мысли и образы писателя, шумит тайга и плещется вечный Байкал.
... — Послушайте, — говорит Алеша, вдруг совершенно успокаиваясь и обращаясь к жениху и невесте, а затем и ко всему застолью. — Я хочу рассказать вам притчу, надеюсь, она будет здесь кстати. Эта история касается всех нас. — Он делает короткую паузу, и, когда начинает свой рассказ, голос его звучит строже и таинственней.
— Там, в дальних и скрытых просторах Господа Бога, — говорит он, устремив глаза поверх столов на трепещущую под сквозняком штору на большом окне напротив, — в тех чертогах, где находится небесная канцелярия, заседает совет, как всегда по понедельникам, отданный земным делам...
— Господи! — вдруг закатывается кто-то мельконьким, донельзя удивленным неудержимым смехом. — Гос-поди-и! Это ж надо!
— О-хо-хо! — уныло, без всякой бравады, отзывается бас. Но Алешу уже не сбить. Он продолжает:
— Да, проходит совет. И решается на нем, представьте себе, женский вопрос. Господу давно уже докладывали, что от женщин поступают странные заявления, навеянные новым духом последнего времени, но Господь, не доверяя духу последнего времени, все медлил. Но дальше откладывать становилось нехорошо, надо было решаться. И Господь дал наконец указание собрать всех, кто занимался в поднебесной этим деликатным делом.
— Начинай, — кивает Он французской святой, больше всех досаждавшей ему приставаниями по женским запросам. — Что они просят?
— Французские женщины, — с улыбкой отвечает святая, — хотят быть красивыми.
— Разве они не красивы?
— Через одну, Господи, через одну. А от этого много обид и ссор. А они бы все хотели быть счастливыми.
— Где я для них красоты наберусь? — бурчит Господь, размышляя, хорошо ли это будет — всех француженок сделать красивыми. От них и так много беспорядка в мире, и так многие отвращения от образа и подобия.
— А они, Господи, все учли, все учли, — тараторит французская святая. — Тебе хлопот не сделают. Они хотят быть такими же красивыми, как Симона Синьоре.
— На одно лицо?
— Да, они избрали ее идеалом.
Господь замирает в невеселом раздумье. Что там, внизу, в самом деле, происходит? Какая их муха укусила? Сплошь одни Симоны Синьоре! Но ведь это же в конце концов некрасиво! Почему они не понимают? Кто их там мутит?
— Как тебе это нравится? — спрашивает Господь у секретаря, сидящего за протоколом сбоку и очень похожего на Иоанна Златоуста, который при земной жизни не однажды откровенно высказывался о женском поле. — Одни Симоны Синьоре! Куда она там у нас определена, эта Симона Синьоре?
— Куда полагается, туда и определена! — сурово отвечает секретарь.
— Ладно. Пиши: удовлетворить просьбу французских женщин. Пересмотру не подлежит. Заявления на пересмотр не принимать, — наказывает Он французской святой. — Что еще у нас?
Поднимается итальянская святая...
Алеша делает паузу и осторожно оглядывает зал. Жених сидит набычившись, со скрещенными на груди руками, откинувшись на спинку стула, прищурив один глаз, и смотрит на Алешу прицельно, словно давая ему оценку сквозь мушку наведенного ружья. Невеста часто-часто моргает черными накрашенными ресницами и хмурит лоб, пытась понять, к чему ведет этот странный человек... Зал возится, побрякивает, пошумливает вполголоса, но все-таки слушает, всякое чудачество невольно вызывает интерес.
— Поднимается итальянская святая, — продолжает Алеша. — Поднимается и говорит: итальянские женщины также просят о красоте.
— Этим-то зачем?! — еще больше поражается Господь. — Они же красивы!
— Красивы через две на третью. Хотят все. Под Софи Лорен.
Господь тяжело вздыхает и, нахмурив от напряжения лоб, устремляет Свой взор за великие тыщи километров, разостлавшиеся до Италии, которую Он любит в особенности. И смотрит неотрывно минут пять. А вернув взгляд, с болью говорит:
— Удовлетворить.
Поднимается английская святая:
— От английских женщин такое же заявление. Красивы через девять на десятую.
— Под кого? — устало спрашивает Господь.
— Под принцессу Диану.
— Развратница! — с чувством докладывает секретарь. — Мужу изменяла и на весь мир бахвалилась. Опозорила королевскую семью и всю английскую нацию.
— Удовлетворить! — решительно повелевает Господь. — Всех удовлетворить! Кто там еще у нас — занести в протокол, волю свою я даю. И записать, кто какую красоту выбирает. Продолжайте, я слушаю.
Наступает молчание. Никто больше не поднимается для принесения просьб. Господь ждет, полагая, что Он, может, своим решительным и рассерженным голосом напугал находившихся перед Ним заступниц тех земных народов, среди которых они просияли и которыми были посланы на небесное заступничество.
— На кого хотят походить русские женщины? — спрашивает Он.
За Русь предстательствует на совете княгиня Ольга, первая русская святая. Она поднимается с поклоном и говорит:
— От русских женщин таковых пожеланий не поступало.
— Почему? — спрашивает Господь. — Или Русь не родила такой красоты, которая желанна была бы для всякой женщины?
— Русь Твоей Милостью, Господи, рождает дивную красоту. Ты это знаешь. На Русь за невестами ездят со всех концов земли. Но на Руси испокон веку почитается та красота, которая украшается душой. Нам идольское наваждение перенимать негоже. Не для того мы, Господи, тысячу лет назад к Тебе обратились своею душой.
Господь долго сидит в задумчивости, ни на кого не глядя и не усаживая княгиню Ольгу. Тяжелы Его думы, печальны глаза, и обозревает Он за эти минуты, должно быть, из края в край всю Россию. Наконец Он встряхивается, находит собрание неоконченным и рассеянно роняет:
— Удовлетворить.
— Как так? — пугается княгиня Ольга. — Мы не просили. Мы ни о чем не просили, Господи!
Господь кивает ей со слабой улыбкой и диктует для секретаря:
— Дать удовлетворение русским женщинам, чтобы они оставались одна другой краше. Все. Заканчиваем с женским вопросом. Всем сестрам по серьгам. Всем сестрам по серьга-ам! — повторяет Он напевно и жестом отпускает от себя небесное сестричество.
Он задерживает одного секретаря. Когда все расходятся, спрашивает у него, как у равного:
— Чем все это закончится?
— Господи! — пугается тот. — Почему Ты спрашиваешь у меня? Мне страшно.
Господь кивком головы соглашается с ним и произносит:
— Жалко их. Если они не удержат возле себя любовь, у них ничего не останется. Это последнее. Запиши в своих книгах: я с трудом нашел последнюю надежду. Это уже не та любовь, которая заповедовалась две тысячи лет назад. Это всего десять капель от той. Десять капель. Но если бы они нашли нужным снова начать с этих десяти капель... Согбенно, под тяжестью ноши, которую неустанно несет Он, Господь выходит за дверь...